— А сам он что же? Гордый такой? — Как вам сказать... Скорее, с чувством собственного достоинства. И биография не позволяет. — Это в каком же смысле? — А он семь лет отсидел. Говорит: «Я там шпане уголовной не кланялся, а тут какого-то зажравшегося чиновника упрашивать. Да пошли они!.. Адреса не повторяю!» — За что сидел? — Да все за нее, голубушку, за правду! Он тогда сельским хозяйством в каком-то районе руководил. Отсеялись, а у них зерно семенное осталось. Он и распорядился раздать его колхозникам в счет заработанных трудодней. А его-за хищение госсобственности за решетку. Как это расценивать? — Формально по закону — правильно! — убежденно сказал Тимохин. — Да ведь не себе... Людям! Ради правды! — Правда-то здесь при чем? — Добро — всегда правда, ложь — всегда зло! Не сочтите за нравоучение, но к этой мысли пришел давно! А он делал добро! — Закон для всех один. — Закон, он, конечно, один и для всех обязателен, — согласился с Тимохиным Евгений Георгиевич. — Но люди, за этим законом надзирающие, разные! — Значит, вы за правдой едете? — За законной правдой, дорогой! Должна же она где-то быть? Вот говорили: «Москва слезам не верит». И не верила! Жалуйся, не жалуйся — как в прорву! А теперь? Чуть на месте застопорит — куда? В Москву! А почему? Да потому, что сама она столько слез повидала, столько плачевных дел переворошила, что верит она теперь слезам! Местного чинушу никакими слезами не проймешь, будь ты хоть без рук, без ног! А Москва — она теперь настоящим, выстраданным слезам верит! Ну ладно!.. Я по последней — и на боковую! Евгений Георгиевич выпил, аккуратно сложил оставшуюся снедь в целлофановый мешок, лег на полку, прикрыл лицо газетой и мгновенно захрапел. Тимохин вышел в коридор, чуть опустил оконную раму и, глотнув свежего воздуха, задумался. Была в словах его попутчика какая-то своя правда, но ему, Тимохину, чуждая. Закон есть закон! Для него это незыблемо! Другое дело, что относятся к этому закону люди по-разному. В этом своя сермяга есть! Все его сослуживцы, да и он сам, к Закону о кооперации и так называемой ИТД — индивидуальной трудовой деятельности — относились, мягко говоря, не очень одобрительно. Попробуй теперь прихвати за спекуляцию или, еще того хуже, за крупное хищение. Деятель этот стал членом кооператива, «отмыл» награбленное и, как говорят, близок локоть, да не укусишь! Как он сказал, этот мелиоратор? Добро — правда, а ложь — зло? Проповедник! Закон наказывает за содеянное зло, выходит, он ложен? Бред!.. За зеленой стеной леса мелькнула голубая полоска — река или озеро? Отзоревать бы с удочкой над этой тихой речкой, послушать, как играет на глубине крупная рыба. Ловлю бычков в море на «самодур» Тимохин презирал, как не признавал, впрочем, и спиннинга, заморских катушек и прочих «пижонских штучек». Удочка, леска, крючок, червяк, на которого обязательно надо поплевать, прежде чем насадить на крючок, закинул и поглядывай на поплавок: не время ли подсекать и выкидывать в лодку крупного окуня или плотву? Потом, если рыбачишь не один, костерок на бережку, уха, рюмка водки, а если один, гордо неси улов на веранду дачного домика, небрежно протягивай жене: «Хочешь — кошке, хочешь — жарь!» Кошке свое, конечно, доставалось, но и жаренка получалась — будь здоров! «Размечтался! — усмехнулся Тимохин. — До отпуска еще ждать и ждать! Недавно приступил к работе!» Потом вдруг представил себе, что приезжает к родителям в деревню, а там и речки уже нет! Одни эти пестициды! Тимохину опять вспомнились дурацкие, как он считал, мысли, которые высказывал его седобородый попутчик: добро, зло, закон, беззаконие... Тимохин отмахнулся от них, как от назойливой мухи, и вернулся в купе. Сосед аппетитно похрапывал. Тимохин тоже прилег и не заметил, как уснул. ...Номер в гостинице был ему забронирован. Тимохин умылся, переоделся, постоял у зеркала, раздумывая, повязывать ли галстук, решил, что придется, — чертыхаясь, повозился с узлом, надел плащ, взял кепку и вышел из номера. От предложенной ему машины он отказался, решил пройтись до Управления приисков пешком. Дома на улицах стояли прочные, многие — старинной уральской постройки. Попадались изящные особнячки и аляповатые купеческие дома с высокими заборами, с калитками, которые отличишь по железному кольцу. В Управлении приисков секретарша, увидев его удостоверение, метнулась в обитые дерматином двери кабинета и тут же вернулась, оставив двери открытыми, и тем самым как бы предлагая Тимохину войти. Управляющий встретил его у порога, усадил в кресло в стороне от письменного стола, словно подчеркивая этим, что разговор предстоит доверительный и неофициальный. — Чай? Кофе? — предложил он. — Спасибо, завтракал, — отказался Тимохин. — Меня интересует... — В курсе! — кивнул собеседник. — Первый отдел доложил. — Оперативно! — покачал головой Тимохин. — Его же просили... — Служба! — оправдывая своего подчиненного и даже гордясь, сказал управляющий. — Имеем дело с драгметаллом! Как же ему не доложить? — И какие у вас впечатления? — О Пояркове? — Не о вашем же кадровике?! — Ну да! Ну да! — чуть смутился управляющий. — Что вам сказать... Не знаю, почему вы им заинтересовались, и права такого не имею — интересоваться подробностями, но для меня он человек вне всяких подозрений. Не скажу, что знаю обо всех работающих на прииске. Но тут случай особый! Работник прекрасный... Самоотверженный, я бы сказал... Но с некоторыми странностями... — Например? — Ну скажем... Работал на драге. Отлично работал! И сам, добровольно, заметьте, перешел. на вскрышные. А это, я вам доложу, работенка... Если чуть преувеличить, каторжная! Сам попросился и бригаду вывел в лучшие из лучших. Ну, это ладно! За рубеж ему предложили поехать. В одну из дружеских наших развивающихся стран. Другие рвутся! Валюта, шмотки... Я имею в виду джинсы, аппаратуру и прочее... Отказался! Мало этого! В партию мы его рекомендовали. Благодарил, конечно, за доверие, но сказал, что пока недостоин. Я лично с ним беседовал! Недостоин, и все! Странно?! — Смотря по обстоятельствам, — ушел от прямого ответа Тимохин. — Какие тут могут быть обстоятельства? — разгорячился управляющий. — Один из лучших наших рабочих, передовой, сознательный. И недостоин! Кто же тогда достоин? — Повидать его можно? — осторожно спросил Тимохин. — Почему нельзя? Но он в тайге. Как вы насчет этого? — А что? — Экипировочка у вас... — с сомнением оглядел Тимохина управляющий. — А там еще снег не везде стаял. Да и дорога туда... Ладно! Приоденем, если не побрезгуете. Насчет вездехода я распоряжусь. Когда хотите ехать? — Да хоть сегодня, хоть завтра! — сказал Тимохин. — Сегодня не выйдет. Поздновато! Давайте так договоримся. Вам позвонят в гостиницу, завезут одежонку и сообщат о точном часе выезда. Так пойдет? — Пойдет! — кивнул Тимохин и встал с кресла. — Я, конечно, никакого права не имею... — уже в дверях, провожая Тимохина, сказал управляющий. — Но все-таки... Начальник следственного отдела... Нешуточное, видно, дело? — А мы вообще шутками не занимаемся, — суховато ответил Тимохин. — Это знаете, больше по части цирка! До свидания. Спасибо. — Удачно вам съездить! — открыл перед ним дверь управляющий. Наутро в дверь номера постучали, и рослый парень с красным, обожженным морозом и ветром лицом вошел с узлом, в котором оказались ватник, сапоги с портянками и ватные же брюки. — Брюки-то зачем? — развел руками Тимохин. — Ваши больно уж светлые, — ответил парень. — Одевайте ватные, сподручней будет. — Ладно, уговорил! — ответил Тимохин и, пока переодевался, узнал, что парня зовут Костей, что он водитель вездехода и что если Тимохин не возражает, то прямо сейчас они и поедут в тайгу, на тот участок, где работает бригада Пояркова. — Вы бы до конца вахты дождались — и в поселок, — посоветовал Костя. — Там бы с Поярковым и потолковали в человеческих условиях. А тайга — она и есть тайга! — Вот я на нее и взгляну! — весело сказал Тимохин. — С изнанки, так сказать... Все! Я готов. Поехали! ...Когда проезжали Краснотуринск, Костя показал на один из блочных домов: — Вот здесь он жил, когда из Нижнего Тагила перебрался! В управлении оставляли, а он — на прииск, и никаких гвоздей! Приличная была квартирка! Однокомнатная, правда, но по здешним местам вполне! Так нет! В вахтовый поселок подался! Вроде где похуже искал! И с драги ушел на вскрышные! С крыши съехал! — Это в смысле — рехнулся? — Ну! Свихнулся, точно! На драге и заработок, и почет, а он в чернорабочие. Лес рубить и траншеи рыть. Не свихнулся, скажете? И жену с ребенком за собой потянул. Нормально, по-вашему? Тимохин ничего не ответил, только пожал плечами — так они и ехали молча по тряской дороге до самого вахтового поселка. — Вон его халупа! Крайняя, чуть не в самой тайге. — И пацан в глуши этой растет! Как его жена терпит? Когда выехали из поселка, дорога стала еще хуже, а потом ехали уже по бревенчатой гати, и Тимохина так растрясло, что он ни о чем уже не расспрашивал. Проехали мимо работающей драги. — Золотишко моют! — кивнул в ее сторону Костя. — Поярков на этом агрегате кум королю был! А сейчас... Сами увидите... ...Поярков переключил рычаги экскаватора, спрыгнул на землю и крикнул парням, что стояли с лопатами в руках по обе стороны траншеи: — Высоко! До породы вручную надо! Скинул телогрейку, закатал рукава рубахи, выхватил у одного из парней лопату, спрыгнул в траншею и принялся выбрасывать оттуда землю, да так сноровисто и ловко, что Тимохин невольно залюбовался его работой. — Давай! — крикнул Поярков парням. — Чего встали? Говорю, вручную надо! Тимохин подождал еще немного, взглянул на часы и, удивляясь тому, что волнуется, крикнул: — Поярков! Подойди-ка сюда!.. Поярков оглянулся, увидел вездеход и сидящего рядом с водителем незнакомого человека, с силой воткнул лопату в землю, ловко выпрыгнул из траншеи и подошел к вездеходу. — Бери телогрейку, — сказал Тимохин. — Поедешь с нами! — Так... — Поярков побледнел, но, не спросив, кто за ним приехал и зачем, поднял с земли свою телогрейку, кинул ее на заднее сиденье, сел сам и, когда вездеход развернулся, спросил: — Куда везете? — Пока в поселок, — ответил Тимохин. — Приведешь себя в божеский вид, поговорим и решим, что дальше делать.