Итальянец поднял бокал с шампанским и провозгласил тост, который перевела его жена: он называл ее Ирэн. – За хозяйку дома! И еще он говорит, что у тебя чудесное платье! – Спасибо! – усмехнулась Марина. – Но это прошлогодняя коллекция. Мой муж не очень-то щедр. И она с вызовом посмотрела на Тамару. – Правильно! – сказал воблоглазый. – Женщинам вообще не надо давать денег. Покупать в дом продукты, дарить тряпки, возить отдыхать – пожалуйста. А денег в руки не да-вать! А то накупят разного… (и, посмотрев на массивное колье на шее Анжелы, он еле сдержался, чтобы не добавить «говна»). – Или начнут содержать пол-Индии. Да, дорогая? – сказал Власик. – Смотрю: у меня на карточке деньги улетели, прямо как в унитаз их смыло. Я уж подумал… Короче, проверяю. И выясняется: она ходит к какому-то мошеннику, который ей чакры прочищает. Каждая чакра – тысячу евро. Он мой карман за месяц так прочистил! – Ничего он не мошенник! – капризно сказала Анжела. – Ты же не дал пройти курс до конца. – А вы бы, мужики, все хотели, чтобы жена стала рабыней! – вступила в бой Ирэн, отмахиваясь от просьбы итальянского мужа перевести суть спора. – Чтобы была кухаркой, уборщицей и любовницей в одном лице. Без всякой зарплаты. Отлично! – Почему все? – улыбнулся провинциальный Депп. – Я лично считаю – пусть женщина работает. Зарабатывает. И каждый сам распоряжается своими деньгами. Если уж мы говорим о равноправии. – Интересно, как это русская жена в Италии может заработать? – вскинулась Ирэн. – Вот я была экономистом. Преподавала в вузе. Кем я могу здесь устроиться? Продавцом? Так тут у них самих безработица. Вы, Андрей, потому так говорите, что не женаты! При этих словах я прямо почувствовала, как Машка сделала стойку. – И не хочу жениться. Зачем? Это только ограничивает свободу! В том числе женщины. Машка рядом со мной выдохнула. – А я считаю, – сказала вдруг Тамара, – все зависит от женщины. Для одной женщины мужчинам денег жалко. А для другой – нет. И она, тряхнув бриллиантовыми серьгами, вернула Марине ее убийственный взгляд. – Да, некоторые мужчины имеют дурную привычку. Дарят дорогие подарки, когда хотят избавиться от надоевшей бабы тихо, – сказала Марина. На секунду за столом все замерли. – А я как-то спросил свою первую жену – она все меня пилила, что я мало денег приношу. Думала, в заначку откладываю. Скажи, говорю, вот сколько тебе нужно, чтобы ты была довольна. Она задумалась, а потом честно отвечает: все, что ты получаешь! – попытался разрядить обстановку Власик. – Вам, бабам, не важно, сколько даешь, важно, чтобы у мужа ничего не осталось! Все, кроме Тамары с Мариной, рассмеялись. Но тут Власику в деле разрядки напряженности пришло подкрепление. В комнату шаровой молнией влетел белый пуделек и с разбегу запрыгнул Марине на колени. – Сонечка, вот кто моя радость! – расплылась хозяйка. – Чижик мой! Чижик-пыжик! Правда, милое прозвище – Чижик? – обратилась она к Эле, тыкая в нее пудельком. Эля ничего не ответила, испуганно дернулась и отодвинулась. – Извините, – пробормотала. – Меня просто в детстве соседская овчарка покусала. В это время радость скакнула на стол, опрокинула миску с салатом и тут же начала, давясь и чавкая, его заглатывать. – Марина, я же просил! Не пускай сюда собаку! – схватил пуделька за шкирку Игорь. – Я тоже тебя просила, – выразительно сказала Марина, отбирая Сонечку, и еще раз стрельнула в Тамару глазами. Я поняла, что у дам идет поединок на выживание. А предмет битвы занял выжидательную позицию. Решил посмотреть, кто победит. Или просто любит женский бокс. Единственное, что дамы не могли себе публично позволить – это вцепиться друг другу в волосы. Пока не могли. Марина схватила свою перепачканную в соусе прелесть и пошла ее мыть. – Игорь, а что за архив вы ищете? – вдруг спросила Машка. И, почувствовав напряжение за столом, мило улыбнулась: – Нас на журналистике учили: видите что-то непонятное – спрашивайте. Вы же сами говорили, что Яков нашел какой-то архив. В чем там дело? – О! Ты журналистка? – ахнула Анжела. – Я тебе потом расскажу такую историю! Как меня пыталась убить моя маникюрша! Она нарочно сломала мне ноготь! Я еле удержалась, чтобы не рассмеяться. – Видите ли, Маша, – мягко улыбнулся Красовский и снова стал вырабатывать свое обволакивающее кошачье обаяние. – Это архив Михаила Семенова. Я вам про него говорил. Того самого литератора, который помог Мясину купить острова Ли Галли, а потом за ними присматривал. – Ты все-таки его нашел? – быстро спросил Гена. – Не совсем. Но надеюсь. – А что в том архиве? – заглянула Игорю в глаза Машка. – Длинная история. Лично мне интересны там несколько писем. Вот Андрей, – Игорь кивнул на неженатого мачо, – он историк, пишет диссертацию по русским эмигрантам в Италии. Любезно согласился мне помочь. Он больше об этом знает. – Что вас интересует? – вежливо спросил у Машки Андрей без тени мужского интереса. И сразу потерял в ее глазах сто очков. – Меня интересует, что в бумагах никому не известного литератора такого, из-за чего вы все тут сходите с ума? – Никто точно не знает, – сказал Андрей. – У Семенова кутил весь цвет той эпохи. Пикассо, Бакст, Гончарова, Стравинский, Дягилев, Мясин и еще много знаменитостей подолгу жили в его доме. Художники делали эскизы. В рисунки Пикассо – он все время на салфетках рисовал – они лампочки заворачивали. Что-то могло остаться. Наконец, вторая часть воспоминаний самого Семенова. Первая часть под названием «Вакх и сирены» была опубликована, а вторую часть Семенову публиковать запретили. Из-за фривольного содержания. Но скорее, потому что он тогда был в опале из-за дружбы с Муссолини. Рукопись исчезла. Но вдруг сохранились черновики? Еще там могут быть письма, раскрывающие личные тайны известных людей. Андрей взглянул на Красовского. И добавил: – Если, конечно, все это не сожгли. – Кто же мог сжечь такие богатства? – Фактическая жена Семенова Валерия Тейя продала архив старьевщику. А уж что сделал с архивом старьевщик… – Она что, этого Семенова ненавидела? – Может, просто устала от его выходок. Он ведь тут много чудил. Ходил перед домом голый: говорил, так ближе к природе. Устраивал такие вакханалии, что про них разговоры до Рима доходили. Женщин очень любил. И они его. В доме всегда кто-то гостил, пил, здесь бесконечно дурачились, ругались на почве ревности… Ну и жил он на ее деньги. Валерия – все звали ее Теа – ради Семенова ушла от мужа, между прочим, депутата итальянского парламента. А он тут же начал проматывать ее средства в пьяных оргиях и кутежах… – Да, от этого можно устать, – сказала Машка. – Несчастливое тут какое-то место для женщин. – А где оно, счастливое? – спросила с усмешкой Тамара. – Она и хоронить его отказалась так, как он завещал. Не посчиталась с волей покойного, – добавил Андрей. Я подумала: он не считался с ней при жизни, она с ним – после смерти. Квиты? Завещание (Михаил Семенов, 1952 год) …Семенов глянул на себя в темное, запыленное зеркало. Старик. Длинная неопрятная рыжая борода. Морщинистое, загорелое дочерна лицо. Серое рубище вместо одежды. Только глаза прежние. Веселые, ярко-голубые. Неудивительно, что гости, приехавшие на остров Мясина, за которым они с Теей присматривают, сначала приняли их за крестьян. Надо, наверное, все же сходить к цирюльнику. Семенов пошарил глазами по кухне: закопченный самовар, кофейник в подтеках, куча посуды в углу стола. Полная пепельница – Теа смолит, как паровоз. Потолок потемнел, стены выцвели. Когда-то после войны они сидели тут без света – денег не было на электричество. И закоптили все лампами. Вилла «Мельница Арьенцо» тоже состарилась. Когда он ее купил? В 1916 году? Тогда это действительно была полуразрушенная древняя мельница. Дягилев еще не верил: – Ничего ты с этой рухлядью не сделаешь! И вообще. С твоим характером – жить в такой глуши?! Блажь! А он прожил – сколько получается? – 36 лет? Да. И весело прожил. Дягилев ошибся. Он не лишился тогда веселой компании. Просто веселая компания перебралась сюда. Михаил – в Позитано все звали его Микеле – раздвинул посуду на кухонном столе. Положил чистый лист бумаги. Уже собрался писать, но встал, открыл шкаф и плеснул себе самогону. Такие дела посуху не делают. Наконец взялся за перо. И вывел это противное царапающее слово. «Завещание» Еще секунду подумал. И неровными буквами стал писать: «Завещаю похоронить меня в море: отвезти тело на лодке и бросить подальше от берега. Я так много съел рыбы, что, ради справедливости, и рыбы должны меня съесть». Перечитал и усмехнулся. Надо соблюдать чистоту стиля до конца.