Она хочет сказать, что это безумие, но смотреть на него уже не может: свет слишком яркий. Горячий ветер обжигает кожу, опаляет, словно огнем. И она подчиняется. Бросает во мрак пасти свои рюкзаки и заползает на мягкий влажный огромный язык животного. Кажется, что она лежит на горячем мокром матрасе. Запах чудовищный – одуряющая соленая гниль мусорной ямы. Над ней дугообразный свод пасти кита, в которой можно не только сидеть, но и стоять во весь рост. Рут поворачивается к Нику. Его губы шевелятся, но она его не слышит. Зажимает уши ладонями в тщетной попытке приглушить пронзительный свист. Ник тоже заползает в пасть и изнутри опускает верхнюю челюсть, отгораживаясь от розового сияния. Их окутывает мрак. Ее одежда пропитывается теплой влагой с языка кита. В пасти жарко, нестерпимо жарко. Они сварятся, думает Рут. Задохнутся, а потом сварятся. Нужно выбраться отсюда. Глупая была идея. А потом, в темноте, она чувствует, как Ник накрывает, придавливает ее своим телом, выжимая из ее легких воздух. Она делает вдох, и ей кажется, что от вкуса, появившегося во рту, ее вот-вот стошнит. Ник обхватывает ее руками и крепко держит. Его голова находится прямо над ее головой. Невообразимо громкий шум. Ей кажется, что у нее вот-вот полопаются барабанные перепонки. – Закрой глаза. Его голос раздается прямо у ее уха. Он вынужден кричать, чтобы она услышала его сквозь сверхъестественно жуткое завывание. Рут закрывает глаза, зажмуривается. Вой внезапно стихает. Их обволакивают мрак, безмолвие, сырость. Она чувствует на себе тяжесть крепкого теплого тела Ника. Потом в мертвой тишине сквозь плотно стиснутые веки она видит его над собой. Его лоб, линию подбородка. А за ним, озаренные извне ослепительно белым светом, какого она еще не видела, вырисовываются кости кита, образующие арку над ними, – каркас из хребта и ребер над их сплетенными телами. 6 – Если вы еще и это все съедите, у вас не останется места для картошки! Голос матери едва слышен в гвалте, заполняющем гостиную. Работая на кухне, Рут тихо напевает себе под нос – мурлычет рождественские гимны со службы, которую они недавно смотрели по телевизору. Услышав шаги Энн, она умолкает. Даже стоя спиной к матери, Рут чувствует, как меняется атмосфера на кухне, когда та входит из холла. Энн на мгновение останавливается на пороге, а затем идет к раковине за спиной Рут и сгружает туда опустошенные детьми деревянные миски, в которых были чипсы. – Ну и обжоры! Это первые слова, прозвучавшие между ними за последние сутки. Расценив это как шаг к примирению, Рут поворачивается к матери. – Значит, нам достанется больше жареного пастернака, раз они уже набили животы чипсами. Вскинув брови, Энн подносит к губам хрустальный бокал с белым вином и делает большой глоток. Ее взгляд направлен мимо Рут на начищенную морковь, которую дочь нарезает ровненькими колечками и отправляет в пароварку. – Ну вот, а я собиралась ее нашинковать. Рут смотрит на разделочную доску на выложенной плиткой поверхности рабочего стола в маминой кухне. Осталось только две морковки. – Прости. Я просто хотела помочь. – Да. Энн надевает рукавицы-прихватки, наклоняется и открывает духовку. По теплой кухне разносится аппетитный аромат запекающегося мяса. – В самый раз. Захлопнув духовку, она снимает со лба запотевшие очки и вытирает стекла о край передника. Затем включает газ на плите, кладет в пароварку остатки нарезанной моркови, проверяет, достаточно ли в кастрюле воды, и ставит овощи вариться. – Пойду папе помогу. – Рут вытирает ладони о фартук и уже собирается выйти из кухни, когда Энн вскидывает руку, прося дочь задержаться. Она прислоняется к столу. – Рут, я не хочу ссориться с тобой, тем более в Рождество. – Энн осушает свой бокал. – Я тоже, мама. – Я просто хочу, чтобы ты поняла, почему мы с папой расстроены. Протяжно вздохнув, Рут берет бутылку с вином и снова наполняет бокалы. Какое-то время они молча стоят друг напротив друга: Рут – у одного стола, мать – у другого. Из коридора доносятся крики четырех мальчишек. Они состязаются с отцом, матерью, бабушкой и двоюродным дедушкой в какой-то словесной игре. – Рути, мы ходим одного: чтобы ты была счастлива. – А я счастлива, мама. Впервые за много-много лет я могу честно сказать: я счастлива. – Это ведь так неожиданно, Рут. Конечно, мы ждали, что ты с кем-то познакомишься. Мы ведь не слепые, знаешь ли. Мы сразу поняли, что у тебя кто-то появился. Ты стала редко бывать у нас. «Походка у нее пружинящая», – заметил отец, когда ты была здесь в прошлый раз. Но как-то это все слишком быстро. С нами он не познакомился, а уже переезжает к тебе. Это нетипично даже для квартирантов. Нам они хотя бы рекомендации предоставляют. – Мама, Алекс не собирается снимать у тебя жилье. – Разумеется. И поэтому возникает еще один вопрос. Почему этот человек, с которым мы даже не знакомы, должен бесплатно жить в твоей квартире? – Он будет вносить свою долю, мама. В любом случае это наши с ним дела. – Наверняка он уже выплачивает ипотеку. И ему придется финансово обеспечивать своих детей. С какой стати мы должны оплачивать его ошибки? – Мама. – Дорогая, ты должна понимать: этот человек, этот взрослый, зрелый мужчина, он всюду в выигрыше, с какой стороны ни посмотри. Я не сомневаюсь, что он любит тебя. Как тебя можно не любить? Ты чудесная, замечательная. Но ты должна признать, он нашел удачный выход из затруднительного положения. А если б он влюбился в девушку, родители которой не помогли ей купить квартиру почти в центре Лондона? Ему пришлось бы искать собственное жилье. То-то и оно. Ему пришлось бы взять на себя ответственность. А он вместо этого намерен присосаться к нам, использовать тебя в своих интересах. И это при том, что мы с ним даже не знакомы. Это подозрительно. И у тебя он тоже должен вызывать подозрения. – Тебе он понравится. Вот увидишь. – Маловероятно, дорогая. Еще и занимается непонятно чем… – Мама, да все там понятно. Он работает в неправительственной организации! – Порядочный мужчина не бросил бы жену и детей ради молодой женщины. Порядочные мужчины так не поступают. Это подло и низко. – Мама, ему только сорок три года, так что «связался черт с младенцем» – это не про него. Да и я из возраста Лолиты вышла лет двадцать назад. Их внимание отвлекает внезапное шипение на плите. Закипевшая вода в пароварке находит выход из кастрюли и белой пеной выливается на огонь. Уклоняясь от летящих в нее шипящих брызг, Рут спешит сдвинуть кастрюлю с горящей конфорки и выключает газ. Шум прекращается, в кухне снова наступает тишина. К аппетитным ароматам праздничного ужина теперь примешивается неприятный запах жженого крахмала. Энн натянуто улыбается в знак примирения. – Давай не будем портить друг другу ужин. Мне бы хотелось, чтобы мы снова были друзьями. Попроси отца прийти помочь мне. А ты, пожалуйста, проследи, чтобы все помыли руки, и рассади их за столом. За ужином Рут налегает на алкоголь. Допив белое вино, которое она потягивала еще в кухне, с удовольствием принимает бокал шампанского, а затем наливает себе и «Риоху» – вклад кузена в праздничное застолье. Вино этой марки она видела в супермаркете: приятное, но ничего особенного. – Вином наслаждаешься, Рут? Олли, заметив, что она изучает этикетку на бутылке, самодовольно улыбается ей. Она показывает ему язык. Кузен всего на год старше ее. В детстве они были большими друзьями. Она гордилась, что ее принимали за его родную сестру. Обычно лето они проводили вместе и, когда она возвращалась в школу после каникул, Фрэн смеялась над своеобразным акцентом, который появлялся у Рут после долгого общения с кузеном. Но потом Олли встретил Андреа, они поженились, детишек нарожали. Теперь Рут виделась с ним только на семейных торжествах и каждый раз не могла отделаться от ощущения, что они с кузеном принадлежат к разным поколениям. Пусть она работает с детьми, но ей никогда не понять, зачем кому-то заводить четырех собственных. Она всего-то полчаса сидит между детьми семи и пяти лет, но даже после почти двух бутылок вина не рискнет пообещать, что не воткнет вилку в чью-нибудь мельтешащую руку, чтобы прервать их безумолчное верещание.