– Кот! Он бросился через гостиную в столовую, к задней двери. – Не открывай ее, – попросила она. – Пожалуйста, не надо. При оглушительном приближении Отто кот потянулся и жадно прижался мордой к стеклу. – Мне придется ее открыть, – крикнул он, проклиная сложную последовательность действий, необходимых для того, чтобы отпереть дверь – крючок, ключ, вставить, потянуть, снова повернуть. Кот зевал и рассматривал его, пока Отто не занес ногу, чтобы пнуть его. Тогда он вихрем бросился прочь, вниз по ступенькам, и беззвучно исчез в темноте. – Отто, после ужина мы поедем в больницу. Он быстро повернулся к ней. – Мы поедем сейчас, – сказал он сердито, с тревогой. – Нет. После того, как поедим. – Значит, стало хуже? – Не хуже. Но и не лучше. Утром я думала, стало лучше. Она выглядела спокойной, смирившейся, но голос у нее был тонкий, хрупкий, словно она из последних сил старалась скрыть внутренний надлом. Он накрыл ее руку своей. Она отпрянула. – Это всего лишь укус, – сказала она. – Ты очень переживаешь. Они ели с подносов в гостиной. Отто боялся пролить еду на иранский ковер, и ему приходилось слишком сильно нагибаться, чтобы дотянуться до своей тарелки. Комната была враждебна, словно ей не нравилось, что ее используют не по назначению. Отто почувствовал скрытый гнев на неумолимую силу обычая. Почему, черт возьми, он не может есть с пола, если хочет? И всё же он знал, что раздражение у него вызывает то, что он нарушил собственное представление о порядке. – Это была глупая идея, – неохотно признал он. – Наверное… – О чем я только думал? Она коротко рассмеялась, две резкие ноты, как зубцы вилки. – Что смешного? – Ничего. Ты видел Чарли? – Я видел его следы. Он пролил стаканчик кофе на ковер в своем кабинете, пока собирал книги. Он пристально посмотрел на нее, как будто пытаясь оценить, насколько она готова услышать то, что он собирается сказать, и поставил свой поднос. – Интересно, о чем вы на самом деле с ним говорили. Тон его был мягким, снисходительным – словно он и не ждал ответа. – Он был пьян, нес глупости, в основном о себе самом. Жаловался абсолютно на всё. На Рут, на детей… – Как мы до этого дошли! – с отчаянием сказал он, и на одну пугающую секунду Софи подумала, что он имеет в виду их ужин, недоумевает, какое помрачение рассудка подтолкнуло их есть в гостиной. Но потом он грохнул свой поднос на кофейный столик и яростно продолжил, кидая беспокойные взгляды на нее, на дверь, на книги. Его руки были крепко сцеплены на коленях. – Мы с ним согласились, – говорил он. – Мы согласились, что нам будет лучше расторгнуть партнерство. Оба взвесили всё трезво и здраво. Даже Чарли… мы провели встречу… обсудили регламент. На следующий день, на следующее же утро, полезла эта злоба, эти обвинения против меня. Словно он мне мстит, наказывает меня. Это была не моя идея – завершить партнерство. Это Чарли был настроен радикально. Я знал, что у нас есть трудности. Ты в курсе, что я это знал! Они всегда есть. И я знаю, во мне чего-то не хватает, я не могу до конца прочувствовать то, что волнует Чарли. Но я думаю об этом. Меня волнует справедливость… Мне не всё равно. Но Чарли злился на меня. Он сказал, что по одному моему взгляду понятно, что я презираю его клиентов. Боже мой! Кого я презирал, так это Чарли. – Почему? – Потому что он притворяется, – страстно воскликнул он. – Потому что он хочет быть увлечен чем-то, поглощен полностью, чтобы ни о чем не думать. И то, что он пытается сделать со мной, – это предательство! – Что же он вытворяет? – воскликнула она. – То, как он информирует клиентов о нашем разрыве… то, как он ведет себя со мной в присутствии подчиненных. На прошлой неделе мне позвонил один человек, которого я представлял в течение многих лет. Я передал Чарли пару запросов от этого заказчика, несложных, но утомительных, шаблонных. Я тогда был перегружен делами. Чарли взял его, как мне показалось, охотно. И вот этот человек говорит мне, что Чарли намекнул ему – как бы между прочим, – что я сосредоточился на богатых клиентах с высокими гонорарами и что, мол, кажется у меня какие-то личные трудности – ведь я совсем запустил повседневные офисные дела, всё пытаюсь скинуть на секретарей, а раньше такого за мной не водилось, уж он-то точно знает, и вообще по мнению Чарли я последний год не в себе – так что он даже опасается, уж не болен ли я. – Ты должен был пойти к Чарли и прямо ему всё высказать! – Ты не понимаешь. Он говорил намеками, а клиент в результате разнервничался, и я только позже, когда раздумывал, почему меня так озадачил этот разговор, догадался что именно задумал Чарли. Этот клиент хочет остаться со мной. Но Чарли вогнал его в сомнения. Это очень эффективно – заставить людей сомневаться. Они чувствуют, раз что-то идет не так, значит, пришло время перемен, даже если им этого и не хочется. Я думаю, он проворачивает это со всеми, но так аккуратно, чтобы я не смог его уличить. – Но ведь он сказал, что ты болен. – В том-то и дело, что нет. Он обронил эту мысль посреди необязательной, несерьезной светской болтовни о чем придется… ну, ты понимаешь. Например, он сказал кому-то, что пытается похудеть, а потом заметил, что я заметно скинул вес безо всяких диет. Мол, я действительно, исхудал, вот бы и ему так. Что касается денег, он просто заводит речь о налогах и добавляет, что мы с ним оба переживаем насчет бухгалтера, услугами которого пользуемся уже много лет. О, почему же? Ну, говорит Чарли, компания в последние два года берет клиентов особого сорта. Видишь? Смутные предположения, но их достаточно, чтобы заставить людей задуматься. Этот бедняга, который позвонил мне на прошлой неделе, даже не понимал, что именно Чарли ему скормил. Мне потребовалось полчаса, в течение которых мой чертов телефон разрывался от скопившихся параллельных звонков, чтобы вытянуть из него всё это. Оказалось, дело в моей изможденности – так случайно и так убедительно упомянутой. Он превзошел сам себя. Чарли проницателен, гордится этим, а потом вдруг превращается в глупца, который слишком увлекся предположениями. – Тебе нужно было пойти и вырубить его, – зло сказала она. – А ты ему всё спустил с рук. – Я не могу этого сделать, – сказал он. – Почему не можешь? – Я слишком стар, чтобы притворяться, будто это что-то изменит. – Но ты ведь злишься? Не можешь не злиться? – Я не злюсь, – сказал он и вздохнул. – Не злюсь. Но я не могу так жить… подозревая всех. – Ты намекаешь на меня. – Я хочу, чтобы он исчез из офиса. Он изгадил нашу дружбу, нашу тяжелую работу, нашу общую историю. – Ты имел в виду, что подозреваешь меня? – Нет, нет… Мне просто интересно, о чем вы с ним говорили. Она пристально на него посмотрела. – Он сказал, что ты холоден и свысока смотришь на его клиентов, его «черных батраков», как он их назвал. Он сказал, что любит тебя, а ты обращаешься с ним, как с мальчишкой на побегушках. Я не встала на твою защиту, как следовало бы. Сама не знаю почему. Может быть, потому что знаю его слишком долго, и всё это напоминает какую-то домашнюю историю, когда один брат жалуется на другого. – И это всё? – спросил он, глядя ей прямо в глаза. Она быстро отвернулась. В этот момент раздался звонок в дверь. Для Свидетелей Иеговы было уже слишком поздно. Они оба поднялись, когда звонок зазвенел снова, продолжительно, требовательно. Она подумала, что оба они напряжены, как люди, ожидающие плохих вестей. – Я схожу, – сказал он. В открытую дверь ворвался бурлящий словесный поток. Мужской голос взвивался и срывался в истерике. Ей было видно Отто, а за ним молодого Негра, размахивающего руками. Его голова была наклонена под таким экстремальным углом, что изумляло, как на ней держится и не падает леопардовая шляпа-таблетка. Яркий красный платок, продетый под хлястик на плече его армейской рубашки, волочился за ним по земле. В двух коротких сценах перед ней предстали ограбление и убийство, сменившие друг друга на экране как слайды. – …просто хочу воспользоваться твоим телефоном, чувак. Все здесь типа думают, что чернокожие парни – убийцы! Боже! Они спустили меня с крыльца. Я получил телеграмму – я пытался объяснить этим людям – у нас с соседом нет телефона, – что у моей мамы случился инсульт. Она живет на севере штата Нью-Йорк, и я должен ехать туда. Мне нужно позвонить на станцию, узнать, когда отправляется поезд. Я еще никогда не видел таких негостеприимных котанов, понимаешь? Мужик, я в беде, и никто не хочет помочь человеку в беде, понимаешь? Я живу в нескольких кварталах отсюда и не могу найти телефон! Миссис Виллела сегодня рано закрыла свой винный погребок, а она всегда разрешает мне звонить от нее. Вы знаете миссис Виллелу? Так что, пожалуйста… – Да, да, – сказал Отто. – Воспользуйся телефоном. Спокойно. Он здесь. Мужчины исчезли. Спустя минуту или около того Софи услышала, как на тех же повышенных тонах на грани паники Негр требует расписание поездов и стоимость проезда. После короткого молчания она услышала шепот. Внезапно Негр появился в холле, в дверях гостиной. Искусным жестом он снял шляпу, во весь рот улыбнулся ей и быстро закивал головой. – У вас достойный мужчина, мэм. Достойный мужчина. О, я благодарю вас обоих. Есть на свете люди, которые не сошли с ума, и я благодарю за это вас и вашего доброго мужа. Он исчез, как танцор, исполнивший свой номер. Отто поспешно взглянул на нее и последовал за мужчиной к двери. – Достойный! – снова услышала она его возглас. – Достойный человек… Отто выглядел взволнованным, когда вернулся в гостиную с обрывком коричневой бумаги в руке. – Я дал ему 11 долларов, – произнес он. – Не нужно было этого делать. Он сказал, что ему нужно на проезд, а он временно на мели. Он действительно звонил на Центральный вокзал. Я даже слышал голос диспетчера. Он сказал, что отдаст, как только вернется и придет в себя. Смотри. Он написал свой адрес. Они оба уставились на клочок бумаги, оторванный от продуктового пакета. – Я не могу прочитать, – сказал Отто. – Здесь написано Артур Вайнштейн, – сказала она. – Но я не могу разобрать название улицы. Он сказал, что это его имя? – Его соседа, – ответил Отто. – Думаю, он не хотел писать свое. – Может, он решил, что оно не считается, – сказала она. – Я бы так не сказал, – сказал он со злой усмешкой. – Я бы сказал, что он чрезвычайно изобретателен. – Но его история может быть правдой. – Я в это не верю. – Но это не такая уж странная история, Отто. Обычная. И что, даже если это неправда? Что такое 11 долларов?