* * * Посвящаю моей славной сестрице, Мелиссе Энн Браун – человеку доброму и при этом веселому (самое лучшее сочетание!). I thought I could organise freedom. How Scandinavian of me. Бьорк Глава первая в которой Посланница Бессмертных в поисках постоянного Сосуда приходит в наш мир, приняв удивительное обличье; Финн бежит от нее в лес и встречает там свою смерть. Вечером умрет хипстер Финн, и мы станем последними, кто видел его в живых, а пока мы всей компанией валяемся на Поле и болтаем о любви и животах. – Неправда, – говорит сестра. Уловив в ее голосе легкое раздражение, я поднимаю голову, но она лишь кивает досадливо – отстань, мол, – и продолжает отчитывать Хенну: – Выбор есть всегда. Даже если это любовь – а такими словами, между прочим, не разбрасываются, – даже если это она, можно взять себя в руки и поступить правильно! – Я сказала, что люблю его веснушки, – уточняет Хенна, – а не его самого. Не передергивай. Да и вообще, я не о том. Я про такое странное чувство, знаешь, когда сердце наполняется до краев… Нет, даже не сердце, а живот. Когда внутри рождается такое чувство, ты сам за себя не отвечаешь. – А вот и отвечаешь, – уверенно возражает моя сестра. – Отвечаешь! – Мэл… – Чувства чувствами, а поступать надо правильно. Хенна хмурится. – При чем тут вообще «правильно», «неправильно»? Я говорю о совершенно нормальных для человека переживаниях! И я не виновата, что Нейтан такой клевый. Опускаю глаза на учебник истории. Касаюсь по очереди каждого уголка и мысленно их пересчитываю. Джаред это замечает. – Ты сказала, у тебя не было выбора, – стоит на своем Мэл. – Если бы ты смогла его поцеловать, то поцеловала бы – и плевать, кто вас видел. Плевать, есть ли у него подружка. И на Тони плевать… – Мы с ним давно расстались. – Да, но ты знаешь, какой он ранимый. Ты бы его убила! А потом сказала бы, что в тот момент за себя не отвечала… Ничего подобного! Отвечала, да еще как. Хенна закрывает лицо руками. – Мелинда… – Что-то я завелась. Больная тема. – Я и смотрю… – Не называй меня Мелиндой. – А Хенна, между прочим, права, – вставляет Джаред. Его голова, как на подушке, покоится на пятой точке у Хенны. – Оно в животе, это чувство. – Я думала, у парней пониже, – замечает Мэл. – Нет, это другое. – Джаред садится. – Когда просто хочешь – это одно. Как у животных. А тут другое совсем. – Ага, – кивает Хенна. – Оно вот тут появляется. – Джаред кладет руку себе на живот. Пузо у него немаленькое, и мы прекрасно понимаем, что он не стал бы привлекать к нему внимание просто так. Причина, стало быть, веская. – В этот момент ты осознаешь: все, во что ты верил раньше, – полная чушь. Не имеет никакого значения. То, что прежде казалось сложным, внезапно становится простым, как дважды два. Потому что начальник теперь – живот, а он считает, что нет на свете ничего невозможного. И если ты добьешься своего, это не решит всех твоих проблем, но жить станет немного легче. Джаред умолкает и поднимает глаза к солнцу. Мы все знаем, что он имеет в виду. И он знает, что мы знаем. Хорошо бы он рассказывал об этом почаще. – Живот тебе не начальник, – спокойно произносит Мэл. – Ой, – спохватывается Джаред. – Прости… Мэл мотает головой. – Я не про то! Сердце тоже не начальник, хотя порой думает иначе. Выбор всегда за тобой. Всегда. – Нельзя взять и запретить себе чувствовать! – заявляет Хенна. – Но можно взять и принять правильное решение. – Ага, – кивает Джаред. – Только это непросто. – Ранние христиане верили, что душа – в животе, – вставляю я. Воцаряется тишина; одинокий порыв ветра легонько ворошит траву, словно бы говоря: «Не обращайте на меня внимания». – Мне папа говорил, – добавляю я. Мэл опускает глаза на экран ноутбука и вновь берется за домашку. – Много наш папа понимает! Ветер слегка усиливается («Ох, простите, пожалуйста», – будто бы говорит он; а ветер-то, похоже, англичанин – дует и сам не понимает, как его сюда занесло); Хенна прихлопывает ладонью листок с заданиями, чтобы не улетел. – Зачем вообще нужна эта бумага? – Из нее делают книги, например, – отвечает Джаред. – И туалетную бумагу, – добавляет Мэл. – Просто бумага – это вещь, ее можно потрогать. Иногда нам нужны реальные, осязаемые вещи. А не только идеи, – говорю я. – Вопрос был риторический, – хмыкает Хенна, убирая распечатку с вопросами по Гражданской войне под ноутбук. Я опять начинаю пересчитывать уголки учебника. Раз-два-три-четыре, раз-два… За мной исподтишка наблюдает Джаред. Порыв ветра взъерошивает волосы («Наше вам почтение!» …А, нет, так вроде ирландцы говорят). Откуда он вообще взялся – в такой солнечный день? Сюда, на Поле, мы выходим только в хорошую погоду, и весна в этом году выдалась на удивление теплая. Вообще-то «Поле» – не совсем поле, а просто заросший травой пустырь, хозяин которого не то умер, не то развелся, словом, построить ничего не успел, только спилил в дальнем конце все деревья, так что получилось несколько удобных пеньков. С дороги нашего укромного места никому не видно: уцелевшие деревья стоят плотными рядами и все загораживают. Чтобы нас найти, надо целенаправленно двигаться в глубь участка, но никто в здравом уме не станет этого делать, потому что живем мы у черта на куличках. Дальше – только лесная чаща. По вечерам слышно койотов, во двор то и дело забредают олени. – Слушайте, – меняет тему Джаред, – кто-нибудь еще пишет сочинение про восстановление городов после Гражданской войны, или я один такой? – Я пишу, – говорю. – Серьезно? – с досадой спрашивает Мэл. – Вообще-то, я тоже. – И я, – вставляет Хенна. – Все, что ли? – удивляется Джаред. Мэл сверлит меня взглядом. – А ты можешь не писать? Вот просто взять – и не писать?.. – У меня материала завались… – И что? Я в этой теме хоть немного шарю. – Так и пиши, кто тебе не дает! – Нам обоим нельзя писать. У тебя получится клевое заумное сочинение, а у меня сплошное идиотство – по сравнению с твоим. Опять сестра за старое… Почему она считает себя идиоткой? Это вообще не так, даже близко! – Уж получше моего, – замечает Джаред. – Майки, просто не пиши сочинение, и все.