– Мило, – ответила мама, когда он упомянул предстоящую поездку. – Тишь да гладь. Что скажешь, Софи? Видимо, он не понял намека. Из его скупых рассказов о родителях складывалось впечатление, что нрав у них крутой. Вот почему, как мама объяснила Линде, он не позвал нас с собой. Линда снова навестила нас. Потянулась еще за одним песочным печеньем «Уокер» и макнула его в чай. За пять лет в Великобритании я так и не смогла постичь это пристрастие англичан к мокрому печенью. – Возможно, он стыдится их бедности, и потому не взял вас. – Думает, я буду его осуждать? – ужаснулась мама. Линда низко опустила подбородок и почесала нос. Бабушка сказала бы, что нельзя делать такое лицо, а то такой и останешься. – Уверена, в душе он это понимает. Но вспомни, как он одевается. Запонки, пиджаки, идеальная стрижка… – О чем ты? Линда пожала плечами: – Внешний вид, приличия несомненно ему важны. – И?.. – И он хочет, чтобы его представляли определенным образом, а если ты увидишь, откуда он родом… – То стану хуже о нем думать? – Он может этого опасаться. – Просто смешно. – Что не отменяет моей правоты. Мама прикусила губу, теребя крестик: – Думаешь, поэтому он так и не сделал мне предложение? – Бог знает, что у мужчин на уме, Эми… Я приникла к стеклу, наблюдаю, как падает за окном снег; слышен щелчок зажигалки, Линда затягивается и протяжно выдыхает. Оглядываюсь на маму, не сомневаясь в ее реакции. Дедушка выкуривал по три пачки в день и бросил, только когда ему удалили половину легкого. Мама сказала, что после операции он смягчился. «Сейчас и не скажешь, а до того характер у него был не сахар. Чуть что – впадал в ярость, стоило задеть его самолюбие. Ты немного на него похожа…» Сомнительный комплимент. – Курение убивает, – с укором сказала она Линде. – Всем когда-то умирать, Эми, – не смутилась та и выпустила ровное колечко дыма. – Ты как Риццо из «Бриолина»[12], – отметила я. – Нечем восхищаться, – осадила меня мама. – Видела бы ты ее легкие. Линда хмыкнула и покачала головой. – Занятное настроение у тебя сегодня, Амелия-Роуз. – Прости. Это все из-за Мэтти. И погоды. Из-за снегопада Софи уже неделю не ходит в школу. Я подышала на стекло и нарисовала улыбающуюся рожицу. Сказала маме, что, по мне, так все отлично. – Попроси маму сходить на Парламент-Хилл покататься на санках. – Пойдем, мам? – Когда погода наладится. – Говорят, так холодно не было с начала века, – вставила ее подруга, умудряясь оставаться по обе стороны баррикад. – По всей стране жизнь остановилась. Что не так с британцами? Им известно, что существуют снегоуборщики? – Покатаемся на санках, согреемся… – Я перевела разговор в интересное мне русло. – Нет, Софи. – Линда права. У тебя ужасное настроение, – пробубнила я. – Что ты сказала? – Что Линда права. Могли бы повеселиться. Мама поглядела на меня, прищурившись, и они вернулись к обсуждению своих тревог по поводу молчания Мэтти. – Он три недели не звонил. Даже в Рождество. Софи просто рыдала. С моей гордостью не церемонились. – А вот и нет! – возмутилась я, но меня не слушали. – Эми, сейчас не пятидесятый год. Можно самой ему позвонить. – Он не оставил номера. – Серьезно? Ты не пробовала узнать в справочной? – Не получится, она даже не знает их имен, – не без злорадства сообщила я. – Она?! Так ты называешь мать? – вскинулась мама. – Ты ведь женского пола. – Марш в свою комнату! – Почему? Я же только… – Сейчас же! Я метнулась вон, с грохотом хлопнув за собой дверью, села у порога и обняла колени. Раздумывала, как накажу ее, когда она постучит, – долго ждать извинений не придется. Но она не пришла. Неудивительно, что Мэтти не звонит. Кто захочет ей звонить? Я приоткрыла дверь, проведать обстановку. Ничего не поменялось. Они с Линдой сидели на диване и поедали уже вторую пачку печенья, на этот раз с шоколадной крошкой. – Он там кого-то нашел. Других объяснений нет. В животе все перевернулось. Глаза жгло. Неужели правда? Мэтти от нас ушел? Бросил, как мой отец? Увидимся ли мы еще? Линда отвечала утомленно, словно не в первый раз: – Господи, Эми… Он тебя любит. Дай ему каплю свободы. Я ухватилась за эту соломинку, лишь бы Мэтти вернулся. Мама все время меня контролировала, душила заботой. Может, с Мэтти было так же? Тогда понятно, почему он сбежал в Ирландию и не звонил. Хотел перевести дух. Отдохнуть от мамы, которая постоянно что-то за него домысливала, наседала со свадьбой, придиралась к каждому слову и поступку… В тот момент я решила, что, если он вернется, я сделаю все, чтобы ему было легче. Встану за него горой, как он сам всегда за меня заступался. – Ты моя самая любимая девочка, яблоко от яблони, – говорил Мэтти, что бы это ни значило. Однажды я поинтересовалась, что он имеет в виду, а Мэтти только засмеялся и переадресовал вопрос маме. – Господи, верни его домой, – молилась я шепотом, крепко зажмурив глаза. – Если ты это сделаешь, обещаю, я больше не позволю маме его обижать. С этого все началось? С того, что я закрыла на все глаза и отказывалась верить, что он может быть не прав? Или я делала так задолго до этой слезной молитвы? И мама тоже?