– Осторожней на дороге, – говорит Уорден. – Дональд, послушай. – Я тебя услышал, Терри. – Просто пообещай мне одно. Пообещай, что ничего не сделаешь, пока не зайдешь ко мне. – Ты обо всем узнаешь первым, – говорит Уорден. – Ладно, – отвечает Макларни. – Тогда мы еще вернемся к этому разговору. У меня будет время порепетировать речь. Уорден улыбается. – Ты же завтра выходной? – спрашивает Макларни. – Я на десять дней. Отпуск. – Ах да. Наслаждайся. Куда-нибудь поедешь? Уорден качает головой. – Дома будешь сидеть? – Мне надо доделать подвал. Макларни кивает, не зная, что сказать. Дрели, гипсокартон и прочие аспекты ремонта по дому всегда были для него загадкой. – Осторожно на дороге, Терри. – Да я трезвый, – говорит Макларни. – Ну тогда ладно. Уорден садится в машину, включает зажигание и выводит пикап на пустые полосы Мэдисон-стрит. Макларни идет к своей машине – надеясь вопреки всему и гадая, смог ли он изменить хоть что-нибудь. 7 Летняя пора и жизнь – это просто, говорит нам Гершвин[48]. Но он-то никогда не расследовал убийства в Балтиморе, где лето кипит, дымит и шкворчит, как тротуар в аду. На улицах от асфальта волнами поднимается тепло, а к полудню кирпичи и «Формстоун» уже обжигают на ощупь. Ни тебе шезлонгов, ни опрыскивателей, ни «пина колад» в десятискоростном миксере «Уоринг»; лето в городе – это пот, вонь и коробочные вентиляторы за 29 баксов, отгоняющие духоту от окон вторых этажей. Балтимор к тому же ассоциируется с болотом, так как построен на заводи Чесапикского залива богобоязненными беглыми католиками, которым следовало бы дважды подумать, когда они увидели первого комара с реки Потапско, впившегося в незащищенный клочок бледной европейской кожи. Лето в Балтиморе – само по себе упрямый аргумент, само по себе критическая масса. Это время года – бесконечный уличный парад, где полгорода обмахивается веерами на мраморных и каменных крылечках в ожидании, когда с гавани наконец потянет ветерком, который, к сожалению, никогда не долетает до города. Лето – это смены с четырех до полуночи, полные вскидывающихся дубинок и выездов автозаков в Западном районе, где на тротуаре Эдмондсон-авеню между Пейсон и Пуласки сидят триста суровых мужиков и зыркают друг на друга и на проезжающие патрульные машины. Лето – это полуторачасовая очередь в реанимации Хопкинса, звериный хор мата и плача обитателей районных КПЗ, еженощная гарантия очередной лужи крови на грязном линолеуме в очередной забегаловке на Федерал-стрит. Лето – это кабацкая поножовщина в Друид-Хилле, десятиминутные перестрелки на Террас, многодневные бытовые ссоры, которые кончаются тем, что муж с женой вместе отбиваются от копов. Лето – это пора убийств без мотива, сломанных ножей для стейка и гнутых монтировок; пора опасного житья, период массового и немедленного возмездия, 35-градусный естественный ареал Спора, В Котором Побеждают Любой Ценой. Пьяница выключает матч «Ориолс» в пигтаунском баре; западный пацан танцует с восточной девчонкой в центре досуга у Асквит-стрит; четырнадцатилетка толкает парня постарше во время посадки на автобус номер 2 – жизнь каждого из них оказывается на волоске. На взгляд детектива, начало лета можно точно засечь по первому убийству из-за неуважения, приходящемуся на теплую погоду. Уважение в городе – самый дефицитный товар, и в тридцатиградусную жару вдруг кажется обязательным смыть оскорбление кровью. В этом году лето начинается в теплую воскресную майскую ночь, когда шестнадцатилетний ученик старшей школы Уолбрук умирает от огнестрельного ранения в живот, полученного во время ссоры из-за того, что у его друга с побоями отняли вишневый фруктовый лед за пятнадцать центов. – Это убийство не связано с наркотиками, – говорит Дэйв Холлингсворт, один из детективов Стэнтона, желая успокоить репортеров, а через них – изнемогающие от жары массы. – Это убийство из-за мороженого. Лето. Спору нет, статистика показывает лишь незначительный прирост убийств в жаркие месяцы – ну, если считать скачок на 10–20 процентов достойным термина «незначительный». Но на взгляд любого детектива из отдела убийств, пусть статистики помалкивают, пока не отправятся на патрульной машине в Восточный район на выходные по случаю Четвертого июля. На улицах с летом приходится считаться, сколько бы тел ни зашили в травматологии. Хрен с ними, со жмуриками, скажет вам детектив-ветеран: это из-за нападений без летального исхода – огнестрел, ножевое или избиение – группе приходится бегать всю ночь напролет. К тому же есть самоубийства, передозы и поздно обнаруженные смерти – дежурный мусор, который становится совершенно невыносимым, когда трупы пухнут в 35 градусов. И даже не лезьте к детективу со своими графиками и табличками – он просто от них отмахнется. Лето – это война. Спросите хотя бы Эдди Брауна в жаркий июльский день в Пимлико, где соседские девчонки пляшут друг с другом на крылечках, пока криминалисты и детективы осматривают место преступления. Погиб молодой человек – застрелен на пассажирском сиденье угнанной машины, в которой ехал по Пимлико к Гринспринг в поисках своего приятеля. Однако тот нашел его первым. Убийство на главной улице среди бела дня – но водитель скрылся, никто ничего не видел. Браун извлекает из разбитой тачки заряженный 32-й, пока девчонки двигаются в ритм песни, практически неузнаваемой из-за выкрученной до предела громкости. Сначала высокий вопль: «It takes two to make a thing go right…» Затем партия на бас-гитаре и новый крик сопрано: «…It takes two to make it outta sight». Убойный хит.[49] Безоговорочный победитель в категории «Звуки гетто», с глубокой линией баса и высокими вскриками поверх четвертного ритма. Стена ударных, четкий ритм и сладкоголосая черная девушка, поющая одни и те же две строчки. Восточная сторона, западная, весь город – уличная шпана Балтимора сражается и умирает под один саундтрек. Думаете, лето – просто время года? Тогда спросите Рича Гарви об огнестреле 4 июля на Мадейра-стрит в Восточном, где тридцатипятилетняя женщина заканчивает давний спор с соседкой, шарахнув в нее из 32-го калибра в упор, а потом возвращается к себе домой как ни в чем не бывало, пока та лежит и умирает. «It takes two to make a thing go right…» Спросите Кевина Дэвиса об Эрнестине Паркер – жительнице Пимлико среднего возраста, которая решает, что дело не в жаре, а во влажности, и июльским вечером приставляет дробовик к затылку мужа. А когда Дэвис возвращается в офис и пробивает Эрнестину по базе, узнает, что для нее это уже не впервой – двадцать лет назад она убила другого мужчину. «It takes two to make it outta sight». Спросите Рика Джеймса о летнем утре в проджекте Холландер-Ридж, где мертвый жилец лежит на окровавленном матрасе, спокойно поднявшись к себе спать после того, как прошлым вечером его порезала подружка. Или спросите Константина о месте преступления на Джек-стрит, в половине квартала от проджектов Бруклин-Хоумс, где его поджидают жалкие останки девяностолетней старухи с кровавыми брызгами на стенах. Избитой и изнасилованной во все отверстия, ей пришлось в свои последние минуты задыхаться под подушкой, прежде чем ее мучения наконец закончились. «It takes two…» Спросите Рика Рикера или Гэри Даннигена об убийстве на Северо-Востоке, где у мертвеца настолько глубокая дыра в горле, что видно грудную клетку, а его подружка заявляет, что он сам попросил наброситься на него с кухонными ножами, чтобы продемонстрировать ей свои боевые навыки. Или спросите Уордена и Джеймса о неудачнике, который пытается вломиться в дом в Восточном Балтиморе, чтобы в итоге удивленный, но атлетичный жилец применил против него его же собственный пистолет. Один выстрел во время схватки – и умирающий вдруг оседает на диван в гостиной. – Проваливай, пока я тебе мозги не вынес! – кричит хозяин, сжимая оружие. – Уже, – говорит грабитель, теряя сознание. «…to make a thing go right…» Лету не нужен мотив – оно само по себе причина. Спросите Эдди Брауна о пятнадцатилетнем парне в Черри-Хилле, который застрелил друга из неисправного пистолета 22-го калибра, а потом самодовольно отказался общаться с полицией, успокоенный уверенностью, что его будут судить как несовершеннолетнего. Потом спросите Дональда Кинкейда о Джозефе Адамсе, истекшем кровью по пути в Университетскую больницу после того, как он ввязался в драку с четырнадцатилетним пацаном. Его толкнули в витрину магазина, и там ему на горло гильотиной рухнуло разбитое стекло. «It takes two…» Июнь перетекает в июль, а трупов меньше не становится, и даже у тех, для кого подчеркнутое безразличие к человеческим слабостям и страданиям – обязательный для выживания навык, лето вызывает особый вид болезни. Добро пожаловать в убойный, мистер, здесь ни дождь, ни зной, ни сумрак ночной не помешают их свиданиям с черствостью. Извращенные шутки? Извращеннейшие. Черный юмор? Чернейший. И как же, спросите вы, они справляются? Загрузка. Вот именно – загрузка. У них не будет ни перебора, ни недобора; ни одно убийство не раскроют до срока. Представьте себе Гарви и Уордена на перекуре перед квартирой на втором этаже в доме по Ланвейл, где на полу лежит престарелый алкоголик – бутылка пуста, шея однозначно сломана. Велика вероятность, что на пол он упал по пьяни еще живым, и уже потом его случайно прикончила нетрезвая жена, когда пыталась войти в квартиру и навалилась на дверь, упершуюся ему в шею. – Хочешь записать это как убийство? – шутит с каменным лицом Уорден, разглядывая мертвеца, а потом закуривая сигару. – Раскрываемость поднимем, – так же сухо шутит Гарви. – Значит, убийство. Я-то что в этом понимаю? Я просто безграмотный белый оболтус из Хэмпдена. – Готовый данкер… – Ей бы вряд ли хватило сил на убийство. – Хрен с ним, отпустим эту мелочь обратно, – говорит Гарви так, словно смеряет взглядом форель. Или Джея Лэндсмана на его очередном стендапе в нижней части Вайман-парка, где пожилая жительница высотки для престарелых сделала сальто с балкона двадцатого этажа. Судя по всему, старушка летела более-менее невредимой, пока не зацепила лестничную площадку второго этажа, после чего ее голова и туловище остались наверху, а ноги и задняя часть упали на улицу. – Она разошлась с собой, – говорит Лэндсман патрульному на месте происшествия. – Так что тебе теперь составлять отдельные протоколы. – Сэр? – Проехали. – Один мужик на шестом этаже говорит, что даже видел в окно, как она падала, – говорит патрульный, заглядывая в заметки. – Неужто? – спрашивает Лэндсман. – Она что-нибудь сказала? – Э-э, нет. В смысле, может быть. Я не спрашивал. – Ага, – говорит Лэндсман, – но палку-скакалку вы хотя бы уже нашли? – Палку-скакалку? – окончательно запутался патрульный. – Палку-скакалку, – твердо повторяет Лэндсман. – Очевидно, что она неудачно скакнула. Вот и допрыгалась. Валите все на жару, потому что как еще объяснить бурную полуночную смену в августе, когда Гарри Эджертон берет трубку, слушает пару минут молодого патрульного из Юго-Западного, сообщающего о смерти без свидетелей, а потом заявляет, что у него нет времени ехать на место преступления. – Слушай, мы тут как бы заняты, – говорит он, прижимая трубку плечом. – Может, просто закинешь труп в машину и подвезешь нам, чтобы мы посмотрели? – Ладно, – отвечает пацан и вешает трубку. – Вот блин, – говорит Эджертон, в панике пролистывая справочник в поисках телефонного номера Юго-Западного диспетчера. – И правда поверил. И ведь тогда адская выдалась ночка – убийство, два ножевых и стрельба с участием полиции. Но уже через два дня детективы Макларни снова искушают судьбу. В ожидании первого ночного вызова Уорден, Джеймс и Дэйв Браун собираются за столом в комнате отдыха, сосредоточив все свои экстрасенсорные силы на телефонах, чтобы материализовалось что угодно, кроме убийства в гетто, – что угодно, где можно подзаработать на неограниченных сверхурочных. – Чувствую. – Заткнись. Не отвлекайся.