– Только видела один раз. – Где он бывает? Где его проще всего найти? – В центре. На Парк и Ютоу, где-то там. – Есть какие-то конкретные места? – «Спортсмен Лаунж». – Это на Парк и Малберри? – Ага. Он знает там Рэнди. Бармена. – Ладно, подруга, – говорит Эджертон, закрывая блокнот. – Теперь отдыхай. Джени сжимает ему ладонь, потом смотрит в глаза. – Даррелл? – спрашивает она. – Он умер, да? Эджертон колеблется. – Выглядел он паршиво. Позже той ночью, когда Ронни Лоуис возвращается в опустевший дом в Уэстпорте за своими вещами, его видит с крыльца сосед и вызывает полицию. Принявший вызов патрульный из Южного района загоняет подозреваемого в подвал и, надев на него наручники, находит за бойлером «Saturday Night Special» 32-го калибра. На следующий день проверка отпечатков пальцев по NCIC выявляет, что Лоуис на самом деле Фред Ли Твиди, год назад совершивший побег из тюрьмы в Вирджинии, где мотал срок за другое убийство. – Если б меня звали Твиди, – заявляет Эджертон, читая рапорт, – я бы тоже сменил имя. Еще один летний вызов, еще одно закрытое летнее дело. В эту пору явился новый Гарри Эджертон, лучше прежнего, – по крайней мере, если спросить его группу. Он берет трубку. Выезжает на вызовы. Пополняет круглосуточный журнал. После одного убийства с участием полиции Эджертон, сидевший в комнате отдыха, даже предложил опросить пару свидетелей. Дональд Кинкейд если и не убедился в его преображении, то хотя бы смягчился. И хоть Гарри еще не заслужил народной любви за то, что приезжает пораньше сменить полуночных детективов, он все-таки приезжает пораньше – а потом, как обычно, уходит позже остальных. Отчасти причина перемен – Роджер Нолан, сержант, оказавшийся меж двух огней: он поговорил с Эджертоном о том, что лучше избегать распрей и время от времени вспоминать о реальной политике. Отчасти – сам Эджертон, последовавший совету Нолана, потому что ему уже надоело быть излюбленным мальчиком для битья. А отчасти – остальные в группе, в частности Кинкейд и Боумен, которые тоже стараются поддерживать существующее перемирие. И все-таки каждый знает, что это временное и хрупкое затишье, зависящее от доброй воли слишком многих рассерженных людей. Эджертон готов в чем-то пойти навстречу, но все-таки Эджертон – это Эджертон, и работает он так, как работает. И Кинкейд с Боуменом тоже готовы придержать языки, только пока паршивая овца не отобьется от стада. В таких реалиях дружеские отношения долго не протянут, но хотя бы временно группа Нолана держится вместе. Более того, парни Нолана, можно сказать, на коне – им досталось на пять-шесть дел больше, чем остальным группам в смене Д’Аддарио, и при этом их процент раскрываемости выше. Мало того, на них же в этом году взвалили девять из семнадцати инцидентов с участием полиции. А именно из-за таких случаев – со всеми вытекающими уголовными и гражданскими исками, – на отдел сильнее обрушиваются начальники, словно кара египетская. Впрочем, в этом году урожай вызовов расчищен без шума и пыли. В общем и целом, с точки зрения Нолана, год выходит приличный. Конечно, важный источник радости Нолана – это Рич Гарви и его восемь раскрытых дел, но и у Эджертона пошла светлая полоса – начиная с того наркоубийства на Пейсон-стрит в конце мая. Закрыв его, он подключился к суду над Джо Эдисоном, который возглавлял судья Хаммерман, – это была успешная трехнедельная кампания по отправке девятнадцатилетнего социопата на пожизненное за одно из четырех предъявленных ему наркоубийств 1986-го и 1987-го годов. Эджертон вернулся в ротацию как раз вовремя, чтобы ночью принять вызов в Уэстпорте, и потом до конца лета последовали еще два раскрытых убийства, причем одно – уличный худанит на наркорынке Олд-Йорк-роуд. В убойном четырех раскрытий подряд обычно хватает, чтобы заткнуть рот любым критикам, и на недолгое время обстановка в группе Нолана как будто налаживается. В середине лета на одной из смен с четырех до полуночи Эджертон сидит за столом в главном офисе, зажав плечом телефонную трубку, с сигаретой в уголке рта. Мимо проходит Уорден, и Эджертон разыгрывает преувеличенную пантомиму, чтобы попросить у пожилого детектива зажигалку «Бик»; затем наклоняется над столом за огоньком. – О господи, – говорит Уорден, протягивая зажигалку. – Надеюсь, нас никто не увидит. Через двадцать минут Эджертон, все еще в плену того же разговора, машет Гарви и снова просит огонька, и Уорден, наблюдая из комнаты отдыха, так просто этого не оставляет. – Эй, Гарри, что-то ты начинаешь привыкать, что тебе дают закурить белые. – А что поделать? – отвечает Эджертон, прикрыв трубку ладонью. – Ты что-то сказать хочешь, Гарри? – А что поделать? – повторяет Эджертон, вешая трубку. – Нравится мне это. – Эй, – вклинивается Кинкейд. – Пока Гарри отвечает на вызовы, ему можно и дать прикурить, да, Гарри? Ты, главное, бери трубку почаще – и я хоть с коробком спичек стану ходить. – Идет, – говорит Эджертон, развеселившись. – Исправляется наш Гарри, да? – говорит Кинкейд. – Снова приучается к убойному. Он нормальный мужик, если не подпускать его к Эду Бернсу. – Вот именно, – улыбается Эджертон. – Это гадкий Эд Бернс меня испортил, подбивал на длинные расследования, говорил не слушать вас… Это все Бернс. Обвиняйте его. – И где он теперь? – прибавляет Кинкейд. – Все еще в ФБР, а ты снова здесь, с нами. – Он тебя просто использовал, Гарри, – говорит Эдди Браун. – Ага, – Гарри затягивается сигаретой. – Похоже, кинул меня старина Эдуардо. – Поматросил и бросил, – вставляет Гарви из угла комнаты. – Вы говорите, на минуточку, о спецагенте Бернсе, – говорит Эд Браун. – Эй, Гарри, я слыхал, что у Бернса уже есть свой стол в ФБР и что он туда окончательно переехал. – Свой стол, своя машина, – подливает масла в огонь Кинкейд. – Эй, Гарри, – говорит Эд Браун. – А он с тобой хоть еще общается? Звонит, рассказывает, как у них там дела в Вудлоне? – Да, однажды прислал открытку, – отвечает Эджертон. – И написал на обороте: «Жаль, тебя здесь нет». – Ты лучше держись нас, Гарри, – саркастично замечает Кинкейд. – Мы о тебе позаботимся. – Ага, – говорит Эджертон. – Уж вы позаботитесь. Учитывая, что речь об Эджертоне, эта перебранка непринужденная и почти ласковая. В конце концов, это тот же отдел, где новости о диабете Джина Константина отметили, нарисовав на меловой доске в комнате отдыха два столбца: «Кому насрать на то, что Константин умрет» и «Кому не насрать». Второй увенчали сержант Чайлдс, лейтенант Стэнтон, мать Тереза и Барбара Константин. Был в коротком столбце и сам Джин, а сразу за ним шел его кредитный союз госслужащих. Если судить по такой планке братских уз, Эджертон не столкнулся с чем-то из ряда вон в эту ленивую смену с четырех до полуночи. Вообще-то эта сцена в главном офисе – редкое зрелище: Гарри Эджертон как Свой в Доску, детектив среди детективов. Бог с ним, что он по-прежнему высоко ставит Эда Бернса и текущее расследование Бордли. И бог с ним, что Кинкейд с Эдди Брауном не очень-то верят, будто Эджертону больно хочется возиться с обычными убийствами, пока его кореш в полевом штабе ФБР занимается двухлетним расследованием по организованной преступности. И бог с ним, со всем нытьем этого года: прямо сейчас главное, что Эджертон занимается убийствами. Это новый Гарри смеется, когда коллеги заверяют, что еще сделают из него человека, это изменившийся детектив объявляет во всеуслышание, что готов поднять трубку звонящего телефона. – Вперед, Гарри. – Смотри, не споткнись. – Взял на третьем гудке. Ну все, созывайте, блин, пресс-конференцию. Эджертон посмеивается – образец терпимости. Прикрывает трубку одной рукой, поворачивается на кресле с наигранным недоумением. – А что надо делать? – спрашивает он с притворной искренностью. – Просто говорить вот сюда? – Ага, верх прикладываешь к уху, а в низ говоришь ртом. – Отдел по расследованию убийств. Эджертон. – Ну вот, Гарри. Другое дело. Суббота, 9 июля Тут жарче, чем в аду. Три утра, в комнате отдыха – градусов под тридцать, если не больше. Оказывается, какой-то счетовод в бухгалтерии решил, будто полуночной смене не нужно отопление до февраля и кондиционер – до августа, и теперь Дональд Кинкейд меряет шагами главный офис, будучи в рубашке, семейниках и носках, грозя полностью оголиться, если до утра не похолодает. А обнаженный Кинкейд в ночную смену – это страшно. – О боже, – говорит Рич Гарви, болезненно-синий от свечения телевизора. – Дональд снял штаны. Помилуй господи того, кто сегодня спит у него на животе. Это давняя традиция группы Нолана – бородатая шутка о том, что Кинкейд в ночную смену ищет любовь, причем среди детективов помоложе. Вчера ночью Макаллистер уснул на зеленом виниловом диване, только чтобы проснуться через час в смертельном ужасе: его оседлал, ласково воркуя, Кинкейд. – Не, не сегодня, – парирует Кинкейд, снимая галстук и растягиваясь на диване. – Слишком жарко. Все в помещении возносят одну и ту же беззвучную молитву: Господи, пусть зазвонит телефон. Пусть загорится огонек линии с добавочным номером 2100 и принесет смерть и хаос, а то мы тут захлебнемся в собственном поту и вони. Сейчас кто угодно готов даже на убийство из-за наркотиков. Хоть двойное, два побелевших скелета где-нибудь в подвале, без единого свидетеля или подозреваемого. Плевать, что за вызов, лишь бы выбраться на улицу, где, как ни поразительно, на пять градусов прохладнее. Роджер Нолан подключил в главном офисе видеопроигрыватель, и половина группы может смотреть какую-нибудь отвратительную киношку, где все гоняются друг за другом на тачках. Первый фильм в тройном сеансе нолановской полуночной смены, как правило, превосходный, второй – обычно терпимый. Но к трем часам Нолан гарантированно умудряется найти что-нибудь вгоняющее в сон, а сон к этому времени уже приобретает немалую привлекательность. Видак – уступка Нолана перед адским порядком полуночной смены, перед абсурдностью положения, когда шесть взрослых мужиков целую неделю сидят вместе в офисной высотке в центре. В Балтиморе детектив отдела убийств работает три недели с восьми до четырех, затем две недели с четырех до двенадцати, потом – одну неделю с полуночи и до утра. И это приводит к странной перевернутой ситуации: в любой момент целая смена из трех групп работает днем, две группы – с четырех до двенадцати и одна – сама по себе в полуночную, когда и происходит чуть ли не половина всех убийств. В бурные ночные часы ни у кого нет времени ни на фильмы, ни на что-либо еще. К примеру, в смену с двумя убийствами и одной полицейской стрельбой точно не до сна. Но в ленивые ночи, как сейчас, детективы на собственной шкуре узнают, что такое трупное окоченение. – Спина меня скоро совсем прикончит, – говорит Гарви. Естественно. Он же пытается уснуть сидя в металлическом кресле, откинув голову на подголовник горизонтально. На шестом этаже жарче, чем в гриле «Вебер» на Четвертое июля, а Гарви все еще не снял галстук. Да человек ли он вообще? Кинкейд уже храпит на зеленом диване. Боумен – за углом, вне поля зрения, но, когда его видели в последний раз, он тоже клевал носом – кресло приперто к стене, короткие ноги едва достают до пола. Эджертона носит хрен знает где – поди, отстреливает космических монстров в игровом автомате на Балтимор-стрит. – Эй, Рич, – говорит Нолан, сидящий в метре от телеэкрана, – сейчас не пропусти. На этом почти весь фильм держится. Гарви поднимает голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как один крутой мужик разносит другого из чего-то, напоминающее гранатомет. – Просто замечательно, Родж. Нолан замечает общую хандру и медленно подкатывается на офисном кресле к телевизору, толкаясь ногами. Читает этикетку на другой кассете.