Его сердце разрывается от счастья. – Майя, – с благоговением произносит он. 30 – Это не спонтанное решение. Не было так, что я проснулась и подумала: все, надо ехать. Я пришла к этому постепенно. Впервые за двадцать минут Алекс поднимает на нее глаза. В них появилась жесткость, вытеснившая теплые золотистые искорки. – Ты постепенно забронировала билеты на другой конец света? – Нет, я имею в виду процесс принятия решения. – Так ты не бронировала билеты? – Морщинки в уголках его глаз разглаживаются, лицо озаряет надежда. – Забронировала, да. На самолет. Я не бронировала их постепенно. Алекс снова утыкается взглядом в пол. Упершись локтями в колени, держится за голову, словно баюкает ее. – И ты едешь одна? – Да, – слышит Рут свой голос. И это истинная правда. Она приняла решение и не станет его менять. В груди разливается тепло. Наконец-то! Наконец-то она нажала кнопку, над которой многие месяцы зависал ее палец. Годами она переживала, что в какой-то момент свернула не туда, выбрала легкий путь, спокойную улицу. Наконец она предприняла хоть что-то, решив перестать быть несчастной, и сделала это самостоятельно. Ее внимание привлекают странные звуки, которые издает Алекс. Наклонив голову, он фырчит; его спина сотрясается от судорожных вздохов. Плачет, что ли? Рут садится рядом с ним на диван, уже собирается утешить его, но видит, что он не плачет, а смеется. – Ну-у насмеши-ила. Да ты же недели не протянешь! – Что, прости? – У Рут кружится голова. – Забавно: ты думаешь, что сумеешь в одиночку путешествовать по Новой Зеландии, без Фрэн, без меня или еще кого-нибудь, кто держал бы тебя за ручку. Как ты вообще рассчитываешь жить вдали от своих чертовых родителей? Кто будет исполнять каждую твою прихоть? – Я… – Рут растеряна. Такой реакции она не ожидала. – Я? Я? – передразнивает ее Алекс. – Ты, ты, что ты? Рут закрывает рот и утыкается взглядом в свои руки, лежащие на коленях. – Господи, Рут! Какой же дрянью забита твоя голова! Что ты рассчитываешь найти на другом краю света из того, что еще не нашла здесь? Какое-то избавление? Ты отчаянно нуждаешься в том, чтобы кто-то тебя спас, да? А ты хоть на секунду задумывалась, от чего тебя надо спасать, от чего ты бежишь? Она с трудом его понимает. Ей кажется, что ее пичкают идеями, которые ей даже в голову не приходили. Бегство? Разве она бежит от чего-то? Нет, она движется к своей цели, а не бежит от нее. – Ни от чего я не бегу. – Думаешь, там найдется человек, который подойдет на роль твоего спасителя? Сначала такого спасителя ты видела во мне, а теперь отшвыриваешь меня, как раскаленный камень, потому что я тебя разочаровал. Я не твой герой. Не соответствую идеалу романтических парней из романов, по которым ты постоянно вздыхаешь. Хотя я из кожи вон лезу и как могу забочусь о тебе. Алекс встает, идет на кухню, достает из холодильника бутылку, берет чашку с сушилки и наливает в нее немного вина. – Реальная жизнь – это рутина, Рут. Реальная жизнь не может состоять из одной только романтики и широких жестов. – В самом деле? Как раз этим ты меня и приманил. – Она наконец обретает голос. – Приманил? Только послушай себя! По-твоему, это я тебя обольстил? Завлек в ловушку? Это ты меня соблазнила. Разрушила мой брак. Злится, отмечает про себя Рут. – Ты разрушила мой брак, потому что тебе было скучно. Капризная избалованная девчонка, мечтавшая найти кого-то, кто заботился бы о тебе, оберегал бы от всего, что тебя пугает. И признайся, милая: боишься ты абсолютно всего на свете. Ты больше не могла прятаться за своими книжками и выбрала меня своим рыцарем в сияющих доспехах. Хотела, чтобы я заботился о тебе. И я пытаюсь заботиться, но ты постоянно меня отталкиваешь. Алекс не на шутку рассержен, меряет шагами кухню. Его гнев придает ей смелости, несправедливость его обвинений возмущает. – Ты считаешь себя спасителем? Нет, ты не заботишься обо мне – ты меня контролируешь, это разные вещи. Ты все решаешь за меня. Мне ни о чем нельзя иметь собственное мнение. – Ха! Алекс подходит к бутылке с вином, снова наполняет свою чашку и поворачивается к ней. Уголки его губ опускаются в едва заметной презрительной усмешке, до того отвратительной, что в его лице не остается ничего привлекательного. Чуть качая головой, он смотрит на Рут, и взгляд у него жесткий, пронизывающий. – Что смотришь? – кричит она. А ведь мама всегда говорила ей не повышать голос во время спора: это подрывает вескость аргументов. – Моя дорогая Рут, а у тебя вообще когда-нибудь было свое мнение? Сомневаюсь. У нее дрожат руки. Такое ощущение, что энергия рвется из нее наружу. Струится по рукам к кончикам пальцев, заставляя их вибрировать. – А знаешь, Сара ведь меня предупреждала, – отвечает она предельно спокойным тоном, как всегда советовала мама, хотя жар этой энергии все же проскальзывает в ее голосе: слова звенят, как натянутая тетива. – Я тогда не поняла ее. Думала, в ней просто ревность говорит. Но теперь я понимаю, что она имела в виду. Ты – деспотичный псих. Рядом с тобой мне не хватает воздуха. Ты меня душишь. – То есть я сволочь? Ты это хочешь сказать? Я дурно с тобой обращаюсь? К выражению гнева на его лице примешивается что-то еще: обида, смятение. – Я не говорю… Нет, ты не сволочь. Ты просто не мой человек. Я думала, что мой, но ошиблась. И, судя по твоим словам, я тоже не создана для тебя. – Рут примирительно поднимает ладони. – Мы не любим друг друга. Алекс не отвечает. – Или ты не согласен? Они стоят в молчании. Впервые за много месяцев оба понимают, что у них есть что-то общее. Они оба ошиблись. Приняли обоюдное физическое влечение за нечто гораздо большее. Рут перехватывает взгляд Алекса. Внезапно ей становится жаль всего того, что они теряют. – Знаешь, Рут, – голос у Алекса теперь гораздо более спокойный, – я сейчас скажу тебе то, что усвоил на собственном опыте: куда бы ты ни уехала, от себя не убежишь. Алекс закрывает глаза и потирает переносицу, будто только что снял очки. Рут видит, что он пытается успокоиться. – Пойду собирать вещи. – Он ставит на стол пустую чашку и идет в спальню. На полпути останавливается и, не оборачиваясь, спрашивает: – Можно узнать почему? Почему именно Новая Зеландия? Почему нельзя просто порвать со мной? Попросить освободить твою квартиру? Рут собирается ответить, но в голове сумбур, мозг пытается проанализировать все, что он сказал. – Рут? – голос у него раздраженный. – Ты сама-то понимаешь? 31 Майе уже шесть лет. Это больше, чем было Фрэнки, когда родилась Майя. Шесть лет – вполне серьезный возраст. Ей разрешают многое из того, что обычно делают взрослые: разводить костер, помогать готовить еду, кормить цыплят, выполнять другую работу в лагере. Когда тебе шесть лет, главная проблема в том, что многое по-прежнему не разрешают. Нельзя трогать ножи без присмотра родителей или старшей сестры; нельзя одной забираться в лодку; нельзя ходить дальше засаженного поля. Больше всего Майе хочется побывать за пределами их лагеря. Она ужасно завидует сестре, которая ходит с папой или мамой на охоту или за припасами. Но все это почти компенсирует ее тяга к учебе. Ей очень нравятся уроки. В отличие от сестры, Майя обожает выводить буквы на песке. Узнавать новое само по себе интересно и увлекательно, тем более что во время занятий мама безраздельно принадлежит ей одной. Как и мама, Майя любит слова, образы. Она с упоением отображает на песке символы английского языка и осваивает te reo Māori [22]. С жадностью постигает, что все на земле имеет более одного названия, что одно и то же понятие для каждого человека подразумевает что-то свое. Значит, что-то может существовать за рамками своего названия. Это поразительно! Ее любознательность беспредельна. Отец называет ее «чертова nohi» [23]. Майя не обижается. Главное, что удается получить ответы на некоторые вопросы, а их у нее много. – Мама, расскажи еще раз, как ты готовила кумару [24]? Прежде.