– Но боже мой… – Извинись! Я повернулся к девушке: – Прошу прощения, но стоит мне подумать о всем том бензине, что я сжег, катая тебя по парку… – Я сел. Вулф спросил: – Мисс Фиоре, вы не обратили внимания на штемпель? Такую маленькую круглую штучку на конверте, которая говорит, откуда отправлено письмо? – Нет, сэр. – Конечно же нет. Между прочим, эти деньги не принадлежали человеку, который послал их вам. Он взял их из кармана Карло Маффеи. – Я сохраню их, сэр. – Не сомневаюсь. Вы можете не отдавать себе в этом отчета, но, если бы полиция узнала о них, у вас бы их без всякой жалости отобрали. Однако не тревожьтесь, ваше доверие к мистеру Арчи оправданно. – Он повернулся ко мне. – Такт и обаяние всегда достойны восхищения, а порой они и практичны. Отвези мисс Фиоре домой. Я принялся возражать: – Но почему бы не… – Нет. Чтобы она сожгла эти банкноты, получив вместо них деньги из твоей расходной книги? Нет. Она не пошла бы на это, но если бы и пошла, то я не согласился бы на сожжение денег даже ради спасения самой красоты, какая бы могила ни была уготована ей. Уничтожение денег – единственное подлинное святотатство, которого ныне мы только и можем гнушаться. По-видимому, ты не понимаешь, что эта сотня означает для мисс Фиоре. Для нее это невероятная награда за отчаянный и геройский поступок. И теперь, когда деньги благополучно вернулись в свой тайник, отвези ее домой. – Он принялся выбираться из кресла. – До свидания, мисс Фиоре. Я сделал вам исключительный комплимент, допустив, что вы отвечаете за свои слова. Всего хорошего. Я прошел к двери и позвал ее. На обратном пути я не доставал ее, хотя так и кипел от злости: после похищения и почти часового катания с шиком она взяла и оставила нас в дураках! Но сотрясать воздух из-за нее было бессмысленно. На Салливан-стрит я не без довольства просто высадил ее на тротуар, решив, что Вулф и так был достаточно галантен за нас обоих. Девушка стояла и ждала на тротуаре. И когда я потянул рычаг переключения передач, она сказала: – Благодарю вас, мистер Арчи. Она проявила галантность! Она переняла это у Вулфа. Я ответил: – «Не стоит» я тебе не скажу, Анна, но всего хорошего, и без обид, – и с этим покатил прочь. Глава 6 За те полчаса, что я отвозил Анну Фиоре домой, у Вулфа случился рецидив. Этот был весьма скверным, и он продлился три дня. Когда я вернулся на Тридцать пятую улицу, он сидел на кухне за маленьким столом, за которым я обычно завтракаю, пил пиво – три бутылки уже были пусты – и спорил с Фрицем относительно добавления лука-резанца в тарталетки с помидорами. Я постоял и молча послушал несколько минут, а затем поднялся в свою комнату, достал из шкафа бутылку ржаного виски и налил себе стаканчик. Я никогда толком не понимал природы его обострений. Порой казалось очевидным, что это всего лишь обычная подавленность и хандра, как в тот раз, когда при расследовании дела Пайн-стрит нас подвел водитель такси, однако в другие разы им совершенно не находилось объяснений. Все вроде шло гладко, и мне казалось, что мы вот-вот упакуем посылку и отправим ее наложенным платежом, как вдруг Вулф без малейших на то причин утрачивал всякий интерес. Он просто давал отбой, и все. Что бы я ни говорил, это не производило на него ни малейшего впечатления. Обострение могло длиться от одного дня до двух недель, но случалось и такое, будто он дал отбой навеки и не возвратится, пока не подвернется что-нибудь новенькое. В такие периоды он либо не вылезал из постели, питаясь лишь хлебом да луковым супом, отказываясь видеться со всеми, кроме меня, и запрещая мне даже намеками выражать какие-либо свои мысли, или же сидел на кухне, отдавая Фрицу распоряжения, как готовить блюда, а затем поедая их за моим столиком. Как-то раз за два дня он съел целую половину барашка, различные части которого были приготовлены двадцатью разными способами. И когда такое случается, я обычно вынужден мотаться по всему городу от Бэттери-парка до Бронкского парка, пытаясь отыскать какую-нибудь травку или корешок, а то и ликер, требовавшиеся для блюда, которое они собирались приготовить в следующий раз. Всего один раз я уволился от Вулфа, и это было тогда, когда он послал меня на бруклинский причал, где пришвартовалось судно из Китая, чтобы я попытался купить у его капитана какой-то треклятый корень. У капитана, должно быть, имелся груз опиума или чего-то подобного, и у него появились подозрения. Как бы то ни было, у него не возникло сомнений, что я напрашиваюсь на неприятности, и он удовлетворил мой заказ при помощи полудюжины тощих дикарей, как следует меня отдубасивших. На следующий день я позвонил Вулфу из больницы и заявил, что увольняюсь, однако днем позже он лично приехал и забрал меня домой. Я был столь поражен, что и думать забыл об увольнении. Вот так закончился его рецидив. Теперь же, едва увидев, как он спорит на кухне с Фрицем, я понял: у Вулфа налицо очередное обострение. Мне стало так противно, что, пропустив у себя наверху пару стаканчиков, я вновь спустился и вышел на улицу. Я думал просто прогуляться, однако через несколько кварталов у меня разыгрался аппетит, и я зашел в ресторан поесть. После семи лет каждодневной стряпни Фрица ресторанная еда была тем еще удовольствием, но возвращаться домой на ланч все равно не хотелось: во-первых, на душе у меня было мерзко, а во-вторых, на меню в период рецидивов совершенно нельзя было положиться. Порой это оказывался сущий пир эпикурейца, иногда какое-нибудь мелкое лакомство за восемьдесят центов из сети «Шраффтс», а иногда просто похлебка. Впрочем, после еды настроение у меня приподнялось, и я побрел на Тридцать пятую улицу, где пересказал Вулфу, что этим утром говорил Андерсон, и добавил, что, на мой взгляд, до наступления полнолуния надо что-то предпринять. Вулф все так же сидел за столиком и наблюдал, как Фриц что-то помешивает в кастрюле. Он взглянул на меня так, словно пытался вспомнить, где видел меня раньше, и затем произнес: – Больше не упоминай при мне имени этого крючкотвора. Я ответил, надеясь его разозлить: – Утром я позвонил Гарри Фостеру из «Газетт» и рассказал о происходящем. Мне подумалось, вы захотите поднять шум. Но Вулф не слышал меня. Он велел Фрицу: – Вскипяти воду на случай, если придется разделять. Я поднялся наверх, чтобы сообщить Хорстману, что сегодня, а может, еще и целую неделю ему придется нянчиться со своими малютками в одиночку. Он будет несчастен. Было всегда забавно наблюдать, как он притворяется, будто присутствие Вулфа его раздражает, однако, если по какой-то причине Вулф не показывался точно в девять или четыре, он так беспокоился и волновался, что можно было подумать, будто в оранжерее завелся мучнистый червец. Вот я и поднялся, чтобы его огорчить. Это происходило в два часа дня в пятницу, и первый осмысленный взгляд Вулфа я поймал в одиннадцать утра в понедельник, шестьдесят девять часов спустя. За это время мало чего произошло. Сначала в пятницу, в четыре, позвонил Гарри Фостер. Я ожидал его звонка. Он сообщил, что эксгумацию и вскрытие тела Барстоу произвели, но никаких заявлений не последовало. Больше он этой историей не занимался, теперь возле ведомства коронера околачивались другие, пытаясь что-нибудь вынюхать. Где-то сразу после шести раздался второй звонок. Это оказался Андерсон. Услышав его голос, я ухмыльнулся и взглянул на часы. Я так и видел, как он кипит от злости, ожидая шести часов. Он сказал, что хотел бы поговорить с Вулфом. – Прошу прощения, но мистер Вулф занят. Это Гудвин. Тогда он заявил, что хочет, чтобы Вулф приехал в Уайт-Плейнс. Я только рассмеялся в ответ. Он бросил трубку. Мне это не понравилось: явно не к добру. Немного подумав, я позвонил Генри Х. Барберу на квартиру и получил исчерпывающую информацию относительно сообщников и ареста важных свидетелей. Затем отправился на кухню и рассказал Вулфу о двух телефонных звонках. Он ткнул в меня ложкой: – Арчи, этот Андерсон – зараза. Продезинфицируй телефон. Разве я не запретил тебе упоминать его имя? – Простите, мне стоило догадаться. Вам известно, что я думаю, сэр. Псих, он всегда псих, даже если это вы. Мне надо поговорить с Фрицем. Вулф не слушал. Я сказал Фрицу, что приду на обед за сэндвичами и поем в кабинете, затем проинструктировал его: вплоть до особых распоряжений он не должен подходить к двери, если в нее вдруг позвонят. Ни при каких обстоятельствах он не должен открывать дверь. Быть может, то были излишние меры предосторожности, но я не хотел, чтобы кто-нибудь ворвался в дом, пока Вулф пребывает в одном из своих блуминдейловских[5] настроений. Я только радовался, что он не попытался послать меня за чем-нибудь, и надеялся, что подобного не произойдет, потому как я отказался бы. Если я перегибал палку – что ж, хорошо, но я не собирался позволить им сделать из нас дураков. Только через мой труп! Той ночью ничего не произошло. На следующее утро я старался не попадаться Вулфу на глаза, бо́льшую часть времени проводя в гостиной, и открыл дверь газовщику и посыльному, да еще пронырливому юнцу, просившему помочь со средствами на учебу в колледже. Я помог ему спуститься с крыльца. Около одиннадцати я вновь открыл дверь по звонку и обнаружил за ней здоровенного детину, попытавшегося было сразу же войти, поставив внутрь ногу. Я налетел на него плечом и вытолкнул назад, затем вышел сам и закрыл за собой дверь. – Доброе утро. Вас приглашали? – обратился я к нему. – Уж точно не ты. Мне нужно увидеться с Ниро Вулфом. – Это невозможно. Он болен. Чего вы хотите? Он улыбнулся, сохраняя спокойствие, и продемонстрировал свое удостоверение. Я взглянул на него: – Ну конечно. Из конторы Андерсона. Его правая рука? Чего вы хотите? – Ты знаешь, чего я хочу, – продолжал он улыбаться. – Давай-ка зайдем и потолкуем. Я не видел смысла пытаться строить из себя скромнягу. В любом случае я понятия не имел, когда Вулф выйдет из своего состояния, и это буквально сводило меня с ума. Так что я все выложил ему, как только мог коротко. Я сказал ему, что Вулф не знает ничего, чего бы не знали они, во всяком случае касательно Барстоу, а то, что он знает, привиделось ему во сне. Еще сказал, если они хотят подключить Вулфа к делу за плату, то пусть так и скажут и назовут сумму, а он либо примет ее, либо откажется. Сказал, если они испытывают желание опробовать какие-нибудь нелепые ордера, то сами удивятся, как смешно они будут выглядеть еще прежде, чем Вулф покончит с ними. Потом я сказал, что, на мой взгляд, он весит килограммов на десять больше меня, поэтому я даже не подумаю возвращаться в дом, пока он не уберется, и буду ему весьма признателен, если он поторопится, потому как читаю крайне интересную книгу. Пока я распространялся, он вставил несколько замечаний, но, когда я закончил, только и произнес: – Скажи Вулфу, что это ему даром не пройдет. – Обязательно. Еще какое-нибудь послание? – Только для тебя. Пошел ты!.. Я лишь ухмыльнулся и оставался на крыльце, наблюдая за ним, пока он удалялся прочь в восточном направлении. Прежде слышать о нем мне не доводилось, но я не знал Уэстчестер достаточно хорошо. Удостоверение было выписано на имя Х. Р. Корбетта. Я вернулся в гостиную и сидел там, покуривая сигареты. После ланча, где-то около четырех, с улицы до меня донеслись вопли мальчика-газетчика об экстренном выпуске. Я вышел, подозвал его и купил газету. Половину первой полосы занимал заголовок: «Барстоу отравлен. В теле обнаружен дротик». Я быстро прочел статью. Еще одна напасть на нашу голову. Естественно, Вулф и я в ней не упоминались – этого я и не ожидал. Но подумать только, чем она могла обернуться для нас! Я пенял на себя, что напортачил с Дервином, а потом с Андерсоном, ибо был уверен, что статья может навлечь на нас море неприятностей, хотя совершенно не представлял, какие именно. Еще я ругал Вулфа и его чертов рецидив. Дать бы ему как следует! По крайней мере, мне хотелось. Я вновь перечитал заметку. То оказался вовсе не дротик, а короткая стальная игла, как и предсказывал Вулф, и она была обнаружена под желудком. Как ни был я зол на Вулфа, мне только и оставалось, что воздать ему должное. Это была его картина. Я прошел на кухню, молча положил газету перед Вулфом на стол и снова вышел. Он крикнул мне: – Арчи! Давай за машиной, тут для тебя список. Я притворился, будто не слышал, и со списком позже был послан Фриц. На следующий день воскресные выпуски ни о чем другом, кроме убийства, не сообщали. Своры журналистов рыскали по всему округу Уэстчестер, но так ничего и не нашли. Я прочитал все статьи и узнал массу подробностей о клубе «Грин медоу», семье Барстоу, Кимболлах, которые входили в четверку игроков, о враче, допустившем ошибку, и еще множество прочих деталей, но по сути никто не раскопал ничего сверх того, что Вулф знал уже в среду вечером, когда спрашивал Анну Фиоре, видела ли она когда-нибудь клюшку для гольфа в комнате Маффеи. Не раскопали даже этого, поскольку в печати так и не появилось приемлемой теории, как же иголка оказалась в животе Барлоу. Все газеты отделывались комментариями токсикологов, объяснявших механизм действия ядов на организм человека. Вечером в воскресенье я отправился в кино, велев Фрицу никому не открывать. Не то чтобы я чего-то ожидал – Андерсон, судя по всему, начал действовать самостоятельно. Быть может, исходя из мотива или каких-то сделанных открытий дело у него действительно выстраивалось. Я бы напился тем вечером, не будь то воскресенье. К моему возвращению из кино Вулф уже заперся в своей спальне, но Фриц все еще мыл на кухне посуду. Я поджарил кусок ветчины, чтобы сделать себе сэндвич, и выпил стакан молока, поскольку толком и не пообедал. Выпуск «Таймс», который я утром оставил Вулфу, все так же лежал на холодильнике. Десять к одному, Вулф даже не обратил на него внимания. До начала первого я читал у себя в комнате, а затем долго таращился в темноту. Из-за невеселых дум сон ко мне не шел. Но очевидно, стоило ему прийти, как больше он не уходил. Когда утром мне удалось продрать глаза и взглянуть на часы на прикроватном столике, было уже за девять. Я сидел на кровати, позевывая, и тут сверху до меня донеслись звуки, окончательно прогнавшие сон. Либо то топали две известные мне пары ног, либо я все еще спал. Я вышел в коридор и прислушивался с минуту, а затем побежал вниз. На кухне Фриц пил кофе. – Мистер Вулф наверху с Хорстманом? – А то как же. – Это была единственная языковая фривольность, которую позволял себе Фриц, и он никогда не упускал возможности ввернуть ее. Он улыбнулся мне, радуясь, что я снова оживлен и весел. – Теперь я только приготовлю ногу ягненка и натру ее чесноком. – Натри сумахом, если хочешь. – Я отправился к себе одеваться. Обострение прошло! Меня буквально трясло от волнения. Тщательно бреясь, я даже насвистывал в ванной. Раз Вулф снова в норме, может случиться всякое. Когда я появился на кухне, меня поджидали тарелка инжира и плотный омлет, к кофейнику была прислонена газета. Я принялся за заголовки и инжир одновременно, да так и замер с набитым ртом. Затем лихорадочно бросился читать абзацы, проглатывая недожеванные плоды. Все было предельно ясно, газета излагала это как факт. Хотя подтверждений не требовалось, я лихорадочно стал листать страницы, вдоль и поперек пробегая их глазами. На восьмой полосе, почти в самом низу, обнаружилось четкое и лаконичное объявление в четкой тонкой рамке: ВЫПЛАЧУ ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ ЛЮБОМУ ПРЕДОСТАВИВШЕМУ ИНФОРМАЦИЮ, КОТОРАЯ ПРИВЕДЕТ К ОБНАРУЖЕНИЮ И СПРАВЕДЛИВОМУ НАКАЗАНИЮ УБИЙЦЫ МОЕГО МУЖА ПИТЕРА ОЛИВЕРА БАРСТОУ. ЭЛЛЕН БАРСТОУ