Эйден неверно истолковывает мою реакцию. – О, я не хотел сказать, что ты обязана идти со мной на выпускной. Я отвожу взгляд. – Нет. Я пошла бы с тобой. Пошла бы. Прежде чем Эйден успевает сказать что-то еще, я резко разворачиваюсь и иду в примерочную, где Шарлотта уже выгрузила кучу платьев. – Как же это здорово! – Она улыбается, с тоской глядя на все платья. – Я немного завидую, что мне не светит роскошный наряд, но наряжать тебя все равно здорово! – Спасибо, Шарлотта. Я снимаю красное платье с крючка, пристально его изучаю. – Не за что! Не могу дождаться выпускного! В следующий раз мы будем мерить платья вместе! – Она смеется и выходит из примерочной, крича Эйдену, чтобы он не смотрел. Я тем временем остаюсь внутри, размышляя над словами подруги. Сердце в груди невольно сжимается. И снова речь о выпускном. Шарлотта – второй человек, которого я предам. Я закрываю дверь, смотрю на платья, хмурясь. Мне уже совсем не весело. Как долго я буду притворяться, что я обычный подросток? Как долго я буду игнорировать, отталкивать проблемы? Даже если взять ситуацию с Мэйсоном. Смогу ли я рассказать ему об измене отца, а потом просто исчезнуть с лица земли? – Ты готова? – Шарлотта взволнованно стучит в дверь, вырывая меня из мыслей. – Конечно, одну секунду! – отвечаю я, срывая с себя одежду и надевая первое попавшееся платье. Я даже не смотрю в зеркало, прежде чем открыть дверь. Глаза Шарлотты расширились, заблестели. – Да! Это то самое платье! – Она хлопает в ладоши и практически визжит. – Это первое, которое я примерила, – напоминаю я, чувствуя себя виноватой, что не так взволнована, как следовало бы. – И что? Ты хоть посмотрела на себя? Повернись, я застегну. – Положив руки на голые плечи, она поворачивает меня лицом к зеркалу, и у меня сразу же перехватывает дыхание. – Боже, – это все, что я могу сказать. Черное платье спускается с плеч, оставляя обнаженной верхнюю часть груди. Глубокий вырез не выглядит неуместным, но и не кажется слишком скромным. Оно обтягивает меня, придавая изгибы там, где я и не подозревала, что они у меня есть, и ослабевает примерно от середины бедра, элегантно ниспадая до самого пола. Разрез идет снизу и до левого бедра. – Боже – это мягко сказано! – У Шарлотты, наверное, щеки болят от такой широкой улыбки. – Я так рада, что выгнала Эйдена! Нельзя, чтобы он увидел платье. Он бы обглодал твои кости! – Шарлотта! – Я смеюсь. Мое настроение немного поднимается. Платье великолепно, и я чувствую себя в нем прекрасной. Голова кружится, и в голову лезут мрачные мысли. Но разве чувствовать себя счастливой запрещено? Да и почему бы не надеть платье и не притвориться, что это мой выпускной? Ведь у меня даже не будет настоящего выпускного с Эйденом! А раз уж я хотела бы пойти на бал с ним, то нужно использовать возможность по максимуму. – Пойду за туфлями! – Шарлотта хихикает. Ее волнение заразительно. Она быстро поворачивается и бежит в отдел обуви. Глядя на себя в зеркало, я делаю глубокий вдох. Решение принято. В миллионный раз с тех пор, как я встретила Эйдена, я позволяю себе быть эгоисткой. Да, я позволю себе притвориться, что это наш выпускной, – тот, которого у меня никогда не будет. И я не стану обращать внимание на нытье в сердце, на все, что убеждает меня в том, что я причиню боль людям, которые мне дороги, включая себя. * * * Мы возвращаемся домой. Эйден даже не догадывается, какое платье мы купили, – так захотела Шарлотта. Я демонстрирую наряд Аннализе, которая хлопает от восторга и объявляет остаток вечера девичником. Пока Шарлотта готовит на кухне маски для лица, мы с Аннализой сидим в моей комнате, собирая лаки для ногтей, чтобы иметь возможность выбора. Внезапно у Аннализы звонит телефон. Она смотрит на номер на экране, и выражение ее лица тотчас меняется. Я понимаю, что что-то не так. Анна выходит в коридор и отвечает на звонок. – Что случилось? – спрашиваю я, когда она садится обратно на пол напротив меня. – Ничего. – Анна отстраняется, но вдруг, к моему удивлению, меняет свое мнение. – Это был Люк. Она только что ответила на звонок своего брата? Полагаю, это прогресс. Раньше его номер был заблокирован, и она проклинала день его рождения. – Он звонил из тюрьмы. Его арестовали пару дней назад и обвинили в убийстве Грега. Убийство второй степени. – Она смотрит вниз, возясь с лаком. – Мне очень жаль, милая, – искренне жалею я. – Почему? Не извиняйся. Я не сожалею. Он заслужил это, – заявляет она яростно, может быть, даже слишком. Мне кажется, что на самом деле она пытается убедить только себя. Мое короткое молчание побуждает ее продолжать разговор: – Он дерьмовый брат, и он убил человека! Дерьмового человека, но все же! К тому же он убил мою маму! Вот и пусть катится. Она определенно пытается убедить сама себя. – Почему ты говоришь, что он убил твою маму, Анна? Я думала, это сделала ее зависимость, – я спрашиваю мягко, потому что знаю, что для нее это чувствительная тема, но я все равно хочу помочь. Аннализа делает глубокий вдох. Суровый взгляд медленно отступает. – У моей мамы, возможно, и были недостатки, но и жизнь у нее была не из легких. Она все равно была моей мамой, и я ее любила. Я придвигаюсь ближе, выказывая ей все свое сочувствие. Я вижу, что она хочет открыться мне (что для нее невероятная редкость). – Она была подавлена и по большей части отсутствовала в моей жизни. И все это из-за инцидента, произошедшего до моего рождения, – признается она, по-прежнему не глядя на меня. – Ей было шестнадцать, когда она впервые забеременела. Ее выгнали из дома и из семьи. Она осталась одна. Но мама была бойцом, поэтому ей удалось встать на ноги и неплохо устроить свою жизнь и жизнь Люка. А потом появилась я и все испортила. – Что? Аннализа! Как ты можешь так говорить?! Ты ничего не испортила! – выпаливаю я, немного злясь, что она так ужасно думает о своем рождении. Ее маме было двадцать или двадцать один год, когда она родила Аннализу. Я понимаю, что молодой маме было нелегко растить двух детей в одиночку, но это уж точно не вина ее дочери! – Я все испортила! – повторяет Анна, глядя мне в глаза со слезами. – На вечеринке ее изнасиловал какой-то парень, в результате чего родилась я. Она никогда не говорила об этом, но я знала, что она смотрит на меня как на постоянное напоминание о той ужасной ночи. – О, милая. Я уверена, что она так к тебе не относилась, – шепчу я, не зная, как ее утешить. – Я не знаю. Я знаю лишь то, что ей было тяжело, поэтому она часто отсутствовала или была под кайфом. Она делала все, что могла, и даже такую маму я бы не променяла ни на кого другого. Из-за ее образа жизни нам с Люком часто приходилось присматривать друг за другом, а иногда и за ней. Аннализа вытирает слезы свитером, а я молчу, загипнотизированная словами и трудностями, о которых она мне рассказывает. – Когда я перешла в старшую школу, у нее произошли ухудшения. Я приходила домой, а она лежала без сознания на полу в ванной. Переполненные кастрюли на плите горели, пожарная сигнализация постоянно срабатывала. – Она фыркает. – Люку было очень тяжело, да и мне было не просто. Но я всегда знала, что могла на него положиться. Он был моим старшим братом. Я думала, что Люк всегда будет рядом и будет помогать. Но нет. Он поступил иначе: попал в плохую компанию и провалился в ту же кроличью нору, что и моя мама! Это он дал ей героин. Иногда они даже употребляли вместе. Я чувствую, как слезы текут по моему лицу, но заставляю себя молчать. – А потом у нее случилась передозировка, – продолжает Анна. – Это я ее нашла. И в ту же секунду я была уничтожена. Весь мой мир рухнул. Я понятия не имела, что делать дальше. Я думала, Люк поспешит на помощь и станет героем, каким я его всегда считала. – С ее губ срывается всхлип, а слезы начинают струиться по щекам. Я обнимаю ее, позволяя почувствовать все необходимые ей эмоции. – Но он не стал героем, Амелия! Он меня бросил! Он оставил меня разбираться во всем этом дерьме! Если бы отец Люка, которого мы едва знали, не почувствовал себя виноватым и не заплатил за нашу квартиру, я бы оказалась на улице. Слезы беззвучно текут по лицу. Аннализа всегда казалась мне сильной, уверенной в себе девушкой. Трудно представить, как она справляется с этим. Но теперь я понимаю, почему она такая сильная. Жизнь ее закалила, сделала жесткой и готовой противостоять всему, что уготовил ей мир (которому я так благодарна за наше знакомство). Аннализа отстраняется. Я опускаю руки, и мы обе вытираем глаза. – Когда Люк заявил, что он чист, я не хотела ему верить. Я боялась, что он вернется, а потом снова облажается. Что он в итоге, впрочем, и сделал: напился и убил отчима Эйдена! И теперь я не увижу его еще неизвестно сколько времени. Анна делает глубокий вдох, как будто пытаясь очистить голову и успокоиться. – А что, если он не убивал? Всегда есть шанс, что он этого не делал, – настаиваю я, не желая, чтобы она списывала брата со счетов. Люк пытается. Он пытается ради нее. Он делает все, чтобы вернуться в ее жизнь. Сейчас у него большие проблемы, но всегда есть хоть малейший шанс, что он невиновен и не попадет в тюрьму. И я вижу, что в глубине души Аннализа хотела бы снова обрести брата. – Я не знаю, что чувствовать, Амелия, – признается она. – Если он убил Грега, то он заслуживает тюрьмы. Но, наверное, какая-то часть меня не хочет видеть, как он там гниет, понимаешь? – Понимаю, – утешаю я. – Несмотря ни на что, он все еще твой брат. И если тебе что-то понадобится, у тебя всегда есть мы. – Я знаю. Вы, ребята, самые лучшие. Она грустно улыбается, после чего качает головой, как будто пытаясь очистить мысли. Маска невозмутимости возвращается, а эмоции, которые она только что демонстрировала, исчезают. – Итак, какой цвет лака мне выбрать? Полуночный синий или темно-фиолетовый? – спрашивает она холодно, как будто последних сорока минут и не было. Я чувствую, что ей уже надоело говорить об этом, и не давлю на нее. Я лишь подчеркиваю, что полуночный синий – определенно ее цвет, и мы красим ногти, рассказываем анекдоты и обманываем себя, думая, что в нашем мире все хорошо.