Тут многие скажут: раскомандовалась! А другие удивятся, с чего это мы учимся в одном классе, она ведь на год старше меня. Большинству, конечно, послышатся в ее голосе противные избалованные нотки. Но большинство ошибается. Она не ноет и не командует, а просит – причем довольно вежливо. И большинству не видно страха в ее глазах. Зато мне видно. Мэл жутко боится экзамена. – Ладно, – говорю. – Напишу про причины и предпосылки. Она благодарно кивает и оборачивается к Хенне: – Можешь тоже написать про причины? – Эй! – восклицает Джаред. – А меня почему не просишь – я-то чем хуже? – Ты серьезно? – Да нет, шучу, – смеется он. Джаред здоровенный, бреется лет с одиннадцати, а в прошлом году его взяли полузащитником в футбольную команду, но мы все знаем, что его конек – это матанализ. Дай ему цифры, он кого хочешь за пояс заткнет, а со словами и предложениями не дружит: пишет сочинение и морщится, как старик девяностолетний. – Мэл, – говорит Хенна, – прекращай… И тут из-за деревьев выбегает хипстер в развевающемся на ветру винтажном пиджачке. Он машинально поправляет на носу модные очки в черной оправе и бежит дальше – футах в двадцати от нас, – не заметив нашего присутствия. Хипстеры никогда нас не замечают, даже в классе, где мы сидим бок о бок. Он перебегает Поле и скрывается в лесных дебрях. Секунду-другую мы молча и ошарашенно переглядываемся, как вдруг из-за тех же деревьев вылетает светящаяся девочка. Она тоже нас не замечает – от нее исходит такой яркий свет, что мы невольно прикрываем глаза ладонями, – и вскоре исчезает в чаще. Минуту мы все молчим. Наконец Джаред спрашивает: – Это был Финн? – Один из, – отвечает моя сестра. – По-моему, их всех зовут Финнами. – Не, точно есть пара Диланов, – говорит Хенна. – И один Нэш. – И Сатчелы, – вставляю я. – Мальчик Сатчел и девочка Сатчел. – Это был один из Финнов, точно вам говорю. Вдруг из того места, куда должны были убежать хипстер (да, пожалуй, Джаред прав, его в самом деле зовут Финн) и светящаяся девочка, поднимается столп яркого голубого света. – Что они там делают? – озадаченно спрашивает Мэл. – Откуда девчонка-то взялась? – И почему она светится? – подхватываю я. – Главное, чтобы школу не трогали, – говорит Джаред. – А то в прошлый раз моему двоюродному брату аттестат на парковке вручали. – Как думаешь, Нейтан – хипстер? – спрашивает Хенна. Мэл стонет. – Ну, имя у него в принципе хипстерское, – протягивает Джаред, глядя на растущий столп голубого света. – Кто станет переводиться в новую школу за пять недель до выпускного? – как бы невзначай спрашиваю я, мысленно пересчитывая уголки учебника. – Как раз в таких влюбляется наша Хенна, – цедит Мэл. – О ГОСПОДИ, Я НЕ ГОВОРИЛА, ЧТО ВЛЮБИЛАСЬ! – взрывается Хенна. Моя сестра отвечает кривой усмешкой. – Ну-ну, и чего ты тогда завелась? Или у тебя живот урчит? Ветер внезапно стихает. – Свет погас, – замечает Джаред. Столп света действительно исчез, не слышно ни шагов, ни хруста веток. Мы молча наблюдаем за лесом, не зная, чего ждать, и вдруг подпрыгиваем на месте от неожиданности: ноутбук моей сестрицы начинает проигрывать нашу любимую песню. Это она такую напоминалку поставила – песня играет в те дни, когда родаки на весь вечер уезжают к бабушке. Значит, можно забуриться к нам домой. Глава вторая в которой девочка-хипстер по имени Сатчел пишет стихотворение, а мама и папа ненавязчиво окружают ее любовью и дают ей спокойно осознать новое чувство; затем к ней приходит перепуганный хипстер по имени Дилан, которому таинственная светящаяся девочка сообщила о смерти хипстера Финна; Сатчел и Дилан по-дружески утешают друг друга. За всю жизнь я признавался Хенне в своей безумной, отчаянной любви ровно… ноль раз. У нас много общего: неврозы, о которых мы лишний раз не говорим, лучшие друзья, которых не могут заменить никакие парни/подружки, ну и родители, которые… в общем, не супер. Еще, понятно, у нас есть Мэл, это хорошо, и мы оба не хипстеры, хотя имя у нее самое что ни на есть хипстерское (папа Хенны – иностранец, а это не считается. В Финляндии ее именем наверняка никого не удивишь, да и фамилия такая, что язык сломаешь). Мы дружим с восьми лет, то есть половину моей жизни. Правда, в основном через мою сестру. С двенадцати лет я по уши, до безумия влюблен в Хенну. Помню, она тогда начала встречаться с Тони Кимом, и это, конечно, открыло мне глаза. Расстались они пять месяцев назад, под Новый год, и с тех пор Хенна ни с кем не встречается. Сейчас на дворе май. Что я успел сделать за эти пять месяцев? Отсылаю вас к началу главы – ровным счетом ничего. – На горизонте чисто, – говорит Мэл. Мы вчетвером подходим к дому: маминой машины на дорожке нет. На соседских дворах бесконечно лают собаки. Мы живем в жуткой глуши, на самом краю окраины городского пригорода, и дорога в центр занимает около часа. Здесь нет ничего, кроме бескрайних лесов и огромной Горы, которая однажды взорвется и сровняет с землей все и вся – может, завтра, а может, через пять тысяч лет. Что поделать? Такова жизнь. Дорогу к нашему дому нормально заасфальтировали только в прошлом году. Соседи делятся на две категории: одни – белые воротнички вроде моих родителей, которые купили голую землю, чтобы построить на ней дом, а вторые – люди из тех, что считают канал «Фокс ньюс» чересчур либеральным и роют бункеры для хранения оружия. В саду местные жители выращивают либо органическую репу, либо траву. У моих предков растут нарциссы. Не наступайте на них. Серьезно: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах на них не наступайте. Дом Хенны стоит дальше по улице, но это просто совпадение: познакомились наши семьи в церкви, куда мы ходим уже лет сто. Мама Хенны работает там музыкальным служителем. Они – единственные чернокожие в церкви. Вот в таком мирке мы живем. Папа Хенны – белый финн, врач-подиатр (лечит болезни стоп), он прямо очень белый и регулярно мотается в командировки в Африку, причем берет с собой семью. Там Хенна и проведет лето – последнее лето перед отъездом в универ (до мозга костей христианский, разумеется). Она могла бы провести его с друзьями, но нет, Хенну ждет Центральная Африканская Республика, где она будет говорить по-французски с местной молодежью, которую загоняют на лекции по подиатрии и музыкальному служению в церкви, хотят они того или нет. Значит, у меня осталось четыре с половиной недели до выпускного, чтобы попытать счастья. Учитывая мои успехи за пять месяцев, прошедших со дня расставания Хенны и Тони, шансов практически нет. Мэл открывает дверь. Не успеваем мы толком войти, как Мария Магдалина, наша упитанная рыжая кошка, пушистой мурчащей змеей обвивает ноги Джареда. Он легонько трогает пальцем ее нос. – Вижу тебя, – шепчет он, и Мария Магдалина начинает в экстазе вертеться вокруг своей оси, точно пропеллер. – Кому что? – спрашивает Мэл, отправляясь на кухню. Джаред заказывает энергетик. Хенна заказывает энергетик. Я заказываю энергетик. – Поможешь? – зовет Мэл с кухни. Я вхожу и удивленно пялюсь на стакан воды, который она себе налила. – У меня все нормально, – тихо отвечает она. – Диетическая кола закончилась, а эту гадость я терпеть не могу. Энергетики – гадость еще та, согласен. Одни названия чего стоят: «Монстрошок», «Дыщ», «Лотоссекси»… Зато кофеина в них столько, что спать не захочется до самого универа. Мы стоим рядом с холодильником. Я открываю дверцу. Вижу на полке бутылку диетической колы. Она немного покоцанная, но все-таки. – Майки… – шепчет сестра. Я заглядываю ей в глаза. – Просто мне иногда… трудно, – говорит она. – Это ничего не значит. Ты же видел меня за обедом. Ну да, видел. У Мэл и впрямь все было нормально. Дома ей бывает тяжелее. По очереди стучу пальцем по краю каждого стакана. Раз-два-три-четыре. Еще раз. – Ч-черт! – бормочу я и снова стучу. Мэл терпеливо ждет. Трех раз, видимо, достаточно: я наконец закрываю дверцу и помогаю сестре отнести напитки в гостиную. – Ну, и что это было? На Поле? – встревоженно спрашивает Хенна. – С тем хипстером? – Надеюсь, ничего, – отвечает Мэл. – Отметить бы нормально выпускной…