Что они смогут предложить этому ребенку? Родится ли он здоровым? Сумеет ли выжить? – Ну вот как можно сейчас рожать? – этим вопросом Рут задается все последние месяцы. – А куда деваться? – неизменно отвечает Ник. Другого ответа у него нет. Ник считает, что им не остается ничего, кроме как положиться на естественный ход вещей. Это не значит, что сам он не клянет себя за то, что подверг опасности Рут. Ради чего? Ради нескольких секунд удовольствия? Он постоянно жаждет близости с Рут, но из чувства вины не решается к ней прикоснуться, а ее это только расстраивает. Из-за того что Ник не проявляет интереса к сексу, ей кажется, что он осуждает ее, будто это она виновата в том, что забеременела. На самом деле они понимают, что оба в ответе за этот самый безответственный шаг, совершенный со времени того, что было Прежде. Дни идут на убыль, ребенок в чреве Рут растет, доставляя ей дискомфорт. Она уже не может рыбачить и охотиться. Ее тело подстраивается под развивающийся плод: позвоночник выгибается, таз уходит назад. Она отяжелела, стала неуклюжей и медлительной. Раз охота ей заказана, она занимается собирательством. Методично срывает ягоды с разросшихся кустов куманики вдоль дорог и яблоки с искривленных деревьев, стоящих там, где раньше цвели сады. Ник со смехом признается Рут, что раньше все комнатные растения у него дома постоянно засыхали, но она наблюдает, как он с весны ухаживает за рассадой, высаженной в самых разных контейнерах. Наблюдает, как он не разгибая спины трудится на поле рядом с яхт-клубом – ближайшем к берегу участке земли, который можно использовать для сельского хозяйства. Он посадил семенной картофель, который они заботливо хранили всю зиму, а также тыквенные семечки, чуть не сгнившие в одном из сараев. Он посеял весь небольшой запас зерна, который они сохранили: крупу они не съели, даже когда животы у них сводило от голода. Рут знает, что тяжелым физическим трудом Ник пытается заглушить чувство вины и страх перед надвигающимся отцовством. Скоро он начнет пожинать плоды своего труда. Она молится, чтобы земля позволила накормить их внезапно образовавшуюся семью. Однажды утром, встав с постели, Рут чувствует, что ей стало легче дышать. Многие недели увеличенная матка давила на ребра, мешая легким, а теперь давление исчезло. Рут кладет ладони на свой огромный живот и чувствует, что он опустился. – Ник, – шепчет она. Он начинает медленно просыпаться. – Ребенок переместился вниз. Думаю, роды уже скоро. Впервые Ник оставляет ее одну на всю ночь. Днем Рут засыпает, а когда открывает глаза, приходит в ужас, увидев, что Ник водружает на спину потрепанный походный рюкзак. – Нужно сходить в город. – Я с тобой. – Она неуклюже встает с постели. – Не в этот город. В соседний. Ник отправляется в город, где ее вышвырнули из автобуса, когда она пыталась добраться до Веллингтона. Сонный глухой захолустный городишко, где накануне катастрофы она приняла решение пойти сюда, к морю. Восемь часов шла она оттуда до побережья: тронулась в путь на рассвете, а добралась до места уже после полудня. – Но ведь туда-обратно – путь очень долгий. – Да, но идти нужно. – Вот-вот начнутся роды. – Именно поэтому я должен идти сейчас. Почему он бросает ее, беззащитную, когда ей вот-вот рожать? Рут кажется, что Ник сбегает от нее. Господи, если б она тоже была в состоянии сбежать… Все что угодно отдала бы за такую возможность! – У нас нет лекарств. Нет ничего на случай, если что-то пойдет не так. Если возникнут проблемы у тебя. Или у ребенка. Нам нужны лекарства, антисептики. Да, это правда. Считаные упаковки антибиотиков, что у нее были, давно кончились. Из болеутоляющего осталось лишь несколько полупустых блистеров с парацетамолом. Впрочем, Рут убеждена: если что-то пойдет не так, они мало что смогут сделать. Чему быть, того не миновать. Она давно уже бросила всякие попытки контролировать происходящее. – Я обернусь меньше чем за сутки. Если отправлюсь прямо сейчас, в том городке буду к сумеркам. Когда стемнеет, переночую в палатке, возьму, что удастся найти там, где была аптека, и завтра к вечеру вернусь. Часы безмолвия тянутся медленно. Ночью ей холодно, потому что Ника нет рядом и он не согревает ее своим теплом. Рут понимает, что должна поспать, набраться сил для родов, но без Ника она невольно прислушивается к малейшим звукам за стенами хижины. После беспокойной ночи она разводит костер, затем вышагивает вокруг огня, ожидая возвращения Ника. Наконец он появляется на горизонте. Солнце еще высоко. Ребенок толкается в животе, реагируя на радостный стук ее сердца. Перед рассветом Рут будит спазм в области бедер. Она думает, что это одно из многих недомоганий, появившихся в последние месяцы беременности. Во второй половине дня, подставив лицо солнцу, она сидит на ящике, который Ник откуда-то принес для нее, чтобы ей не приходилось садиться на песок – с каждым днем это все труднее, – и вдруг чувствует, что по ноге течет теплая струйка. Она вытирает ее ладонью и подносит руку к носу. Судя по запаху, это не моча. Значит, амниотическая жидкость. Вскоре начинаются настоящие схватки. Мощные непроизвольные сокращения мышц. Ничего подобного ей не доводилось испытывать прежде. Как ни странно, боль заставляет Рут прислушаться к себе, и впервые за многие месяцы она не боится, что может умереть во время родов. Страх сменяется любопытством: насколько силен и крепок ее организм? После нескольких часов мучений, в течение которых она со стоном то становится на четвереньки, то опускается на корточки, Ник говорит, что, кажется, видит головку ребенка. Рут ложится на спину и нащупывает слипшиеся волосики на макушке младенца. Но потом время как будто останавливается. Светает. Начинается новый день. Рут уверена, что ребенок застрял, и ее обуревает ярость. Собравшись с силами, которых, у нее, казалось, совсем уже не осталось, она заставляет себя встать на колени и просит Ника поддерживать ее в вертикальном положении. Тужится, издавая яростный крик. Чувствует острый позыв облегчиться и затем, вместе с очередным потоком хлынувшей из нее жидкости, выталкивает из себя младенца – синюшного и безмолвного. Ник из-за спины Рут бросается к неподвижному ребенку, хватает его с простыней, что расстелены под Рут. Тщательно прокипяченные, они теперь пропитались кровью. Он высасывает слизь изо рта и носа младенца, сплевывает ее на пол хижины, затем осторожно вдыхает воздух в крошечные легкие новорожденной. Едва раздается крик возмущенной малышки, внезапно оказавшейся в непривычной для нее среде, к Рут возвращается ясность сознания. Изнуренная, уже лежа на спине, она чувствует, что из нее по-прежнему хлещет. Трогает себя, смотрит на руку и видит, что ладонь алая. Она истекает кровью. Ник возится с ребенком. Ножницами из нержавейки, простерилизованными над огнем, он перерезает пуповину и накладывает на конец зажим, чтобы остановить кровотечение. Внимательно осматривает руки и ноги новорожденной, пересчитывает пальчики, затем переворачивает ее, выискивая признаки деформации. Ничего такого не видит. Девочка – само совершенство. Он прижимает ее к себе. Она чуть надувает губки, ищет молоко. Крошечные черные глаза высматривают источник пищи. Ник целует влажный лобик, затем пеленает новорожденную и бережно кладет ее на постель. Поворачивается к Рут, чтобы выразить свой восторг, и в тусклом утреннем свете видит, что лицо у нее серое. Быстро понимает, что с Рут не все в порядке. Со всем присущим ему спокойствием зажимает разрывы, чтобы они не кровоточили, затем аккуратно обмывает ее заранее приготовленным стерилизующим раствором. Он очень осторожен, но жжет так, будто ее обливают кислотой. Рут вскрикивает. Новорожденная, испугавшись, пищит – требует, чтобы ее покормили. Ник тихонько тянет за пуповину, чтобы спровоцировать выход последа, и Рут, еще раз крякнув от натуги, выдавливает огромный шмат студенистой массы. – Мне нужно отдохнуть, – говорит она. – Постарайся не спать. – Ник бережно приподнимает Рут, вытаскивает из-под нее пропитавшиеся кровью простыни и заменяет их чистыми. Ребенок вопит от голода. Младенческий крик непривычно режет слух – слишком долго они слышали только собственные голоса да шум моря. Ник осматривает Рут, стараясь не причинять ей боль. После выхода плаценты кровотечение заметно ослабло. На постеленных под ней свежих простынях расплывается лишь одно небольшое пятнышко крови. – Держи ребенка. Попробуй покормить ее. Ник вкладывает в руки Рут орущий сверток – их дочь. – Девочка? – Девочка. Taku tamāhine [13]. Дочка. – Фрэнсис. Назовем ее Фрэнсис. – Рут гладит нежную щечку малышки. – Привет, крошка Фрэнки, – воркующим голосом обращается к малышке Ник. – Taku tamāhine. Уже рассвело. Один из первых дней ранней весны вступил в свои права. Языки костра, который Ник поддерживал всю ночь, взмывают ввысь. Он нарезает на мелкие кусочки плаценту, бросает их в одну из их побитых кастрюль, добавляет туда немного морской воды и ставит на огонь. Запах тушащегося мяса напоминает ему блюдо из печени и лука, которое готовила мама, когда он был маленьким: оно имело мерзкий металлический животный привкус и вызывало у него отвращение. По нынешним временам такая пища – деликатес, думает Ник, надеясь, что его блюдо поможет вернуть силы изможденной обескровленной женщине, которая сейчас лежит в хижине с испариной на лице, а ей, в свою очередь, – накормить их ребенка. Помешивая подрумянивающееся мясо, Ник чувствует, что у него слабеют ноги, что он на грани обморока. Чтобы не упасть, он вытягивает вперед руку, затем садится на песок, оставив мясо тушиться на горячих углях. Дыхание у него неровное, и он усилием воли заставляет себя дышать медленно и размеренно, как совсем еще недавно сам велел Рут.