– Как насчет фильма с Джоном Уэйном? Гарви зевает, потом пожимает плечами. – Да пофиг, – наконец изрекает он. – У меня на этой кассете сразу два, где Дюка убивают, – говорит Нолан, у которого все еще сна ни в одном глазу. – Викторина: в скольких фильмах персонажа Джона Уэйна убивают? Гарви смотрит на Нолана и видит не своего сержанта, а черного амбала с вилами и рогами. Девятый круг ада, знает теперь Гарви, – это парилка в муниципальном здании без кроватей, с блевотно-зелеными стенами и викторинами от начальника в три часа ночи. – В тринадцати, – отвечает сам себе Нолан. – Или в четырнадцати? Мы сосчитали вчера ночью … Вроде четырнадцать. Все постоянно забывают про «Найти "Красную ведьму"». Нолан знает. Он-то все знает. Спросите его о премии «Оскар» 1939 года – и он расскажет про грызню в категории лучшей актрисы второго плана. Спросите о Пелопонесских войнах – и он вкратце опишет тактику гоплитов. Скажите вслух про западное побережье Борнео – и… ну, вот Терри Макларни один раз так уже нарвался. – Знаете, – ляпнул он на смене с четырех до полуночи. – Насколько мне известно, пляжи на Борнео состоят из черного песка. Это могло бы показаться одинокой фразочкой ни к селу ни к городу, но дело в том, что Макларни как раз прочитал пятисотстраничный томик об острове Борнео – книга из библиотеки округа Говард, которую он одолел впервые года, наверное, за три. Факт есть факт, и Макларни где-то с месяц пытался ввернуть его в какой-нибудь разговор. – Правильно, – ответил Нолан. – Пляжи черные из-за вулканического пепла. Кракатау повлиял на все окрестные острова… Макларни сидел с таким видом, будто у него только что умерла собака. – …но лишь в западной части острова пляжи совершенно черные. Мы отрабатывали там высадку десанта, когда я служил морпехом. – Ты там был? – В шестьдесят третьем или около того. – Ну, – бросил Макларни, уходя, – это последний раз, когда я читал книжку. Для профессионального копа Роджер Нолан поистине страшен в любой викторине, с ним приходится считаться. Все еще стараясь устроиться поудобнее на металлическом кресле, Гарви погружается в академическую диссертацию своего сержанта о тайнах мастерства Джона Уэйна. Слушает молча, потому что куда еще деваться. Слишком жарко, чтобы печатать то обвинительное заключение. Слишком жарко, чтобы читать «Ивнинг Сан» на столе Сиднора. Слишком жарко, чтобы спускаться на Балтимор-стрит за чизстейком. Слишком, блин, жарко. Ого. Есть сигнал. Гарви прокатывается на кресле к столу Эджертона и хватает трубку на первом же гудке – самый быстрый ковбой офиса. Его вызов. Его счастье. Его билет на выход. – Отдел убийств. – Северо-Запад, патрульный шесть-А-двенадцать. – Ага, что у вас? – Старик в доме. Без признаков ранений и всего такого. – Следы взлома? – Э-э, нет, тоже ничего. В голосе Гарви слышится разочарование. – А как вы сами вошли? – Входная дверь была открыта. К нему заходил сосед и нашел его в спальне. – Жил один? – Ага. – И лежит в постели? – Угу. – Сколько лет? – Семьдесят один. Гарви называет свое имя и номер, зная, что если этот патрульный смотрел не тем местом и дело вернется от медэксперта с заголовком «убийство», то расплачиваться придется Гарви. И все-таки на первый взгляд тут все просто. – Мне нужно сообщить что-то еще? – спрашивает коп. – Нет. Вы ведь уже вызвали медэксперта? – Да. – Ну тогда все. Он бросает трубку и отлепляет от спинки кресла липкую жижу, в которую превратилась рубашка. Через двадцать минут снова звонит телефон – нападение с ножом на западной стороне, тоже мелочевка, один пацан уже в реанимации Университетской больницы, второй – в Западном КПЗ, таращится в кокаиновом угаре на Гарви и Кинкейда. – Он сам к нам пришел и сказал, что зарезал брата, – говорит охранник. Гарви фыркает от смеха. – Как по-твоему, не обдолбан ли он, Дональд? – Он-то? – бесстрастно переспрашивает Кинкейд. – Да не может такого быть. Они проводят на выезде не больше двадцати минут, а когда возвращаются в офис, Нолан уже отключает видак; остальные храпят так ритмично, что это даже гипнотизирует. Возвращается Эджертон из мира игр, и скоро группа готовится к самому худшему виду сна – когда детектив просыпается еще более усталым, чем был, покрытый жидкой квинтэссенцией отдела убийств, которую можно отскрести только после двадцатиминутного душа. И все же они спят. В ленивую ночь спят все. Наконец в пять снова звонит телефон, хотя они уже как два часа лишились желания отвечать на вызовы: сложившийся консенсус – если кому-то хватило неприличия расстаться с жизнью после трех ночи, то он не заслуживает отмщения. – Убойный, – говорит Кинкейд. – Доброе утро. Это Ирвин из «Ивнинг Сан». Что наловили за ночь? Дик Ирвин. Единственный в Балтиморе, у кого рабочий график еще более долбанутый, чем у детектива. Пятичасовой обзвон из-за дедлайна в семь утра – пять дней в неделю. – Все тихо. Где-то на полчаса – снова сон. А потом – чистейший ужас: в дверь из коридора колотится какая-то оглушительная машина, будто средневековый таран. В темноте справа от Гарви металл лязгает о металл. С пронзительными истошными воплями жестокий ночной зверь рвется к спящей группе, пробивается через темный портал. Эджертон вспоминает о 38-м калибре в верхнем левом ящике, полностью заряженном 158-грановыми экспансивными пулями. И слава богу, ведь зверь уже вошел, выставив стальное копье, его свинцовая броня звенит о перегородку на дальнем конце комнаты отдыха. Убей, твердит голос в голове Эджертона. Убей немедленно. На них падает свет. – Какого… – Ой, блин, извиняйте, – говорит зверь, оглядывая полный офис осоловелых лиц. – Я и не заметила, что вы тут спите. Ирен. Монстр – это уборщица с акцентом Восточной части Балтимора и желто-белыми волосами. Стальное копье – швабра; лязгающая броня – бо́льшая половина полотера. Они живы. Ослепли, но живы. – Выключи свет, – выдавливает Гарви. – Выключу-выключу. Вы уж простите, – говорит она. – Спите себе дальше. Я тогда вон тама начну и вас трогать не буду. Вы спите дальше, а я уж скажу, как лейтенант придет… – Спасибо, Ирен. Это древняя уборщица с золотым сердцем и таким словарным запасом, от которого покраснеет даже тюремный охранник. Она живет одна в неотапливаемом доме, зарабатывает пятую часть их оклада и никогда не опаздывает к 5:30, чтобы отполировать до блеска линолеум на шестом этаже. В прошлое Рождество она купила на немногие сбережения, не потраченные на пропитание, телевизионную подставку из ОСП – подарок отделу убийств. Нет такой боли или обиды, из-за которых у них язык повернется наорать на эту женщину. Но вот заигрывать с ней – запросто. – Ирен, милая моя, – говорит Гарви, пока она не успела закрыть дверь. – Ты уж осторожней. Кинкейд сегодня без штанов и весь в мечтах о тебе… – Врешь поди. – Спроси хоть Боумена. – Правда, – подхватывает Боумен из конца офиса. – Ходил тут без штанов и звал тебя по имени… – Поцелуй меня в задницу, Боумен. – Ты, смотри, Кинкейду такого не ляпни. – Он тоже может поцеловать меня в задницу, – отвечает Ирен. Тут, как по заказу, из туалета возвращается Кинкейд, пусть и целиком одетый, и Боумену не приходится его долго уговаривать, чтобы он начал флиртовать с уборщицей. – Ну же, Ирен. Порадуй меня. – С какого перепугу, Дональд? – втягивается она в игру. – Что у тебя есть такого, что мне прям надо? – Да вот есть кое-что.