Потрясающе. — Мам, наверняка можно стать президентом и без высшего образования. Вон хоть Трамп. Он, должно быть, и школу-то не закончил. Мама принялась составлять тарелки одну на другую, очень тщательно, как будто от любого неосторожного движения они могли разбиться — весь мир мог разбиться вдребезги. Этот спор — повышенные голоса, мамины слезы — оказался лишь первым из многих. Родители испробовали все способы. Они предлагали мне машину, роскошные каникулы, смартфон. Может быть, я соглашусь перейти в другую школу? В технический колледж? Я отверг все приманки и все варианты дальнейшей учебы. За три года я успел понять, что не умею ладить с людьми. Я попросту не нахожу с ними общий язык. Так что мне требовалась работа, где человеческое общение сводится к минимуму. Вот машины — то, что надо. Мне требовалась работа для мальчика-острова. — Почините мой компьютер! — Готово, мэм. — Почините мою машину! — Можете ехать, сэр! В ту завершающую неделю учебного года я впервые в жизни всерьез спорил с родителями. В итоге они вызвали меня к себе в кабинет, словно собирались объявить об увольнении, и усадили перед столом. Оба они сидели в кожаных креслах, за ними уходили под самый потолок книжные стеллажи. Прямо над головой мамы я разглядел Библию в кожаном переплете, над которой я плакал в свой первый день в Осни, когда Лоам сломал мои очки — сломал их в первый раз. Первый из многих-многих разов. Меня травили три года. Пора с этим покончить. — О’кей, лапонька. — Мама не столько заговорила, сколько испустила тяжелый вздох. — Мы предлагаем компромисс. Уже хорошо: всю неделю мне не удавалось стронуть их с места. Я подался вперед. Теперь настала очередь отца. — Мы готовы позволить тебе уйти из школы и начать работать. Я вскинул в воздух кулак. Словно победитель спортивных состязаний: — Йееееес! — Но у нас с папой есть условие, — вмешалась мама. Я снова откинулся к спинке стула. — Какое? В принципе, я бы на что угодно согласился, лишь бы не попасть больше в школу Осни. — Та летняя школа «Подготовки к жизни», на которую ты записался, — напомнил папа. — Ты должен туда поехать. Я-то совсем забыл. Перед экзаменами я согласился поехать в этот дурацкий лагерь, где-то за океаном. Я бы куда угодно записался, ведь я собирался уйти из школы, но я же не собирался туда взаправду. Наверное, папа без труда прочел все это на моем лице. — Мы уже все оплатили, и тебя там ждут. И мы надеемся, лагерь поможет тебе взглянуть на ситуацию под другим углом. Там в игровой форме учат работать в команде, учат вниманию к другим, сотрудничеству. — Твои родители не слепые, — добавила мама. — Мы знаем, что тебе в школе было нелегко. Впервые она дала мне понять, что они все-таки догадывались о том, что со мной творилось. Я почувствовал, как вай-фай набрякает у меня на лбу. Надо бы пошутить, а то расплачусь. — Очень мягко сказано. — Поэтому мы хотим, чтобы ты поехал в лагерь. Попытался сблизиться с этими ребятами. Дай им шанс. Я не стал говорить им, что «эти ребята» не заслуживают шанса и с ними не сближаться надо, а бежать от них подальше. Я спросил только: — Если я поеду, что дальше? — Через две недели мы встретим тебя в Лос-Анджелесе. У нас тоже закончится летняя школа, и мы проведем каникулы все вместе, в Штатах. Поедем в Пало-Альто. Пало-Альто я почти не помнил, но каникулы с родителями! Боже, как я в этом нуждался! — И в сентябре вы не заставите меня снова идти в школу? — Нет. Если ты сам не захочешь — нет, — ответил папа. — Если лагерь не поможет и у тебя не появятся друзья, тогда мы позволим тебе бросить школу. Он снова поправил очки. — Две недели. О большем мы не просим, Линк. Я с трудом вникал в их слова: значит, я получу то, чего добивался? — Больше не надо надевать форму, переходить мост, входить в те ворота? Никогда? — Нет — если ты сам не решишь вернуться. Я прикинул. Две недели лагеря, и на том я расстанусь со школой. Ерунда, в общем-то, я протянул три года. Лагерь под присмотром, там есть взрослые, я смогу держаться подальше от придурков, не переть на рожон. И потом буду свободен. Я протянул руку. — Уговор, — сказал я. Родители переглянулись и по очереди торжественно пожали мне руку. Мне казалось, я одержал победу. Только вот почему они выглядели такими… ну, довольными? Следующие дни я паковал вещи. До того момента я не обращал внимания на письма о летнем лагере и не ходил на собрания, я же не собирался туда ехать. Это как если бы Эдмону Дантесу сказали, что к замку Иф будут пристраивать изумительный новый флигель, не хочет ли он взглянуть на чертежи? Но теперь мне пришлось во все это вникать. Мы должны были долететь до Анджелеса и оттуда на небольшом самолете добраться до какого-то острова в Тихом океане, где нас ожидал «спортивно-досуговый лагерь». Я больше рассчитывал на досуг, чем на спорт — водяные горки и массаж как раз по мне. А что касается пляжного волейбола под палящим солнцем — спасибо, не надо. Судя по всему, этот лагерь был более продвинутый, чем прочие вылазки, затевавшиеся в Осно, — тут и обучение сотрудничеству, так привлекавшее мою маму, и рыбалка в лодках со стеклянным дном, и всякое такое. Вроде неплохо. Так что я покорно упаковал свои шорты и безумные гавайки образца семидесятых, доставшиеся мне от папы, — ничего более подходящего для курорта не нашлось. Я сложил в чемодан телефон, айпад, а главное — «Киндл». Что бы ни случилось, при мне всегда будут сто романов, так что я не пропаду. Я улыбался, прощаясь с родителями в Хитроу, я улыбался всю дорогу до Лос-Анджелеса. И даже в аэропорту Анджелеса, увидев, с кем мне предстоит жить в лагере, я продолжал улыбаться. Разумеется, Лоам, Иган, и Ли, и Флора (в комплекте с новой сережкой в носу). Все те, кто видел меня в худшие моменты моей жизни и конечно же готов был стократ напоминать мне и об этом, и о том, что разглядел меня без штанов. На миг я удивился, почему отсутствуют задушевные дружки Флоры, Смит и Фрай, — без них ей предстояли тяжеленькие две недели, почти как мне, однако я не собирался облегчать ей жизнь, она-то мне жизнь не облегчала. При этой мысли я снова улыбнулся и продолжал улыбаться, когда рядом обсуждали мои гениталии. Если таково условие моей полной и окончательной свободы — ла-а-адно. В самом распрекрасном настроении я поднялся на борт самолета вместе с Лоамом и всей бандой. Нам выдали дурацкие рубашки-поло в бутылочно-зеленых и золотых цветах Осни и с надписью «Летний лагерь Осни — подготовка к жизни» на спине. Свою рубашку я запихнул в рюкзак. Я бы и в виде трупа не хотел бы в такой оказаться. Но Лоам, которому без спортивной формы не по себе, поскорее натянул эту фигню, а за ним конечно же Иган. Малыши-близнецы по пути в церковь. Я снова улыбнулся. Ничто меня не злило, все только развлекало. Я не утратил улыбки даже тогда, когда эта здоровая дубина привычно вручила мне свою поклажу. Я ведь знал, что через две недели расстанусь и с ним, и с его сумками навсегда. Самолет оказался роскошный — никогда раньше не слышал об этой компании, «Океанские авиалинии». Кремовые кожаные сиденья, деревянная отделка. Я вообразил, будто и в самом деле стал президентом, лечу бортом номер 1, а эти лузеры — на моем самолете. О самом перелете я почти ничего не помню. Момент взлета — минеральная вода в бутылке Флоры ложится горизонтально, словно это не бутылка, а ватерпас. Лоам возится с фитнес-браслетом. Пенкрофт скрещивает загорелые ноги под фантастической замшевой мини-юбкой цвета новорожденной мыши. Я был всем доволен. Попросил у стюардессы колу, откинул сиденье и воткнул наушники. Выбрал «Человека Ниоткуда» и нажал кнопку с треугольником. Теперь я мог слушать эту песню без горечи, потому что вскоре я уже не буду Человеком Ниоткуда. Еще помню, как достал «Киндл» и открыл «Графа Монте-Кристо», я всегда перечитываю эту книгу для успокоения. Помню, как прочел первые строки, которые мог бы повторить наизусть и без книги. Двадцать седьмого февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля «Фараон», идущего из Смирны, Триеста и Неаполя. Как всегда, портовый лоцман тотчас же отбыл из гавани…[11] И больше ничего не помню. Диск третий Выжившая («Destiny’s Child») Энтони Дент, Бейонсе Ноулз, Мэтью Ноулз (2000) 13 Король всего, что зрит перед собой[12] Не знаю, отчего необитаемый остров настраивает ум на библейский лад. Но я действительно почувствовал себя Адамом в первый день в Эдеме, в мире, сотворенном только для меня. Или колонистом, в одиночку осваивающим новую землю. У американцев имеется долгая и бесславная история колонизаторства, и я собирался заколонизировать этот остров вусмерть. Это, как я полагал, наделяло меня правом давать здесь всему имена. Я решил назвать это место островом Линкольна. У Жюля Верна в «Таинственном острове» потерпевшие крушение тоже назвали остров именем Линкольна, однако это другое дело. Во-первых, те парни спасались во время Гражданской войны в Америке на воздушном шаре, как в игре «Бэттл бас», во-вторых, они назвали остров в честь реального живого Линкольна, президента США и главнокомандующего. А свой остров я назову в честь себя. Итак, сплясав свой маленький победный танец и переиначив школьный гимн в песнь элитарного клуба, состоящего из одного человека, я решил немного пройтись по своему пляжу. Пляжу тоже понадобится имя, но с этим можно погодить. Я шлепал ногами по теплой воде, подбирал ракушки и водоросли, бросал их в мое море. При этом я осматривался, поворачивая голову в обе стороны, хотя сквозь запотевшие очки ничего почти не видел. Гладкий золотистый берег и в ту и в другую сторону довольно скоро заканчивался округлым поворотом. Я находился в бухточке. Что делать дальше? В книгах про это не говорится, но я вам объясню: когда поймешь, что оказался на необитаемом острове, немного теряешься. Но страха не было. Я не чувствовал страха. Встав спиной к океану, я посмотрел вглубь острова, и стало ясно, чем следует заняться в первую очередь. Посреди острова торчала огромнейшая гора с зелеными склонами, вершина казалась синей из-за тумана. В книгах потерпевшие кораблекрушение обычно стараются прежде всего установить, что в самом деле попали на остров. А то всякое случается — если не путаю, святой Брендан (или кто-то другой из древних святых) сошел с корабля на остров, а это был кит. Я, конечно, не думал, будто сижу на спине кита, но мой остров вполне мог оказаться полуостровом, и, чтобы это выяснить, надо было залезть повыше. Придется поупражняться в альпинизме. Я двинулся прочь от берега, продрался через заросли, и дальше почва начала подниматься. Тут я пожалел, что потерял кеды, вся эта поросль и сучья под ногами здорово кололись. А если бы на меня кто-нибудь напал — тигр или крокодил, — я бы не смог убежать. Зато я был почему-то уверен, что этот остров по-настоящему необитаемый, даже, может быть, еще и не открытый. Как говорится в «Графе Монте-Кристо», двуногие тигры и крокодилы опаснее всех прочих, и я был вполне счастлив, поскольку избавился от одноклассников. Я был вполне убежден, что на всем острове бьется лишь одно человеческое сердце — мое, что только мои легкие вдыхают его воздух, и меня это более чем устраивало. К тому же я не сомневался, что рано или поздно меня отсюда спасут. Даже у маленького чартерного самолета имеется черный ящик. Меня уже должны искать. А пока не нашли — великолепное, блаженное одиночество. Не придется томиться две недели, отбывая идиотские игры «для сплочения команды» с людьми, к которым я не питал ничего, кроме ненависти. Все, кого я ненавидел, мертвы. В животе заурчало: в последний раз я ел в аэропорту, а на самолетике успел перехватить лишь мини-колу, прежде чем он, насколько я понимал, потерпел крушение. Я огляделся в поисках кокосов — если они росли на пальмах, должны же и падать на землю, верно? Почему-то под ногами я не увидел ни одного ореха, зато нашел какие-то шоколадного цвета ягоды на колючем кустарнике. Я сорвал одну ягоду и, хотя помирал с голоду, откусил малюсенький кусочек и прошагал с полчаса, прежде чем разрешил себе откусить еще немного. Словно старый Чарли Бакет[13], скупо глодающий свою ежегодную шоколадку. Но я соблюдал меры безопасности. Заполучив свое собственное королевство, я не собирался проиграть все, отравившись в первый же день своими собственными ягодами. Нет, в эту ловушку я не попаду. А уж когда убедился, что ягоды не ядовитые, тогда и перекусил ими. Ягоды Бакета, как я решил их назвать, на вкус были довольно противными, вовсе не шоколад, скорее это было похоже на грязь, зато желудок угомонился. Подъем выматывал, но я наслаждался каждым шагом. На высоте растительность изменилась. Низкий кустарник с глянцевыми листьями и духовитыми бутонами цеплялся за камни, там и сям мерцали горные розы, и невидимые насекомые — что-то вроде сверчков? — распевали радостно, как тот, в «Пиноккио». Пока я лез в гору, я придумал ей имя. Вернее, оно само пришло. Гора Монте-Кристо. Остров изменил мою жизнь к лучшему, как остров Монте-Кристо — жизнь Эдмона Дантеса. Эдмон кое-что нашел: богатейший клад. Я кое-что потерял: моих одноклассников. И это меня осчастливило, как его осчастливило богатство.