– Совершенно. – Мануэль Кимболл улыбнулся, но мне показалось, что только губами, глаза его к улыбке не присоединились. – Вы должны признать, мистер Гудвин, что я достаточно терпелив. Черт возьми, какое вам дело до моего ночного полета в понедельник или в любой другой день?! Не будь я столь любопытен, то вполне обоснованно мог бы рассердиться. Вам не кажется? – Конечно, – ухмыльнулся я. – На вашем месте я уж точно рассердился бы. Как бы то ни было, премного вам благодарен. Рутина, мистер Кимболл, всего лишь чертова рутина. – Я встал и потряс ногой, чтобы отворот на брюках спустился вниз. – Так что весьма признателен. Полагаю, летать ночью гораздо веселее, чем днем? Он тоже встал: – Веселее. Но не стоит признательности. Разговор с человеком Ниро Вулфа принесет мне славу во всей округе. Затем он послал толстого дворецкого за моей шляпой. Через полчаса, направляясь на юг по извилистому Бронкс-Ривер-парквей, я мысленно все еще перебирал подробности нашего разговора. Поскольку связь между Мануэлем и Барстоу, драйвером или же чем другим совершенно отсутствовала, сие могло объясняться лишь тем, что Кимболл меня нервировал. А Вулф говорил, будто я лишен чутья на феномены! В следующий раз, когда он заявит это, я напомню ему о своем загадочном предчувствии относительно Мануэля Кимболла, решил я. При условии, разумеется, если выяснится, что это Мануэль убил Барстоу, а это, вынужден я был признать, на данный момент представлялось маловероятным. Когда около половины девятого я прибыл домой, Вулф заканчивал обедать. Я позвонил из аптеки на Гранд-Конкорс, и Фриц подал мне разогретую в духовке камбалу под его лучшим сырным соусом, тарелку с салатом и помидорами и вдоволь превосходного холодного молока. С учетом довольно скудного ланча у Барстоу и часа, когда я наконец-то уселся за стол, порция не оказалась слишком большой. Я съел все до крошки. Фриц заметил, что отрадно вновь видеть меня за работой. – Ты чертовски прав, отрадно! Эта рыбка ушла бы шерифу, кабы не я. Фриц хихикнул. Он был единственным человеком из всех, кого я знал, чей смех не вызывал вопроса, над чем, собственно, он смеется. Вулф сидел в своем кресле в кабинете и отмахивался от мух. Их он ненавидел, и они редко когда проникали к нему, но это двум мухам каким-то образом все же удалось, и вот теперь они кружили над его столом. Насколько он ненавидел их, настолько же не мог и убить их. Он объяснял, что, хотя живая муха и раздражает его до лютой ненависти, убитая оскорбляет само его почтение к достоинству смерти, а это неизмеримо хуже. По моему же мнению, трупик мухи просто вызывал у него тошноту. Как бы то ни было, он сидел в кресле с мухобойкой в руке и прикидывал, как сильно можно хлопнуть ею по насекомому, не прибив его при этом. Когда я зашел, он вручил мне орудие, и я прикончил их, смахнув затем трупики в урну. – Благодарю, – объявил Вулф. – Эти чертовы насекомые пытались вынудить меня забыть, что на одной Dendrobium chlorostele появились два бутона. – Да ну! Правда? – На той, что под экранированным солнцем, – кивнул он. – Остальные отодвинули. – Хорстмановская. – Да. Кто убил Барстоу? – Подождите чуток, – оскалился я. – Имя буквально только что вылетело у меня из головы… Через минуту вспомню. – Надо было записать… Нет, только сведения. Так лучше. Ты сыт?.. Давай выкладывай. Отчет был так себе. Гордиться особо было нечем, но и стыдиться тоже. Вулф почти не прерывал меня. Он сидел в позе, которую обычно принимал во время моих длительных рассказов: откинувшись назад, подбородок на груди, локти на ручках кресла, пальцы сплетены на животе, а глаза полузакрыты, но неизменно сосредоточены на мне. Где-то посреди рассказа он остановил меня и велел Фрицу принести пива, а затем, с двумя бутылками и стаканом под рукой с краю стола, принял прежнюю позу. Я закончил. Была полночь. Он вздохнул. Я отправился на кухню за стаканом молока. Когда вернулся, Вулф пощипывал кончик уха, вид у него был сонный. – Наверное, у тебя сложилось какое-то представление. Я снова уселся: – Смутное. Совершенно бесцветное. Миссис Барстоу та еще сумасбродка. Может, она и убила своего мужа, а может, и нет, но Карло Маффеи она, конечно же, не убивала. О мисс Барстоу у вас есть свое представление. Отбой. Ее брат – тоже отбой. Я имею в виду касательно Маффеи. Его алиби на пятое число железное, к нему не подкопаешься. Доктор Брэдфорд – личность наверняка преинтересная, хотел бы я повстречаться с ним как-нибудь. Что же до Мануэля Кимболла, полагаю, вряд ли он убил Барстоу, но, готов поспорить, со своим самолетом он пускается во все тяжкие. – Почему? Он жестокий? Насмехается? Или ведет себя рассеянно? – Нет. Но только взгляните на его имя. Он нервирует меня. С виду испанец, а откуда у него фамилия Кимболл? – Ты еще не видел его отца. – Знаю. Ну и плохая новость: сумка для гольфа даже не ночевала в шкафчике Барстоу. Она совсем выбила меня из колеи. Я только и искал, что бы такое пнуть. – Плохая новость? Почему же плохая? – Ну как же, боже же ты мой! Мы полагали, нам только и надо, что прогнать через фильтр членов клуба «Грин медоу». А теперь придется прошерстить всех, кто бывал в доме Барстоу в университетском городке за последние девять месяцев. – А вот и нет. Ничего подобного. Ни один известный яд, подвергнутый воздействию воздуха, например посредством нанесения на иглу, не сохранит свою действенность, достаточную для убийства человека способом, каковым был убит Барстоу, более суток или двух. А скорее всего, более нескольких часов. Зависит от яда. – Это другое дело, – ухмыльнулся я. – Что еще прочли? – Кое-что интересное. Много скучного. Так что маршрут сумки вовсе не плохая новость. Ее последующее исчезновение интересует нас лишь косвенно, ведь мы все равно не надеялись обнаружить драйвер. Но кто устроил ее пропажу и зачем? – Вот именно. Коль скоро речь зашла об этом, кому пришло в голову просить вас не прельщаться наградой и почему? Мы и так знали, что у кого-то в этой семейке странные идеи. Вулф направил на меня палец: – Стиль легче узнать по предложению, чем по одному слову. И вот тут устранение со сцены сумки для гольфа было последовательным, храбрым и решительным поступком, в то время как визит к нам, пускай и последовательный, был всего лишь актом отчаяния. – В ядах хорошо разбираются врачи, – заметил я. – Да. Но доктор Брэдфорд весьма непробиваем. За сегодня мне три раза сообщали, что он слишком занят, чтобы подойти к телефону, и, судя по всему, подобного можно ожидать и в дальнейшем. Собираешься продолжить с утра? – Сначала, пожалуй, наведаюсь в клуб, потом к коронеру. Затем вернусь в город в кабинет доктора Брэдфорда. Жаль, что старый Кимболл в отъезде, хотелось бы покончить с этой четверкой. Как думаете, не порадовать ли Сола Пензера поездкой в Чикаго? – Она обойдется в сотню долларов. – Не так уж и много от куска в пятьдесят штук. – Ты мот, Арчи, – покачал головой Вулф. – И излишне дотошен. Давай-ка сначала удостоверимся, что убийца не отыщется в пригороде. – Ладно. – Я встал и потянулся. – Спокойной ночи, сэр. – Спокойной ночи, Арчи. Глава 11 На общественной дороге имелось место, откуда клуб «Грин медоу» был виден как на ладони, хотя и на значительном расстоянии. Чтобы добраться до этой точки, необходимо было свернуть с шоссе в лесок, а по выезде из леска попетлять по низине. На территории клуба тоже была рощица, на вершине небольшого холма. С одной его стороны располагалось несколько теннисных кортов и открытый бассейн, с прочих же во всех направлениях расходились ровные фервеи, усеянные аккуратными площадками «ти», песчаными ловушками различных форм и размеров и яркими бархатистыми коврами лужаек с лунками. Было два поля на восемнадцать лунок каждое, четверка Барстоу играла тогда на северном, самом длинном из них. Когда я приехал, инструктора клуба, обедавшего с нами у Вулфа вечером в понедельник, еще не было, и до одиннадцати он не ожидался, так что я мог сослаться лишь на вчерашний звонок Ларри Барстоу, отвечал на который старший стюард. Тот оказался весьма любезен и отвел меня к распорядителю носильщиков. Двое из мальчиков, с которыми я хотел поговорить, по будням не появлялись, потому что в их школах еще продолжались занятия, а двое других с раннего утра трудились где-то на площадках. Я послонялся примерно с час, пытаясь отыскать хоть кого-нибудь, кто снабдит меня представлявшей интерес информацией, которую можно было бы занести в блокнот, однако все попадавшиеся мне навстречу были не полезнее племени эскимосов. Я запрыгнул в «родстер» и подался в Уайт-Плейнс. Контора коронера располагалась в том же здании, что и андерсоновская, где я шестью днями ранее пытался найти применение денежкам Вулфа, и, проходя мимо двери с надписью на стеклянной панели «Окружной прокурор», я не преминул показать ей язык. Коронер отсутствовал, но, к счастью, там подписывал документы врач, который как раз и производил вскрытие Барстоу. Еще утром, перед отъездом из дому, я позвонил Саре Барстоу, и теперь патологоанатом сообщил мне, что с ним связался по телефону Лоуренс Барстоу и предупредил о визите мистера Гудвина, представляющего интересы семьи Барстоу. Я подумал, что еще до конца расследования этот сорванец шины мне будет накачивать. Однако ушел я несолоно хлебавши. Все, что врач смог сообщить, я уже читал три дня назад в газетах, за исключением вороха медицинских терминов, которые газеты даже и не пытались воспроизвести из опасения спровоцировать забастовку наборщиков. Я вовсе не брезгую специальными терминами, так как знаю, что многое без них не выразить, но пространные разъяснения врача сводились просто-напросто к тому, что об убившем Барстоу яде ничего конкретного сказать нельзя, поскольку его так и не смогли выявить. В нью-йоркскую лабораторию отправили дополнительные ткани, но отчета пока еще не поступило. Иглу изъял окружной прокурор и, предположительно, отдал ее на экспертизу куда-то в другое место. – Как бы то ни было, – подытожил я, – он скончался не от преклонного возраста или каких-нибудь естественных причин? Он точно был отравлен? И умер насильственной смертью? – Безусловно, – важно кивнул патологоанатом. – Нечто необыкновенно смертельное. Гемолиз… – Да-да, конечно. Строго между нами: что вы думаете о враче, который, став свидетелем подобной скоропостижной кончины, констатирует коронарный тромбоз? Он застыл, словно его самого вдруг охватило трупное окоченение. – Это не мне решать, мистер Гудвин. – Я не прошу вас что-то решать, я лишь спрашиваю ваше мнение. – У меня его нет. – Вы хотите сказать, что оно у вас есть, только вы не намерены делиться им со мной. Ладно. Премного обязан. При выходе из здания у меня шевельнулась было мыслишка заглянуть к Дервину и спросить телефончик Бена Кука или отколоть какую-нибудь другую шутку, но мне было не до веселья. Ко времени, когда я вернулся в «Грин медоу», был уже почти полдень, а сам я совершенно уверился, что жизнь так и останется безотрадным движением по кругу, пока я не получу удовольствия от встречи с доктором Брэдфордом. Двое мальчиков оказались на месте. Распорядитель отловил их для меня, и я заключил с ними сделку: я покупаю сэндвичи – по два на каждого, – бананы, мороженое и шипучку, мы отходим под дерево и едим, пьем и веселимся при условии, что они не ждут от меня оплаты потерянного времени. Они согласились, и мы запаслись провизией в буфете и подыскали подходящее дерево. Один из них, тощий и бледный паренек с каштановыми волосами, носил сумку Мануэля Кимболла, а другой – Питера Оливера Барстоу. Этот второй был низеньким и толстым, с живыми карими глазками и со множеством веснушек. Звали его Майк Аллен. Мы устроились под деревом, и, прежде чем начать трапезу, он заявил: – Знаете, мистер, а ведь нам и не платят. – Ты хочешь сказать, вы работаете за просто так? – Нам платят за то время, когда мы на круге. Мы совсем не теряем времени. У нас все равно не было бы партий до окончания ланча. – Да что ты говоришь! Ты чертовски честен, даже слишком. Если не поостережешься, работать тебе в банке. Ешь давай свой сэндвич. Пока мы жевали, я перешел к четверке Барстоу. По тому, как мальчики отбарабанили всю историю, было несложно догадаться, что они повторяли ее не меньше тысячи раз – Андерсону и Корбетту, конечно же, другим носильщикам, семьям и друзьям во дворе. Они ни разу не запнулись, у них был готов ответ на мельчайшую подробность, и потому я почти распростился с надеждой выудить из них что-нибудь новенькое. Они рисовали эту картину уже так много раз, что теперь могли изобразить ее с закрытыми глазами. Не то чтобы я ожидал чего-нибудь этакого, просто я уже давным-давно усвоил от Вулфа, что монетка обычно закатывается в самый темный угол. Я не услышал никаких достойных упоминания отклонений от версий, изложенных Ларри Барстоу и Мануэлем Кимболлом. Когда сэндвичи и прочее закончились, я понял, что бледный и худой мальчик выдоен досуха, и отправил его назад к распорядителю. Толстяка Майка я чуток придержал, оставшись посидеть с ним под деревом. Была в нем некая сметливость, и он мог кое-что заметить. Например, как вел себя доктор Брэдфорд, когда прибыл на место трагедии у четвертой лунки. Но и здесь мне не перепало ни крошки. Малый лишь припомнил, что доктор совсем запыхался, когда подбежал к остальным, а когда поднялся после осмотра Барстоу, был хотя и бледен, но спокоен. Я спросил о сумке для клюшек. На этот счет у него не было ни малейших сомнений: он совершенно точно положил ее в автомобиль Барстоу спереди, прислонив к водительскому сиденью. – Ты, Майк, уверен, был очень взволнован, – предположил я. – Как и любой другой в подобную минуту. Мог ли ты случайно поставить ее в другую машину? – Нет, сэр. Не мог. Других машин там не было. – А может, ты положил туда чью-то чужую сумку?