– Да что? Я полицейский. Мне можно. – Только не со мной в машине. Браун закатывает глаза. – Сверни к «Райт Эйд» на Балтимор-стрит, – говорит Уорден. – Сигары возьму. Словно что-то доказывая, Браун снова давит на педаль и проезжает все красные светофоры в центре. На Калверт и Балтимор он встает во второй ряд перед магазином и выходит раньше, чем успевает среагировать Уорден. Отмахивается от него и через минуту возвращается с сигаретами своей марки и с мягкой пачкой «Бэквудс». – Я взял тебе даже розовую зажигалку, как ты любишь. Большую. Мирное подношение. Уорден смотрит на зажигалку, потом на Дэйва Брауна. Они оба – крупные мужчины, оба совершенно неприлично втиснуты в тесный салон двухдверного седана эконом-класса. Оба чувствуют давление, словно в консервной банке с человечиной, но комедийный потенциал от этого почему-то только растет. – Говорят, нужно быть большим человеком, чтобы ходить с розовой зажигалкой, – говорит Браун. – Большим или близко знакомым с альтернативными образами жизни. – Ты же знаешь, почему мне нужны большие, – отзывается Уорден, закуривая сигару. – Потому что не можешь закуривать мелкими из-за толстых пальцев. – Вот именно, – отвечает Уорден. «Кавалер» скачет по выбоинам и лежачим полицейским в полуденном трафике Ломбард-стрит. Уорден выпускает дым в окно и смотрит, как из офисных зданий выходят на ранний обед секретарши и бизнесмены. – Спасибо за сигары, – говорит он через пару кварталов. – Не за что. – И за зажигалку. – Не за что. – Но помогать тебе я все равно не буду. – Знаю, Дональд. – И водишь ты все равно хреново. – Да, Дональд. – И все равно ты говна кусок. – Спасибо, Дональд. – Доктор Гудин, – говорит Уорден, указывая на металлическую каталку перед дверью прозекторской, – эта ваша? – Эта? – спрашивает Джулия Гудин. – А что, она с вашего дела? – Ну, вообще-то старший следователь – детектив Браун. Я только для моральной поддержки. Врач улыбается. Это низенькая женщина, даже субтильная, с коротко подстриженными светлыми волосами и очками в тонкой оправе. И, несмотря на солидность белого халата, молодая и как минимум слегка напоминает Сэнди Дункан. Проще говоря, Джули Гудин ни разу не похожа на патологоанатома, и, учитывая превалирующий стереотип, это, пожалуй, даже комплимент. – А еще я здесь потому, – добавляет Уорден, – что Браун обещал угостить меня завтраком через дорогу. Браун пронзает Уордена взглядом. Сигары. Зажигалки. Завтраки. «Старая ты скотина, – думает он, – может мне, сука, сразу ипотеку за тебя оплатить?» Уорден отвечает ухмылкой, потом поворачивается обратно к патологоанатому, уже стоящей к детективам спиной. Она у металлической ванночки, режет органы клиента этого часа – черного мужчины средних лет с зияющей грудью, лежащего на каталке рядом с ней. – Думаю, – говорит Уорден, – вы ужасно рады, что снова работаете со мной, да? Джейн Гудин улыбается. – У вас всегда интересные случаи, детектив Уорден. – Интересные, значит? – Всегда, – говорит она, снова улыбаясь. – Но до нее я дойду только через полчасика. Уорден кивает и возвращается с Дэйвом Брауном в комнату для взвешивания. – Спорим, она ужасно рада меня видеть. – Это почему? – Тиффани Вудхаус. Дело о младенце. – Ах да. Доктор Гудин не успела проработать на Пенн-стрит и пары месяцев, а у нее с Уорденом уже своя история. Или, скорее, катастрофа: это случилось три недели назад, после вызова из больницы Бон-Секур по поводу подозрения на жестокое обращение с ребенком, когда Уордена и Рика Джеймса в дальней смотровой встретило изувеченное тельце двухлетней малышки. Изначально Тиффани Вудхаус поступила с остановкой сердца, но когда специалисты скорой помощи ввели трубку в желудок ребенка, единственной жидкостью, которую они извлекли, оказалась застарелая кровь, оставшаяся после предыдущей травмы. Затем врачи заметили, что на ее лице и конечностях уже начинается трупное окоченение. Оба детектива обратили внимание на большой синяк на правой стороне лба и другие на плече, спине и животе. Предполагая худшее, детективы привезли в убойный обоих родителей, а узнав, что в доме на Холлинс-стрит есть еще три ребенка, связались с департаментом социальных служб. Но на продолжительных допросах и мать, и отец настаивали, что понятия не имеют, кто мог причинить девочке такие увечья. Затем на новые подозрения натолкнула тринадцатилетняя дочь, упомянув, что за малышкой присматривал ее десятилетний двоюродный брат. Она сказала, что, находясь на втором этаже, услышала звук удара, а когда спустилась и спросила о шуме, мальчик ответил, что просто громко хлопнул в ладоши. После этого, по ее словам Уордену, она унесла Тиффани наверх, но девочка молчала и почти не двигалась. Она положила ее на диван и смотрела, как та засыпает. Уордену и Джеймсу, понятно, очень хотелось потолковать с мальчиком, но он вдруг как сквозь землю провалился. У тети он проживал, потому что до этого сбежал из дома бабушки в Беннет-Плейс, а теперь сбежал и с Холлинс-стрит. Поэтому, когда на следующее утро Джулия Гудин приступила к вскрытию крошечного тельца, ей оставалось исходить только из показаний дочери и очевидных травм, включавших сильный удар по голове, вызвавший обильное кровоизлияние. Все это складывалось как минимум в предварительный вывод об убийстве – о чем вскоре и сообщили журналистам. Но тем же утром десятилетку наконец нашли патрульные в переулке за домом его бабушки и привезли в убойный. Он дал показания в присутствии матери и прокурора из отдела по делам несовершеннолетних. По его словам, он находился наедине с Тиффани до часу дня, когда она заплакала. Он взял ее на руки, поиграл, пока она не затихла, потом положил на подлокотник в гостиной. Но, пока он смотрел телевизор, девочка упала и ударилась головой о велосипед, валявшийся на полу за креслом. Тиффани безудержно плакала, и мальчик выбежал на улицу в поисках двоюродной сестры. Но не смог ее найти и запаниковал. Тут вернулась тринадцатилетняя девочка, и вдвоем они увидели, что у Тиффани закатились глаза. Тогда они положили ее на пенорезиновый коврик в средней комнате и прислушались к булькающему звуку, исходящему из ее горла. Затем увидели, что Тиффани не дышит. Они пытались привести ребенка в чувство – отчаянно и неуклюже, чем и объяснялись синяки на груди, спине и животе. Девочка задышала, ее положили на диван. Затем она снова перестала дышать, и ее снова пытались воскресить, на этот раз сбрызнув холодной водой. Потом вернули малышку в среднюю комнату и уложили рядом с ее одномесячным братом. Скорую они не вызывали. Когда в тот же день допросили тринадцатилетнюю девочку, она раскаялась. До этого она соврала, испугавшись родителей, и по той же причине оба подростка не обратились за помощью. Скорую вызвали, только когда вернулись в восемь вечера с работы взрослые. Дети повели себя глупо, и история закончилась трагически, но, на взгляд Уордена, это никак нельзя назвать убийством. Но бюро судмедэкспертизы в общем и Джулия Гудин в частности не поверили. Джон Шмялек, как старший патологоанатом, отметил, что травмы головы тяжелые – намного тяжелее, чем можно получить в результате падения с кресла. Однако Уорден поверил юному свидетелю, по описанию которого девочка завалилась с подлокотника вверх ногами прямо на металлический руль велосипеда. И когда детективы убедили Тима Дури из прокуратуры штата не предъявлять обвинение, Шмялек потребовал о встрече. Бюро судмедэкспертизы не изменит своих выводов, заявил он прокурору, и его беспокоит, что теперь сторонний наблюдатель может подумать, будто детективы нарочно заминают дело, чтобы не предъявлять десятилетнему подсудимому обвинение, которое невозможно доказать в суде. Сложилась патовая ситуация, а проблема Гудин в ней была проста: судебный патологоанатом не может ошибаться. Никогда. Даже в предварительном выводе. Потому что по незыблемому правилу любая публично признанная ошибка эксперта в любой криминологической области – анатомии, трасологии, баллистике, ДНК, – становится добычей всех адвокатов города. Дайте хорошему защитнику палец, то есть спорное мнение эксперта, – и он откусит всю руку, выиграв с обоснованным сомнением. А уж смерть двухлетней девочки вероятнее других дел попадет в заголовки. «Смерть девочки считается убийством, обвинения не выдвинуты», – объявили в «Сан». В статье процитировали Д’Аддарио: «У нас есть базовое понимание ситуации, но мы не можем со всей уверенностью сказать, что именно произошло в доме… Мы вынуждены придерживаться решения медэксперта». Шмялек в противовес заявил, что объяснения подростков «не сходятся с характером травм… ребенок умер в результате чужих действий». Впрочем, медэксперт уступил в том, что теоретически смерть могла наступить в результате случайных действий, но наверняка сказать нельзя. В отчаянных поисках компромисса он аккуратно пояснил, что медицинский вывод об убийстве не обязан повлечь за собой уголовное обвинение. Ясность внесла представительница полицейского департамента, заявив журналистам: «Девочку не убили. Больше мне добавить нечего». В общем и целом для Уордена дело Тиффани Вудхаус закончилось неудачно – бесповоротным выводом об убийстве, по которому никогда не предъявят уголовное обвинение. К тому же убойному пришлось договариваться с медэкспертами на глазах у общественности, и, оглядываясь назад, это было вполне в духе года, сложившегося у Уордена. Теперь, спустя три недели, Здоровяк снова на Пенн-стрит с новым телом. И кто же ждет его в прозекторской, как не Джулия Гудин. Детективы наблюдают, как их Джейн Доу[63] из Биллиленда отправляется под камеру во внешней комнате, и Уорден просит обратить особое внимание на отпечатки шин на левой руке и верхней части туловища. Через пятнадцать минут они следуют за жертвой в секционную, где внешний осмотр начинается на первом же освободившемся месте – так получилось, что это между жертвой пожара из Принс-Джорджа и жертвой ДТП с Фредерик. Доктор Гудин предельно осторожна. После неразберихи с Тиффани Вудхаус она работает еще внимательнее. Медленно обходит труп, находя следы шин, синяки и подтеки, все видимые травмы. Отмечает их на верхней странице планшета, где изображены контуры женского тела. Аккуратно ищет трасологические улики на руках, потом берет анализ под ногтями, хоть и не видит признаков борьбы. Особое внимание уделяет щиколоткам и бедрам в поисках характерного следа от бампера, который укажет, что ее сбили в стоячем положении и потом переехали. Тоже ничего. Уорден указывает на синяки от пальцев у плеч. – Похоже, что ее сперва схватили? – спрашивает он. Гудин качает головой. – На самом деле эти подтеки могли остаться уже после того, как ее переехала машина, – говорит она. Уорден упоминает о сережках и клочках волос, найденных по сторонам от головы. Возможно ли, что их в ярости выдрал нападавший? – Скорее всего, их вырвали колеса. А рваные шорты? Рваные трусики? Нет, говорит Гудин, показывая, что они разорваны с одной и той же стороны – в самом слабом месте при наезде. – Это тоже могли быть колеса. Уорден вздыхает, отступает и смотрит на Брауна. Теперь оба видят, к чему все идет; с тем же успехом можно не мешать врачу работать и удалиться в ресторан «Пенн». – Ну, – говорит Уорден, – мы тогда сгоняем через улицу и вернемся через полчаса. – Лучше через час. Уорден кивает. «Пенн» в основном обеденное заведение – это семейный греческий ресторан, большая часть клиентуры которого – из больничного комплекса через дорогу. Декор помещения выполнен в бело-голубых тонах, много ламината и обязательных настенных росписей с Акрополем и Эгейским побережьем. Гиросы исключительные, завтраки – приемлемые, а пиво – холодное. Браун заказывает стейк с яичницей, Уорден – пиво. – Вам какую прожарку? – спрашивает официантка. – Он любит слабую, – улыбается Уорден. Браун смеряет его взглядом. – Давай-давай, Дэвид, закажи с кровью, тебя же ничем не проймешь.