После ужина они сидят во дворе. Смеркается. Энн сворачивает сигарету – слабость, которую она позволяет себе раз в неделю, – и курит. Она немного пьяна и размахивает руками, рассказывая о спорах в ее книжном клубе на этой неделе. – Мам, а бывает так, что вам всем нравятся одни и те же книги? – Редко. Но роман букеровского лауреата этого года понравился всем. Родители расспрашивают Алекса о его работе, о том, как устроена деятельность его организации. Джим упоминает последнее достижение в области искоренения голода – то, что Алекс с гордостью называет «франкензерновыми» [8]. Рут осознает, что это выражение ей суждено слышать до тех пор, пока он будет в ее жизни. Эта мысль шокирует ее. Пока он будет в моей жизни. Неужели когда-нибудь он из нее исчезнет? Она вспоминает о недавно прочитанном: героиню романа сковал парализующий страх. Та была охвачена паникой, каким-то странным чувством отчуждения, дистанцирования от окружающей действительности, словно находилась в ступоре или под водой. Рут осознает, что затаила дыхание. – Рути, что-то ты сегодня все молчишь да молчишь. Конечно, отец заметил, что она немного не в себе. Он не так очарован Алексом, как ее мать. – Да так, о жизни размышляю. Рут вытаскивает руку из-под шерстяного одеяла – она принесла его из сада, потому что стало холодать, – находит ладонь отца и крепко ее стискивает. – В странное время мы живем, – произносит он, сжимая ее руку в ответ. – Мы были бы не мы, если бы порой не задумывались обо всем, что происходит в нашем беспорядочном мире. – Джим, давай не будем о политике. – Энни, жизнь – это политика. Сейчас она, возможно, не влияет на наше повседневное существование, но это не какие-то там абстрактные понятия. Твоя мама считает, что, если притвориться, будто ничего не происходит, все рассосется само собой. – Яблоко от яблони! Любую газету, что я приношу домой, Рут сразу бросает в мусорное ведро. – Алекс всем телом подается вперед, почувствовав возможность подискутировать – его любимое времяпрепровождение. – Мам, давай помогу тебе убрать со стола. В кухне они трудятся молча, не мешая друг другу. Со двора доносятся голоса мужчин, обсуждающих ситуацию с беженцами, и Энн закрывает окно. – Твой отец с Алексом, похоже, поладили. – Да. Неожиданно. – Мы оба хотим получше узнать Алекса. Рут недоверчиво вскидывает брови и наклоняется, складывая сполоснутые тарелки в посудомоечную машину. – Честное слово, Рут. – Мам, я же не спорю. – Да, в Рождество мы погорячились, но мы с папой счастливы, если счастлива ты. Сама ведь знаешь. Рут кивает, ставя в раковину бокалы. Капнув на губку жидкость для мытья посуды, она начинает мыть их вручную. – Ты ведь счастлива, правда, Рути? Стоя спиной к матери, Рут замирает у раковины, затем, с мыльной губкой в руке, поворачивается к ней. – Почему ты спрашиваешь? – Просто с тех пор, как вы приехали, я ни разу не слышала, чтобы ты пела. Точно, думает Рут. Вот это-то и необычно. Она не поет. Алекс приходит под утро. Вчера поздно вечером, пока Рут с матерью смотрели по телевизору старую романтическую комедию, Алекс с отцом разговаривали на террасе. Слыша, как перекликаются их голоса, то соглашающиеся, то несогласные, женщины переглядывались, насмешливо приподнимая брови. Из дома на террасу, где на столе чадила свеча, перекочевала еще одна бутылка вина. Читая в постели свою книгу, в которой действие теперь происходило в квартире на Манхэттене, описанной ярко и выразительно, Рут слышала, как мужчины продолжают беседовать, но содержания их разговора уже не улавливала. Ожидая скорого прихода Алекса, она заснула с включенным светом. Проснулась оттого, что он погасил свет. Судя по часам на тумбочке, скоро начнет светать. – Вы все это время болтали? – Думали, как навести порядок в мире. – Надумали что-нибудь? – Только то, что порядок был бы, если б у руля стояли мы с твоим отцом. – Ну, а раз вы не у руля? – Ну, – урчит Алекс, носом тыкаясь ей в шею; его ладонь проникает под ее пижаму, – раз мы не у руля, надо пользоваться удобным случаем. Алекс придавливает ее к матрасу своей тяжестью. На секунду Рут представляет, как матрас не выдерживает его напора и проваливается, словно зыбучий песок, и она вместе с ним медленно погружается под землю, которая засасывает, заглатывает ее. А Алекс остается на поверхности, продолжая долбить ворох спутанных простыней. – Мы не должны шуметь, – скрежещет ей в ухо его голос. Это даже не шепот, а что-то более гортанное. Алекс зажимает ей рот ладонью, пальцами впиваясь в щеки. Рут вспоминает, как он это сделал в первый раз. Тогда это было чем-то новым, и она с восторгом покорилась ему. Теперь вошло в привычку и перестало ее возбуждать. Она хотела бы сказать об этом, но во время секса возможности нет, а после она не решается: боится, что они поссорятся. Попросить бы совета у Фрэн, но ведь та прочтет ей целую лекцию. Алекс поднимает ее, переворачивает на живот. Полусонная, она лишь пассивно подчиняется ему. Поворачивает голову, ухом прижимаясь к подушке. Слышит тяжелое дыхание Алекса. От запаха спиртного, которым разит от него, ее начинает подташнивать. Глаза привыкают к темноте, фокусируются на изображении кита. Она вспоминает, как купила его. Однажды в дождливую субботу специально повела Энн в магазин, где продавали плакаты. Буквально затащила ее туда, держа за руку. Стала перебирать пластмассовые рамы с разными рисунками, пока не нашла то, что хотела. – Уверена? Вот это куда симпатичнее. Но Рут не нужна была фотография кита, выныривающего или выпрыгивающего из воды. Ей больше нравилось изображение, похожее на старинный анатомический рисунок, на котором показано внутреннее строение кита и все органы подписаны, чтобы часами можно было изучать их. Сердце кита – размером с небольшой автомобиль и весит примерно полтонны. Лежа под Алексом, она наблюдает за игрой бликов уличного фонаря на плакате, затемняющих изображение. Когда она чуть-чуть смещается, кит снова виден. Есть. Нет. Есть. Нет. Изображение искажается: она не видит ни кита, ни отражения комнаты в стекле рамы. В ее глазах слезы. Блики размазаны, словно кто-то кисточкой растушевал световую окантовку. Дыхание Алекса учащается. Рут заливает волна облегчения, тело расслабляется, подстраиваясь под его ритм. Она зарывается лицом в подушку, поглощающую крик, который срывается с ее губ. 17 Вдвоем они строят хижину. Из широких ребер кита делают каркас, из челюстных костей – вход. Поверх каркаса натягивают палатку Рут, парусину из желудка кита и прочие найденные материалы. Ковер Ника расстилают на песке и сооружают на нем кровать из сидений пикапа и матраса, притащенного из кемпинга. Теперь у них есть хижина. И спальное место. Дождь и ветер не проникают в их жилище. Но ведь вокруг все равно властвуют силы природы. Со своей кровати они слышат шум моря, сквозь парусину видят свет луны и солнца, хоть и не часто, потому что небо почти всегда затянуто облаками. Мерзнут, если не прячутся от холода под ворохом одеял. Но им все же есть где преклонить головы после тяжелого трудового дня. Теперь они разбирают завалы в городке, столь же методично, как разделывали китовую тушу. Работают молча и быстро, прислушиваясь к посторонним звукам, которые могут предвещать опасность. Работают сосредоточенно, осмысляя свои потери.