В конце концов, он начал гордиться чем-то менее масштабным. Когда в него попали на Аруна-авеню, Терренс Макларни не упал. Он остался стоять и вел ответный огонь, пока не поразил цель. Через два дня Рейфорд Барри Футман, двадцать девять лет, скончался от осложнений после ранения в грудь. Извлеченную на вскрытии пулю проанализировали и подтвердили, что она вылетела из служебного револьвера Макларни. Через некоторое время после перестрелки один детектив принес Макларни список прошлых приводов покойника – распечатку на несколько страниц. Макларни читал, пока не успокоился, отдельно для себя отметив, что недавно Футман вышел по УДО после тяжкого преступления. Но ему не хотелось видеть фотографию мертвеца и не хотелось читать досье. Это было бы уже слишком. Пятница, 12 февраля Макларни сидит за столом Даннигена в дополнительном офисе и слушает, как с размеренно всхлипывает девушка за дверью допросной. Это настоящие слезы. Макларни знает. Он навалился на стол, слушая, как девушка пытается взять себя в руки, когда детективы пытаются еще раз пройтись по ее показаниям. Голос надламывается, из носа течет. Она чувствует боль, даже утрату, не хуже, чем они – из-за Джина Кэссиди. И от этого Макларни с души воротит. Выходит из своего кабинета Д’Аддарио, подходит к допросной и заглядывает в зеркальное окошко. – Как идет? – Раскрыли, лейтенант. – Уже? – Она сдала Бутчи. Бутчи. Это слезы по Бутчи Фрейзеру. Истерика началась полчаса назад, когда они наконец достучались до Йоланды Маркс, и из нее стала урывками пробиваться правда. В допросной Макларни слушал рыдания до тех пор, пока противоречия, пошатнувшаяся мораль не стали невыносимыми. Тогда у него к горлу подступила небольшая речь, и он сказал девчонке из Западного Балтимора, что она поступает правильно. Сказал, кто такой Бутчи Фрейзер, что он сделал и почему все должно кончиться так, а не иначе. Сказал о Джине и Патти Кэссиди, о еще не родившемся ребенке, о нескончаемой тьме. – Задумайся, – добавил он. После этого настало молчание, на минуту-другую, пока в ее голове вырисовывалась чужая трагедия. Макларни уже ушел из допросной, и теперь она снова всхлипывала – только к Джину Кэссиди слезы не имели никакого отношения. Правда была проста: Йоланда Маркс любила Бутчи Фрейзера, но ей пришлось его сдать. – Она заговорила? – спрашивает Лэндсман, проходя через допофис. – Да, – Макларни рассеянно выдвигает верхний ящик Даннигена. – Сейчас будем писать. – И что она говорит? – Дело раскрыли. – Эй, молодчина же, Терр. Лэндсман исчезает в своем кабинете, а Макларни достает из ящика пригоршню скрепок, выкладывает на столе и начинает мучать первую, вертя в толстых пальцах. Все решили последние два дня, и в этот раз они не ошиблись. Сейчас расследование велось взвешенно и точно, хирургически, чего было бы невозможно ожидать в часы, последовавшие сразу после стрельбы. Первые дни прошли под знаком гнева и бессилия, но время и нужда наконец приручили эти чувства. Для Макларни дело Кэссиди все еще оставалось крестовым походом, только теперь подпитанным скорее здравым смыслом, чем чувством возмездия. На самом деле путь Йоланды Маркс в допросную начался больше недели назад, когда Макларни с двумя подчиненными привели в прокуратуру штата двух вынужденных очевидцев – шестнадцатилетнего подростка и его младшую сестру. Там детективы и прокуроры приступили к досудебным опросам, чтобы вытянуть побольше подробностей о происшествии – подробностей, которые потом можно подтвердить, чтобы укрепить существующие показания, или, если повезет, которые приведут к новым свидетелям. В частности, Макларни не терпелось опознать и найти девушек, якобы находившихся вместе с тринадцатилетней свидетельницей во время выстрелов. Учитывая возраст девочки и пугающую обстановку прокуратуры, следователи удивились, что им все равно пришлось надавить, чтобы узнать имена подруг. Когда она наконец заговорила, Макларни с остальными получили только прозвища – Лулу, Рене, Тиффани и Манчкин, – и что все они предположительно проживали в высотках Мерфи-Хоумс. Макларни, Белт и Таггл отправились в проджекты, нашли нескольких девушек с такими прозвищами, но они ничего не знали о стрельбе. Да и тринадцатилетнюю свидетельницу, похоже, не знали. И снова Макларни послал свою команду на поиски черного «форд эскорта» и Клифтона Фрейзера, предположительно, увезшего Оуэнса с места преступления. Но ни одну такую машину не удавалось привязать ни к Фрейзеру, ни к Оуэнсу, хоть полицейские несколько дней следили за черными «эскортами», найденными неподалеку от места преступления. Попытки подтвердить показания обоих свидетелей ни к чему не привели. Более того, адвокаты, по-видимому, уже подбирали ряд свидетелей, готовых подтвердить, что Энтони Оуэнса во время нападения вообще не было на Эпплтон-стрит. Что-то явно не состыковывалось, и Макларни, предчувствуя тупик, вернулся к началу. Три дня назад он снова достал папку и начал перечитывать первые показания местных жителей, стоявших в толпе на месте преступления и попавшихся патрульным, которые схватили их и отправили в центр. Свидетелей было несколько, и все в один голос заявляли, что ничего не знают и пришли поглазеть уже после выстрелов. Теперь Макларни было нечего терять, и он решил, что не помешает перепроверить и эти показания, и его спецгруппа снова приступила к опросам. После дня на улицах они наконец наткнулись на двадцатилетнего жителя Мошер-стрит по имени Джон Мур. В ночь происшествия Мура взяли на углу и отправили в центр, где он заявил детективам, что выстрелы слышал, но видеть ничего не видел. Но на сей раз, после нескольких часов под давлением в большой допросной, показания изменились. Мур действительно не видел самих выстрелов, зато видел все, что им предшествовало. Вечером 22 октября он сидел на крыльце и наблюдал, как Клифтон «Бутчи» Фрейзер с незнакомой девушкой шли мимо по Мошер на запад к Эпплтон. Они были на середине квартала, когда на улицу медленно выехала полицейская машина. Мур видел, как она поравнялась с парой, потом свернула за угол на Эпплтон. Через несколько секунд туда же свернули и Фрейзер с девушкой. Потом раздались выстрелы. Три выстрела. На вопрос о шпане на углу Мошер и Эпплтон Мур ответил, что во время стрельбы на углу было пусто. В дальнейшем его показания подтвердились, когда он навел детективов на девятнадцатилетнего друга, сидевшего на крыльце вместе с ним. Второй свидетель привел ту же последовательность событий, добавив к ней два факта. Первый: друг вспомнил, что, когда машина поравнялась с парочкой на Мошер-стрит, полицейский за рулем и Бутчи Фрейзер смерили друг друга взглядами. Второй и более важный: девушку звали Йоланда. Она жила за углом, на Монро-стрит. И да, если надо, он покажет дом. Этим же утром Макларни со своей группой собрались в вестибюле дома в Западном Балтиморе, дожидаясь, когда Йоланда Маркс соберет вещи и выйдет к «кавалеру». Это была печальная девочка семнадцати лет с темно-карими глазами, наполнившихся слезами, как только ее привезли в центр и закрыли в допросной. Йоланда, понятное дело, была несовершеннолетней, так что ее сопровождала мать – к счастью. Потому что после всех безрезультатных воззваний к лучшим чувствам и завуалированных угроз именно мать, придя в допросную, велела дочери кончать и поступить правильно. Йоланда утерла глаза, поревела еще, потом снова утерлась. И тогда Макларни впервые услышал правду о покушении на убийство офицера Юджина Кэссиди. – Бутчи выстрелил в полицейского. По ее словам, все произошло меньше, чем за минуту. Кэссиди уже вышел из машины и поджидал парочку, когда они свернули на Эпплтон. – Эй, я хочу с тобой поговорить. – На фига? – Руки на стену. Бутчи Фрейзер двинулся к стене и вдруг выхватил из правого кармана куртки пистолет. Кэссиди, будучи левшой, перехватил его левой рукой; в результате он не смог достать собственный револьвер из кобуры на левом бедре. Пока Кэссиди пытался вырвать оружие, Фрейзер спустил курок. Первая пуля прошла мимо цели. Через секунду ствол прижался к левой щеке Кэссиди, и Фрейзер произвел еще два выстрела. Кэссиди упал на тротуар в нескольких метрах от машины, а Фрейзер сбежал с оружием в переулок. Йоланда закричала, выбежала на улицу, потом на заплетающихся ногах обогнула квартал и вернулась в дом на Монро-стрит, где рассказала матери, что произошло. На тот момент ни ей, ни матери даже в голову не пришло обратиться в полицию. Как и Джону Муру, если уж на то пошло, который в вечер происшествия заявил, что ничего не знает. Друг Мура тоже не торопился выступить свидетелем, пока его не допросили детективы. И еще одна пара, гулявшая на Эпплтон-стрит и видевшая столкновение Фрейзера с полицейским, не дала показаний добровольно и была найдена, только когда Мур с другом начали называть остальных на улице во время преступления. Западный Балтимор. Сидишь на крылечке, попиваешь «Кольт 45» из коричневого бумажного пакета, видишь, как за угол медленно заезжает полицейская машина. Видишь стрелка, слышишь выстрелы, подходишь на угол поглядеть, как медики загружают останки полицейского в скорую. Затем возвращаешься домой, открываешь еще баночку и садишься перед теликом смотреть одиннадцатичасовый повтор новостей. Потом – обратно на крылечко. Макларни знает Западный, знает кодекс. Но даже спустя столько лет на улице все еще кажется невероятным, что копу могут дважды прострелить голову – а весь район и бровью не поведет. И когда Йоланда Маркс наконец раскалывается, Макларни бросает издеваться над скрепками, возвращается в допросную, и, словно совершенно наивный человек, втолковывает ей о человеческой трагедии, о жизни, что уже не будет прежней. И уходит, зная, что ни одно его слово не остановит эти слезы. Позже тем вечером, когда Макларни позвонит домой Кэссиди и расскажет об Эпплтон-стрит, тот вдруг поймет, что знает своего несостоявшегося убийцу. Клифтон Фрейзер – местный засранец на посту Кэссиди, шибко наглый барыга, всего неделей ранее забивший старика до потери сознания. Тот после нападения ослеп на один глаз – из-за того, что видел, как Фрейзер дал на улице пощечину девушке, и набрался дерзости попросить молодого человека оставить ее в покое. Кэссиди знал об этом нападении, потому что много дней искал Фрейзера для ареста по действующему ордеру. Теперь Кэссиди понимает дело Эпплтон-стрит; более того – оно для него что-то значит. Выходит, его подстрелили не за то, что он ввалился на многолюдный угол наркоторговцев, будто безголовый новобранец. Его ранили при исполнении, когда он пытался – как тогда, с пятнадцатилетним парнем в послеоперационной палате – арестовать разыскиваемого преступника. С этим жить можно. С этим жить придется. Через три дня после допроса Йоланду Маркс везут в казарму полиции штата Мэриленд, где ее показания подтверждают при проверке на полиграфе. В тот же день шестнадцатилетнего свидетеля, опознавшего Энтони Оуэнса, тоже везут в казармы, но перед тестом подросток забирает свои слова и признается: он не видел нападение, а только повторял то, что слышал на улицах, надеясь поскорее закончить допрос. Затем он проходит полиграф, и эксперт приходит к выводу, что теперь подросток не обманывает. Когда детективы допрашивают его тринадцатилетнюю сестру, она тоже признается во лжи и объясняет, что пришла в отдел убийств, испугавшись, что ее брата привлекут. Дело закрыто. Макларни знает, что перед его спецгруппой еще много недель работы. Для начала – обвинительный акт большого жюри составлен не на того человека, и теперь нужно твердо установить его невиновность, иначе с его помощью адвокат разворотит все дело. А также обвинение значительно укрепится, если следователи найдут пистолет или другие улики, связывающие Фрейзера с преступлением. Но дело закрыто. В вечер после того, как Йоланда проходит «ящик», устраивают что-то вроде праздника, когда Макларни приезжает в «Кавано» – главный кабак ирландских копов – и встает в конце стойки. Он прислоняется к деревянному поручню между пинболом и коробкой сбора в пользу бедных от центра святого Франциска. Это будний вечер, в баре пусто, не считая нескольких детективов и патрульных из Центрального и Южного да пары ребят из спецподразделений. Ненадолго заскакивает Кори Белт, но, выпив газировку, ускользает, оставляя Макларни поражаться вслух, что же сделалось с хваленым Западным районом, раз его лучшие люди даже пиво больше не пьют. Приходит Макаллистер – и остается на стуле по соседству с Макларни. Это само по себе особый повод, потому что Мак в последнее время приходит редко – с тех пор, как они со Сью переехали из города в новенький дом, построенный среди природных красот севера округа Балтимор. К раздражению Макларни, в последние годы его бывший напарник по Центральному району вращается в более степенных пригородных кругах. Но в этот февральский вечер, когда вселенная Макларни вернулась на место благодаря редкой и драгоценной победе, когда в его разуме снова утвердилось братство копов, появление Макаллистера в «Кавано» – знак судьбы. Старый добрый Мак. На улицах Балтимора нередко случались чудеса, и сейчас Мак, истинный паломник, наверняка прошел немало опасных лиг, дабы воздать почести в сем истинном храме кельтского правоохранения. Макларни пододвигается вдоль стойки и обхватывает бывшего напарника мясистой ручищей. – Мак, – говорит, Макларни. – Ти Пи. – Мак, – повторяет Макларни. – Да, Ти Пи. – Мой напарник. – Твой напарник. – Кореш мой. Макаллистер кивает, гадая, сколько же это еще продлится. – Знаешь, когда мы работали вместе, это ты меня всему научил. – Правда? – Да, всяким важным штукам. – Например, Ти Пи? – Ну знаешь, всяким. – А, вот ты о чем, – смеется Макаллистер. Нет ничего смешнее и нелепее, чем братание копов. Разговоры вырождаются в наборы слов. Комплименты становятся оскорблениями. Идущие от души фразы комично извращаются. – Да не, правда многому меня научил, – говорит Макларни. – Но уважаю я тебя не за это. А уважаю я тебя за другое. – За что, Терри? – Когда ты меня трахнул, – говорит Макларни трезво, – ты был со мной очень нежен. – А как же, – ни на секунду не теряется Макаллистер.