Минут пять они говорили о всякой ерунде. «Видел отца?» «Как твой пацан?» «Чем там опять недовольны Хаммерсы?» «Я принес тебе твоих ирисок». А потом Дэйв сказал: — У меня тут еще кое-что… — И начал рыться в карманах. Его еще будут обыскивать, любые бумаги и газеты они вскроют и перетряхнут, но вообще к бумажкам и журналам относились нормально, потому что туда особо ничего не спрячешь, только если не приклеить куда-нибудь пакетик, но Ли не употреблял наркотики и не участвовал в бартере. Он очень мало что считал постыдным, но наркотики возглавляли этот список. Никому никогда не приходило в голову спросить, почему убийство — это нормально, а кокаин — нет. Его вообще редко о чем-то спрашивали. Наконец, Дэйв достал сложенный лист и положил перед ним. Ли посмотрел на него. — Можешь прочитать сейчас, если хочешь. — Что это? — Там про… тебя и эту девчонку… Кимберли. Кимберли Стилл. На лице Ли не отразилось абсолютно ничего. Он пододвинул сложенный лист к себе, сложил его еще раз, а потом еще раз. Сплющил и убрал в карман штанов. Надсмотрщик глянул на него. Ли снова достал бумажку, развернул ее, распрямил, помахал ею в воздухе. Повернул одной стороной. Потом второй. Мужчина снова переключил внимание на парочку у двери. В комнате было тепло и пахло человеческим телом. Здесь были дети, младенцы в грязных подгузниках, старики с пакетиками сырных и луковых крекеров. Ли прикрыл глаза. Его брат подался вперед, упершись локтями в металлический стол. — Помнишь Эша Алабаму? — Нет. — Конечно, помнишь. — Нет. Дэйв вздохнул. — Ладно. Неважно. — Что? — Если ты не знаешь, кто это… — Господи, тебе нужно о чем-то говорить, ну расскажи про этого Эша. — Спер «Ягуар» и впечатался в нем в дерево. Ли пожал плечами. — Бывает. — Тебе нужно что-нибудь, пока нет звонка? — Нет. — Можешь передумать, как прочтешь, что в газете. Парочка по соседству разбушевалась настолько, что парень внезапно подскочил и перевернул стол, швырнув его в сторону своей подружки. Надзиратели засуетились, а потом прозвенел звонок. Дэйв поднялся. — Береги себя. Ли закатил глаза. Только оказавшись в камере, он смог спокойно сесть за свой маленький столик и расправить на нем газетный лист. Он открыл пакет с ассорти тянучек, которые принес ему Дэйв. Из-за них он совершил уже два болезненных похода к тюремному дантисту. Он мог жевать только на правой стороне, пока ему не поставят новую пломбу, но он все равно пихнул в рот сразу две ириски и вернулся к газете. В коридорах все еще было шумно. Не то чтобы в тюрьме когда-нибудь было тихо: точно так же, как здесь никогда не было темно. Эти вещи действовали на нервы сильнее, чем можно было ожидать, а Рассон ожидал многого. Ему дали пожизненный срок, что, по его мнению, уже было достаточным наказанием. К нему не должны прилагаться паршивые условия, необходимость сидеть в камере большую часть дня, потому что не хватает тюремщиков, и помои вместо еды. А еще тебе в лицо не должен постоянно бить свет, не должны грохотать двери и топать вверх-вниз ботинки по металлическим лестницам, когда ты пытаешься спать. У тебя есть право поспать. Единственное, против чего он не возражал, — это одиночество. Первые три года он делил камеру с другими заключенными: либо с непроходимыми тупицами, либо с наркоманами, либо с теми, кто хотел говорить весь день и полночи напролет или вовлечь тебя в свои глупые схемы. Его устраивала его компания — в отсутствие компании молодых девушек. Он любил читать. История. Наполеоновские войны. Третий рейх. 1914–1918. Первые аэропланы. Авиация и операции Второй мировой войны. Все такое. Он мог заказывать любые наименования в библиотеке, и они старались их у себя найти. И в основном находили. А еще он учился — психологии и бизнесу. Большую часть из списка он уже проглотил и не думал, что будет дальше заниматься психологией. Она была совсем несложная. И в основном полная ерунда. А вот книги по бизнесу не были ерундой, они были полезными. Когда он выйдет на свободу… Он никогда не позволял себе задумываться о том, что этого может не случиться. Что пожизненное — значит ПОЖИЗНЕННОЕ. Не значит. Он ходил на сеансы терапии, он мог доказать, что у него больше нет фантазий не только по поводу поиска компании молодых девушек, но и по поводу их изнасилования и удушения. Сеансы были интересные. Он начинал с того, что выяснял, откуда взялся очередной специалист, который пришел с ним встретиться, потом пытался понять, как он может дать ему, что он хочет, а с этим осознанием приходило и общее представление о работе системы в целом и медленно складывался план. Медленно — в смысле действительно медленно. Нельзя браться за такие вещи с наскока, не подумав. И нужно очень много думать, медленно и подробно рассматривать каждую деталь и в соответствии с полученной информацией создавать план. Он расправил газету, которую оставил ему Дэйв. Местный парень взял золото в Играх непобежденных[7]. Владелец палатки с шаурмой продает конину. Он думал, что они все так делают. Несколько пожаров в заброшенных зданиях — подозрение на поджог. Закрытие дорог. Авария с велосипедистом. Офстед[8] добавил школу в свой рейтинг. Ну и хрень, что все это за ерунда? Только поджоги звучат весело. Не один ли из его старых сокамерников снова взялся за старое? Как он описывал пламя, которое взмывает огромной ревущей стеной… А потом он перевернул страницу и увидел его. Заголовок, растянувшийся на всю середину страницы. «Я НЕ УСПОКОЮСЬ, ПОКА НЕ ДОБЬЮСЬ СПРАВЕДЛИВОСТИ ДЛЯ МОЕЙ КИМБЕРЛИ». Ее фотография. Фотография ее дочери. Его чертова фотография. Крутой берег за каналом. Нависающие низкие кусты. Он почувствовал собственную ярость, движущуюся в его теле как поток пузырьков, которые все быстрее и быстрее гонят через шланг, и он пульсирует, распрямляясь. Ярость возникает на дне его желудка, поднимается по груди и попадает в горло, в шею, в мозг, копится и нагревается. Если бы он посмотрелся в зеркало для бритья, оказалось бы, что он красный как рак. Его глаза налились кровью. Доктор сказал, что он должен контролировать свою ярость или она будет контролировать его. — Она вас прикончит, — сказал он. — Вы просто взорветесь. Вот так вот. Ему выдали список дыхательных упражнений и набор из двадцати успокаивающих фраз. Если он почувствует, что ярость начинает тихо бурлить где-то на кончиках его пальцев ног, надо прибегать к ним. Он сделал дыхательные штуки, и стало чуть-чуть полегче. Он не хотел взрываться. Раньше он всегда находил для ярости выход, конечно. Он выпускал ее, как пар, совершая то, что совершал. Но здесь такой возможности не было. Он взял лист газетной бумаги и порвал его, надвое, и еще раз надвое, и еще, изодрал на кусочки размером с конфетти. Его короткие пальцы заболели, столько силы он в это вложил. Он выбросил кусочки в корзину. Он проклял мать Кимберли Стилл, репортера и газету самыми последними словами, какие только знал, причем пробормотал их вслух, — наверное, чтобы они возымели больший эффект. Он бы прокричал их во всю глотку, но после этого кто-нибудь обязательно прибежит. Но потом рассудок подсказал ему, что никто не обратит на эту женщину никакого внимания — не обращали раньше, не обратят и сейчас. Она может делать, что ей угодно — скулить, жаловаться, писать письма, собирать вокруг себя репортеров, даже пойти на чертово телевидение. Разницы не будет никакой. Они не собираются заново открывать дело. Зачем им напрягаться? Они и так взяли его. Он говорил им, что не делал этого, сотни раз. Другие. Те двое, за которых он сидел. Да. Но он продолжал повторять им до хрипоты, что не признается насчет Кимберли Стилл. Ни за что. Для него-то какая разница? Он заперт здесь, он никуда не денется, пожизненно — значит пожизненно, и к этому они уже ничего не прибавят, и они не лучше, чем остальные, знают, сколько это «пожизненно» будет длиться. Он может «взорваться» хоть завтра, разве не так? Он успокоился. Покой и умиротворение. Он почувствовал, как остатки ярости испаряются из него, устремляясь к морю. А потом ему в голову пришла идея. Он знал, что может сделать. Двадцать восемь Ричард Серрэйлер никогда не умел готовить и в принципе вести домашнее хозяйство, но он любил порядок и ценил вкусную еду. Ему не хватало домашних ужинов и компании за столом. Он скучал по Дельфин, хотя и презирал ее за то, что она сделала: она продолжала отношения со своим старым бойфрендом, пока жила с ним в его доме, а в итоге ограбила его. Он впал в уныние. Не мог ни на чем надолго сосредоточиться. Совершал долгие одинокие тоскливые прогулки и пил слишком много вина по вечерам. В тот день, когда он поймал себя на том, что наливает за обедом уже третий бокал совиньона, он понял, что ему нельзя больше оставаться в одиночестве. Преодолеть путь через всю Францию до станции парома можно было за один день, но он решил ехать по более спокойным дорогам, а не нестись по платным шоссе. Он остановился на ночь в маленькой гостинице в Дордони, а потом еще раз в Нормандии. Он гулял по деревням, засиживался в кафе в лучах вечернего солнца, плотно ел и чувствовал облегчение от того, что принял решение вернуться. Единственное, о чем он беспокоился, — это где он остановится. Галлам Хауз был занят жильцами, и они оплатили еще пару месяцев проживания. Но на душе у него было легче, чем за последнее долгое время. Ему нравилась Франция, но здесь ему было не место, как и большинству экспатов; он каждый день наблюдал, как они сбиваются в отдельные группки в том или ином кафе. Разница между ними состояла в том, что он это понимал. Он никогда не планировал провести здесь остаток своих дней, но Дельфин определила его планы на будущее окончательно. Он еще сидел за столом, когда в барах и кафе на маленькой площади начали зажигаться огни, наслаждаясь красным вином из небольшого графина и размышляя о том, как Кэт будет приятно удивлена, когда он появится на пороге ее загородного дома. Интересно, повидается ли он с Саймоном, от которого он не получал весточек уже несколько месяцев? Его сын разочаровал его. Даже последний из тройняшек, Иво, женился на австралийской медсестре. Они с тех пор не видели его, но он постоянно присылал письма и фотографии. Во многих смыслах он казался ему более близким членом семьи, чем Саймон. Подошла официантка и начала прибираться на столах. Он предложил ей выпить, но она сказала, что заканчивает через пять минут и уже собирается домой. Она улыбнулась ему. «Peut-être mon mari n’aime pas que j’accepte. Mais merci, monsieur, vous êtes très gentil»[9]. В кафе выключили музыку. Он поднялся, все тело слегка ныло после долгой поездки, так что он совершил небольшую прогулку по деревне, прежде чем пойти в свою гостиницу. Тут было чисто, тихо и уютно, но он спал плохо, несколько раз просыпался, ему снились странные, мерцающие сны, а когда он проснулся, то почувствовал, что потеет и его знобит. Он принял душ и вышел в аптеку, чтобы купить парацетамола и леденцов для горла. Когда он снова отправился в путь после трех чашек крепкого кофе и круассана, он почувствовал себя гораздо лучше и решил, что если у него начнется простуда, то он сможет купировать ее еще до приезда в Лаффертон. Двадцать девять Он сидел за столом, и небольшая очередь пришедших за книгами медленно продвигалась вперед. В общей сложности они вернули двенадцать книг, а потом начали сновать между полками, чтобы взять еще. Ли Рассон ставил печати, записывал имена и складывал книги в тележку, чтобы расставить обратно по полкам в конце дня. Ему нравились книги. Ну, некоторые книги. И ему нравилось это помещение, потому что тут всегда была тишина и порядок, а еще из-за особой атмосферы: как будто на короткое время, и только здесь, мысли о злости и насилии, о мести и наркотиках, и выпивке, и отчаянии немного отступали. Конечно, было бы неправдой сказать, что здесь до тебя никто и ничто не может добраться, но иногда казалось именно так. Это была церковь для тех, кто не знал Бога. Пара человек присели, чтобы просмотреть книги, трое стояли и читали. Зашли еще двое. Слепой парень, пришедший за своими книгами со шрифтом Брайля, которые специально заказывали и откладывали для него. И Джерри.