– Его оправдают, – сказала мама. – Обязательно. У меня предчувствие. Я же не знала, что чувствовать. В равной степени ждала как обвинительного, так и оправдательного приговора. В тот день в кафе я убедилась в его причастности, только со временем уверенность сошла на нет, и от этого все еще больше усложнилось. Я жаждала определенности. Любого окончательного решения. – Почему ты так уверена, что он не виноват? – спросила я у мамы. – Потому что я его люблю, – сказала она так, будто это было очевидно. Из проекта «Пересматривая улики» С 1981-го по 1983 год по Северному Лондону прокатилась волна однотипных убийств. Кроме восьмилетней девочки, все жертвы были похожи внешне: стройные миниатюрные брюнетки с темными вьющимися волосами до плеч. Их обнаруживали на мусорных свалках, в кустах, прудах и канавах. Однако в полиции полагают, что жертв намного больше и их тела еще не найдены. Какими бы страшными ни были преступления, долгое время их затмевала личность убийцы, его харизма и приятная внешность, а также противоречивые показания свидетелей и упорное нежелание Мэтти Мелгрена признать свою вину. Центральной уликой, на которой основывалось следствие, были отпечатки босых ног на местах преступлений. По отпечаткам ног можно выяснить некоторые особенности человека – например, форму стопы и даже походку. Исследования в этой области свидетельствуют о том, что форма отпечатка индивидуальна, пусть и не настолько, как отпечатки пальцев или ДНК*; тем не менее применимость следов ног в качестве весомых доказательств остается спорной. Более того, в 1999 году по результатам нового исследования ученые пришли к выводу о том, что, несмотря на широкое применение таких доказательств в уголовных делах, улики в виде отпечатков ног не являются безусловным подтверждением, и к ним нужно относиться с осторожностью. ____________ * Анализа ДНК в суде над Мелгреном не проводилось. Такие исследования полиция впервые начала применять для расследования преступлений только в 1986 году. Глава 57 Суд над Мэтти продолжался два месяца. Еще две недели ушло на совещание присяжных. – Хороший знак, – заключила мама. – Понятно, что они не могут определиться. Он продолжал звонить почти ежедневно. – Мы с ним говорим, и это дает нам силы, – сказала мама. – И в то же время отнимает их. Волосы и кожа у нее потускнели. Большие глаза воспалились и покраснели. – Дает силы на что? – спросила я и не получила ответа. Когда зазвонил телефон, я собиралась в школу. Стояла ранняя весна, такая холодрыга! Учитель литературы назвал эту пору «мартовскими идами»[35]. В классе мы изучали трагедию Шекспира «Юлий Цезарь». Я читала за Брута. Звонок раздался в семь пятнадцать утра. Мы с мамой переглянулись. В такую рань нам еще ни разу не звонили. Она подняла трубку трясущимися руками. Нервничала. Впрочем, дело было не только в этом. Мама постоянно «снимала напряжение». При мне по утрам не пила, хотя, подозреваю, едва дожидалась моего ухода в школу, чтобы принять первую за день таблетку. Она прислонилась к стене, накручивая на палец телефонный провод. Я напряженно наблюдала за ней, чувствуя, с каким усилием пульсирует моя сонная артерия. – Сегодня? – прошептала мама едва слышно. – Вы уверены? Она рассеянно перевела взгляд на бутылку джина «Гордонс». Что говорили на другом конце линии, я не разобрала. – Хорошо, – сказала мама. – Ясно. – И добавила: – Я не могу ее заставить. – Что? – спросила я одними губами, догадавшись, что речь обо мне. – Мистер Харт говорит, что сегодня вынесут вердикт. Мэтти очень хочет, чтобы мы пришли. Вдвоем. – Нет, – меня всю трясло, как висельника. – Не пойду. – Для него это очень важно, дорогая. – Нет, – повторила я громче, почти перейдя на крик. В суд я все же пошла. Добровольная расплата. Явка с повинной. * * * В зале суда воздух сухой, как песок. Давит, не дает дышать. Головная боль отдает в левый глаз. Поясницу ломит. Мы с мамой сели на балконе в первом ряду. Я ощущала, что на меня смотрят, слышала, как шепчут мое имя. И тем не менее чувствовала себя невидимкой, призраком. Меня словно там и не было. Мэтти сидел на скамье подсудимых. Он посмотрел в нашу сторону и подмигнул. Мама ответила одобрительной улыбкой, хотя я не уверена, что Мэтти подмигивал именно ей. Зал был забит под завязку, нас так прижали друг к другу, что я не понимала, кто из нас дрожит, она или я. – Встать, суд идет! Вошел судья Крозе. Мантия на нем висела свободно – то ли была ему велика, то ли старик усох, пока ее носил. Судья сказал несколько слов, которые я не разобрала, затем спросил у председателя коллегии присяжных, вынесен ли вердикт. Из числа присяжных поднялась угловатая женщина, чем-то напоминавшая мисс Бекон. Она ответила, что вердикт вынесен, и уточнила, что решение принято единогласно. Я хотела взять маму за руку, но она прижимала к губам сложенные ладони, напряженно смотрела куда-то вдаль. Молилась. – Каков ваш вердикт? – Виновен, – озвучила председатель. Мы выдохнули, как будто из шарика выпустили воздух. В зале зашумели, и судья призвал собравшихся к порядку. Я закрыла рукой рот, боясь, что меня стошнит, и произнесла всего одно слово. Мэтти посмотрел на балкон. Прямо на нас. Лицо его побелело, как мел. Губы беззвучно раскрылись. Умирающий Цезарь. «И ты, Брут?» Глава 58 Я не сомневалась, что любой приговор прекратит мои мучения. Вот дура… Вскоре после переезда в Лондон мама приклеила на видном месте стикер «Самая большая ошибка – бояться совершить ошибку». – Неправда, – не согласилась я. – Есть вещи и похуже. – Речь о том, что никогда не узнаешь свой потенциал, если будешь бояться пробовать. – Потенциал? – То, на что ты способен. Например, великие научные открытия. Антибиотики, прививки… – Телевизор. Мама засмеялась: – И это тоже. Если б люди осторожничали, ничего из этого не появилось бы. – Значит, ошибки – это хорошо?