— Только не говори, что останешься с Дугласом потому, что он обеспечивает тебе реализацию твоих проектов. — Нет, вовсе нет! Как ты мог такое подумать?! — Ты что, любишь его? — я чуть не выронил её ладонь. — Не задавай мне таких вопросов, Мэтью! — Лайза сама отпустила мою руку. — Он мой муж. И естественно, я выбрала его не просто так. Лайза решила остаться здесь. Бесполезно было убеждать себя в обратном, и уж тем более продолжать уговаривать её. Но я попробовал: — Как же твои родители? Твоя мама? Ведь она тоже когда-то поехала за твоим отцом в другую страну! Она доверилась ему! — Они были семьёй, Мэтью. Они были вместе. — Мы, разве, не вместе? Лайза опустила голову совсем низко. Её прямые волосы свесились на синий лиф платья. Она ничего не возразила, только прошептала: — Мне не стоило… Прости, Мэтью. Я не думала, что будет так тяжело. «Да, наверное, не стоило. Не стоило обращать внимания на взлохмаченного парнишку в помятом комбинезоне, не стоило вселять в него надежду на то, что всё возможно, не стоило учить, как произносится его имя… А знаешь, стоило. Я полюбил, Лайза, полюбил ТЕБЯ, и оно того стоило!» С присущим ей самообладанием она подняла голову и руками убрала волосы назад. В её глазах не было печали и сожаления, даже слезинки. — Но у нас ведь ещё есть время… Почти две недели, верно? Я не ответил и встал. Наверное, сейчас, как вы могли бы предположить, я сожму её в объятиях и стану целовать, не отрываясь, а из ниоткуда заиграет трогательная музыка. Но нет. Я просто смотрел на Лайзу. Не для того, чтобы сохранить в памяти её лицо — этого не требовалось, а лишь бы увидеть, что она передумала. Я стал уходить. — Мэть… Я не обернулся и вышел на улицу. Проходя мимо окон, увы, совсем не как те прохожие, я не мог не взглянуть на неё в последний раз. До сих пор не понимаю, как моё сердце смогло вынести такую муку: Лайза плакала. Не навзрыд — я видел, как по её лицу катились частые крупные слёзы, а она быстро-быстро смахивала их ладонью. Она не видела меня, а я застал и то, как она опустила голову, закачала ею в стороны, как будто отрицала происходящее, и её хрупкие плечи затряслись под обтягивающей тканью платья. Вы считаете, я должен был вернуться в кафе, кинуться к ней и стирать влагу с её лица своими губами? Вместо этого я решительно зашагал прочь; если она не хотела, чтобы я видел её слёзы, пусть думает, что я ушёл не оглядываясь. Не знаю, на какое уединение я рассчитывал, когда отправился прямиком домой. Просто мне хотелось отгородиться от всего мира, от внешней суеты, которая нестерпимо проникала прямо в мозги. В квартире меня встретили оголтелые парни, которые были чем-то крайне возбуждены и принимались то отчаянно спорить, то громко смеяться. Я сидел на диване, не разделяя общего веселья, не разбирая слов, которые, возможно, были обращены и ко мне. Сейчас, когда чувствовал, что потерял свою Лайзу, потерял навсегда, я ощутил безысходное одиночество и то, как на самом деле сильно соскучился по своему городу, по дому, по родным и друзьям, даже по университетским занятиям. Я не представлял, как дождусь даты вылета, а вообще-то был готов прямо сейчас покидать в сумку все свои вещи и отправиться в аэропорт. Я потерял Лайзу… Я, наверное, больше никогда её не увижу… Невероятно тяжело было осознавать, что она даже не попросила меня остаться (пусть и знала, что я не останусь — она не просила об этом!), не предложила рассмотреть возможность моего приезда сюда ещё раз или хотя бы поддерживать связь на расстоянии. Она отпустила меня… Находиться в квартире стало совсем нестерпимо, и я, не пускаясь в объяснения, вышел вон. Мне некуда было пойти — никуда не хотелось… Я просто обошёл дом — с другой стороны, во внутреннем дворе, обычно не было никого — и присел на основание пожарной лестницы, прижавшись к бугристой стене. Я втягивал воздух носом, ловил ртом. Наконец опустил голову и обхватил её руками. Мне трудно делиться с вами тем, что творилось со мной тогда, не стану всего описывать. Не знаю, измеряются ли как-то по своей силе состояния отчаяния и несчастья, однако мне было действительно очень плохо. Не знаю, сколько просидел так, но в квартиру я вернулся, когда все уже спали. Я стянул рубашку через голову и завалился на диван прямо так, в джинсах, не постелив. *** С тех пор я не видел Лайзу даже на объекте. Суббота прошла на работе и это было спасением. Будь выходной, я бы не собрался пройтись по уголкам и улицам, где всё отзывалось звонким смехом любимого голоса, так что прожить на один день мучительного одиночества меньше было лучшей перспективой. В воскресенье я, понятное дело, остался дома. Даже когда мне позвонили из букинистической лавки, где я оставил свой номер телефона, и сообщили о поступлении интересующей меня литературы, я ответил, что необходимость в ней отпала и меня можно не ждать. Дни теперь тянулись для меня серой вязкой массой, точно бетонной, и застывали в памяти бесформенными пятнами. Так прошла ещё одна неделя. Сначала я даже пожалел, что мне не поставили рабочую смену в это — последнее — воскресенье: после обеда начали стягиваться наши обретённые здесь приятели и приятельницы — по приглашению Андрюхи на прощальную вечеринку. Я бы ушёл из дома, но не знал, куда податься, и потом среди гостей было много тех, с кем мне действительно хотелось повидаться перед отъездом. Бутылки, стаканы и банки с алкоголем и соками стояли на столе, подоконнике и всём, что обладало ровной поверхностью, вперемешку с тарелками, полными закуски. Денис варил что-то в глубокой кастрюле, приправляя блюдо своими острыми шуточками. Никого не удивляло, что вокруг него, как обычно, собралась компания девчонок. Сейчас они переминались с ноги на ногу в надежде первой отведать вкуснятину от доморощенного повара. Странным было только то, что ни одна из них не проявляла бурного интереса к Андрею, но ему и самому было не до флирта: он выступал в роли заводилы и старался уделить внимание всем и каждому в отдельности, контролируя градус напитков и наполненность бокалов. Ирма пришла в невероятно коротком облегающем платье. На волосах её мерцал застывший гель, а тёмно-коричневые стрелки вокруг глаз было невозможно не разглядеть, даже если бы вы шли по другой стороне улицы. Она присела в углу кухни на высоком стуле и обводила собравшихся томным взглядом. Ирма пришла соблазнять. Я «расплющился» по столу, широко расставив локти, и, неподвижный, следил за пузырьками пива в своём стакане. Ко мне подлетел Андрюха, упал на свободный табурет рядом и опустил тяжёлую ладонь на моё безвольное плечо: — Братуха, да не загоняйся ты. Ни разу с того дня, когда я ушёл на встречу с Лайзой, он не спросил, до чего мы договорились, не поинтересовался, почему пребываю в таком мрачном расположении духа и что намерен делать, но, как оказалось, догадался обо всём сам. — Выбери лучше симпатичную девчонку — вон их сколько здесь — и сделай своё путешествие по-настоящему отвязным и незабываемым, по крайней мере этот день. — Андрей моргнул, подбадривая, сорвался с места, и, хлопнув меня рукой по плечу, скрылся среди гостей. Сначала я хотел напиться до беспамятства, но сделав несколько глотков, опустился подбородком на руки и снова уставился на исчезающие пузырьки. Андрюхе было не понять, что даже если в этот вечер мне ответят взаимностью все собравшиеся здесь девчонки, я всё равно улечу с единственным пассажиром в сердце. Я перебирал в голове воспоминания о том, как проводил время с Лайзой: наши передразнивания друг друга в попытках перепеть знакомые нам обоим песни; как комично мы выглядели, когда «уничтожали» следы своего пребывания в квартире её родителей; с каким выражением лица она слушала мои бесконечные описания национальных русских традиций и требовала рассказывать ещё и ещё; горки из песка, которые она насыпала на залитом солнцем пляже, а я делал для них заграждения своими ладонями, чтобы песчинки не разнесло ветром. И вкус её губ, который навсегда запечатлелся на моих… — Я нащупал в кармане стеклянный брелок. — А ведь он оказался прав — Андрюха: подарки надо делать вовремя, а не выжидать для этого подходящего момента. И в этом Лайза обошла меня… Когда все собрались уходить (в том числе мои соседи — чтобы проводить девушек), я не присоединился, придумав отговорку про опьянение. Стало немного грустно, когда мы все прощались на выходе; я обнял и Ирму, которая, прослезившись, искренне пожелала мне удачи. В квартире наступила тишина, я приглушил свет и прилёг на диван, решая, пойти в душ сейчас или утром. В дверном замке послышался скрежет, и в комнате возник Андрюха. Ничего не говоря, он прямо в обуви, на цыпочках, проскочил к своему месту и стал рыться в рюкзаке, который висел на крючке над изголовьем дивана. Я приподнялся, чтобы лучше видеть его. Слабая лампочка освещала угол, где Андрей извлёк из рюкзака упаковку презервативов, наспех вытащил из неё два и сунул коробку обратно, не закрывая. Он положил шуршащие квадратики в карман брюк и так же молча и торопливо вышел из квартиры. Я уже спал, когда вернулся Андрей. Кстати, Толян и Ден пришли значительно раньше него и донимали меня непристойными историями, которые приключились с ними здесь. Остановить поток их пьяных откровений было мне не под силу, поэтому я присел на диване и стоически выслушал до конца. Андрей, зная, что может перебудить остальных, не включал свет, а повозившись с обувью у двери, сразу прошёл к дивану, разделся и лёг. Как понимаете, меня он всё-таки разбудил. Сон мой за секунды совсем расстроился, Андрей тоже по всему не спал, и я решил поболтать с ним. Я уже понял, что он задержался не просто так и уж точно не гулял по городу в одиночестве, восстанавливая в памяти места и маршруты. — Прощался с кем-то дольше всех? — усмехнулся я вполголоса. — Ага. — С самой симпатичной? — я перевалился на спину; не имел привычки лезть с расспросами о чужой интимной жизни, и сейчас интересовался просто ради поддержания разговора, не преследуя цели узнать всё до мелочей. Андрюха затянулся воздухом: — С Ирмой. Я встрепенулся и лёг на бок, уставившись на его тёмный силуэт: — Как это? — Хочешь повозмущаться, что на моём месте должен был быть ты? — Андрюха говорил медленно, с расстановкой. — Да нет, просто странно. Слушай, а как же Алёна? — не увещевая, но пытаясь понять логику его поступков, спросил я. — Алёна… — шумно выдохнул Андрюха. — Судьба чужих мужей тебя не интересует? Справедливое замечание, мне нечего было возразить. — А что тут странного, Матюх? Я просто живу тем, что даёт жизнь сегодня, сейчас. Я не мечтаю о чём-то запредельном, а беру то, что доступно для меня. Сугубо для меня, понимаешь? Алёна там, и всё, что случилось здесь, здесь и забудется. И я не собираюсь потом изливать ей душу и просить прощения. К чему это? — Андрюха тоже повернулся на бок, в мою сторону. — Знаешь, как всё будет? Мы с тобой вернёмся домой, через два-три года я женюсь на Алёнке, если мы с ней ещё будем вместе, и поверь, я буду лучшим мужем и лучшим отцом детей, которых она мне родит. Я знаю, что смогу дать им всё. В этом моя правда. Ты не подумай, я сейчас не издеваюсь и не злорадствую, не из зависти говорю. Я тебе не нянька-наседка и трагедии пострашнее твоей видел, да просто невыносимо уже смотреть, как ты эти дни изводишь себя. Матвей, у вас с Лайзой по-любому ничего бы не получилось. Ну из разных вы миров! И чем раньше ты это поймёшь, тем тебе же будет легче. «Из разных миров… И из разных полушарий…» Он замолчал. Я тоже. Мы оба лежали и смотрели в потолок. Каждый думал о своём. Я — о том, что мои ожоги неизвестно, когда заживут, и я не скоро решусь на очередную такую поездку в страну с опаляющим солнцем. Через день я уже был в аэропорту и ждал объявления нашего рейса. Мы с Андреем заранее упаковали свои вещи и утром единственной проблемой было не забыть положить в сумки зубные щётки. Дольше всех возились Толя и Денис. Накануне вечером они до поздней ночи пробегали по нашим общим знакомым в поисках своих зарядок для телефонов, которые — они точно помнили — забыли у кого-то. Стоило ли удивляться, что сегодня их пришлось ждать, пропустив не один автобус. И вот мы, с честно заработанными и с планами на них же, взбудораженные ожиданием скорой встречи с родной страной и близкими людьми, шли на посадку. Толян и Ден проскочили в самолёт одними из первых, и — можно было гарантировать — уже устроили соревнование за лучшее место для ручной клади. Я обернулся и посмотрел на здание аэропорта, на исполинские пальмы, видневшиеся вдали, и чувствовал, что оставляю здесь часть своей жизни. Андрей встал рядом, подмигнул понимающе и, указав плечом в сторону самолёта, пропустил на трап перед собой. *** Прошло почти пять с половиной лет. Я по-прежнему жил с родителями. Только не примыкайте к Андрюхе, который при каждом подвернувшемся случае припоминал мою браваду из смелых планов на самостоятельную жизнь, которыми я грезил на кухне в нашей съёмной квартире. За границей я больше не бывал, но не исключал для себя такой возможности в будущем. В личной жизни я не особо продвинулся, да, признаться, не сильно упорствовал в этом направлении. Зато учёба моя шла к завершению, и уже через полгода я мог приступать к репетиции защиты диплома. «Какого диплома? — удивитесь вы. — Того самого, для которого собирал материал в зарубежной поездке? Или это уже который по счёту?» Сейчас всё расскажу по порядку. После возвращения на родину, отъевшись мамиными пельменями и выпечкой, я обошёл друзей и родных, погостил на выходных у бабушки в селе, и никоим образом не забыл о начале очередного учебного года — для меня последнего в этом ВУЗе. Однако с первых же лекций и семинаров я понял, что потерял к специальности былой интерес. Под конец осени я уже ходил на пары через раз, а в декабре написал заявление на отчисление с просьбой выдать мне полагающиеся документы. Моих родителей выводило из себя то, что я не мог внятно объяснить, почему принял такое решение. Мой поступок поверг в шок преподавательский состав. Я отмалчивался, либо говорил что-то про усталость, про неопределённость с предназначением. И только самому себе я признавался, что создавать историю мне захотелось больше, чем изучать её. До сих пор стыдно перед мамой, как вспомню, сколько слёз она пролила, когда упрашивала меня не бросать университет в нескольких месяцах от диплома. Отец был строже: вызвал на мужской разговор в гараж, а когда признал, что его внушения рикошетят от моего непробиваемого упрямства, высказался совсем уж круто и больше к теме моего обучения не возвращался. От его слов меня внутри аж скорёжило: как так? Отец, мой родной отец, был настолько глух и слеп, что не замечал, каким раздавленным я был в последние месяцы — с самого возвращения. Неужели он считал, что высшее образование — это самое главное, чего мне не хватало для полного счастья? Я окончательно замкнулся и решил, что буду вести себя так, словно меня ничего не гнетёт. — Сынок, — голос отца «вправил» с одного приёма, — за свою жизнь ты можешь любить многих женщин, а можешь только одну. И вот проживёшь ты всю жизнь с ней в сердце или рука об руку — это как сложится… А жить надо. Второе полугодие, в течение которого мои бывшие одногруппники планомерно продвигались к заветной цели, а потом остаток лета я работал, уже не выбирая объекты и коллектив, несколько раз выходил на стройку под началом Андрея. В перерывах между работой я усердно занимался — готовился к поступлению на архитектурный факультет. Меня приняли с первой попытки, и уже с сентября я вновь держал в руках главный студенческий документ, «открывающий» вертушку охраны на входе в новое учебное заведение. Благодаря проявленным способностям в ходе преддипломной практики и участию в многочисленных студенческих конкурсах, у меня уже имелось несколько интересных предложений работы в крупных компаниях. Кстати, говоря об Андрее… После нашего возвращения мы не прекратили общаться, часто встречались и созванивались почти каждый день. Он, несмотря на свою занятость и то, что брал академический отпуск, через год с блеском защитился, правда, диплом, как сам шутковал, убрал в Алёнкин кухонный передник и остановил свой выбор на сфере строительства, где очень даже преуспел: как показатель — гонял по городу на новеньком авто. Я даже гулял у них с Алёной на свадьбе, которая произошла к удивлению многих через три месяца после завершения нашей совместной заграничной поездки. На мой вопрос, откуда такая спешка, ведь он планировал жениться, когда разживётся собственными квадратными метрами, и в любом случае не раньше, чем через два года, дружище обосновал, что насмотрелся на мой пример и не стал противиться такому сильному чувству, как любовь. Думаю, дело было не совсем в этом, поскольку их с Алёной первенец появился на свет спустя несколько месяцев после свадьбы — точно не девять, меньше. Теперь они жили в просторной четырёхкомнатной квартире и ждали уже третьего ребёнка. Я же не то чтобы не обзавёлся семьёй за это время, мне даже не с кем было знакомить родителей. Не было дня, чтобы я не думал о Лайзе. Особенно тяжко было в первые недели. Родители сразу заметили — со мной происходит что-то неладное, но я не говорил им о том, что меня мучает, а они не настаивали. Отец только поинтересовался, как мне заграница, сложно ли было работать, не пожалел ли я вообще о том, что съездил, и услышав мои заверения в том, что всё прошло отлично, переключился на свои обычные дела. Мама чувствовала меня тоньше. Когда накатывала просто беспробудная тоска и я часами не выходил из своей спальни, уставившись в комп или в окно, она тихо подходила сзади, вставала совсем близко, утешая материнским теплом, иногда гладила рукой по голове, но не выспрашивала, что со мной. Она стояла так какое-то время, а потом, тихонечко ступая по паласу, выходила из комнаты. Мы только отметили наступление Нового года и проводили с родителями праздничные выходные. Я сидел на кресле в зале и переключал каналы. — Матвей, тут тебе письмо, — раздался голос мамы от двери. Она ходила в магазин. Из коридора повеяло холодом, следом в проёме появилась мама в расстёгнутом пальто и со спущенной с головы шалью на плечах. Она поднесла мне конверт с надписями на иностранном языке. — Из-за границы что ли? — мама пробежалась по нему глазами и отдала мне, а сама тут же вышла, чтобы успеть протереть и убрать сапоги на этажерку, пока оставшийся на них снег не залил пол в прихожей. Повертев конверт в руках, я первым делом прочитал, от кого оно. Отправителем оказалась Лайза. Ох! Как тяжело мне дались эти две короткие строчки на английском. С конвертом пришлось повозиться, местами отрывая бумагу по клочку, и малоформатный листочек письма, с текстом всё так же на английском языке, оказался в моей руке: «Здравствуй, дорогой Матвей! В твоём городе, наверное, снежные сугробы. У нас зима выдалась теплее обычного, так что я гуляю по городу в спортивном костюме и всё чаще выбираюсь к океану.