– Средняя, – говорит Браун. Уорден улыбается, официантка уходит на кухню. Браун смотрит на старшего детектива. – Что думаешь? – Прямо сейчас ставлю на то, что она не признает это убийством, – отвечает Уорден. – Да уж после того, что она с тобой натерпелась, вряд ли, – саркастично говорит Браун. – Ты ее для всех нас испортил. – Ну, блин… Едят и пьют они в тишине. Доев стейк, Браун снова смотрит на Уордена. – А знаешь, что я сделаю? – спрашивает он. – Свожу ее и покажу место преступления. Уорден кивает. – Как думаешь, поможет? Уорден пожимает плечами. – Я-то знаю, что это убийство, Дональд. Браун допивает кофе и тушит вторую сигарету. В мае по плану клиники Джонса Хопкинса он урезал свой рацион до пары сигарет в день. Каждый раз, когда он кашляет, кажется, будто это измельчитель в раковине подавился ложкой. – Готов? – Ага. Они переходят улицу, поднимаются по пандусу на погрузочную платформу, проходят мимо тяжелой двери камеры хранения гнилых трупов: самые тяжелые случаи осматривают отдельно, чтобы жизнь на Пенн-стрит была хоть сколько-то терпимой. Даже с погрузочной платформы все еще ощущается невероятное зловоние. Джулия Гудин уже заканчивает. Как и ожидалось, она не находит на теле ничего, что определенно указало бы на убийство. Особенно важно отсутствие заметных кровоподтеков на ногах, говорит она. Велика вероятность, что женщина уже лежала на стоянке, когда ее переехали. На токсикологическую экспертизу уйдут недели, но и Гудин, и детективы догадываются, что алкоголь обязательно обнаружат, если еще и не наркотики вдобавок. В конце концов, это билли, найденная мертвой в воскресное утро; скорее всего, перед этим она заскочила в один-два бара. Нет ни спермы, ни признаков изнасилования. Откуда нам знать, заявляет Гудин, что она не просто упала пьяной, после чего ее кто-то переехал? Что, если ее не заметили с грузовика и сдали назад к погрузочной платформе? Уорден передает мнение дорожника о шинах, по которому выходит, что это был не грузовик. а спортивная машина. – Если бы ее переехала фура, повреждений было бы больше, правильно? – говорит он. – Сложно сказать. Дэйв Браун напоминает о пропавшей сандалии. Если она упала пьяная, разве сандалия не нашлась бы рядом? Любопытная мысль, соглашается Гудин, но неубедительная – если жертва была пьяна, она могла потерять сандалию и в двух кварталах от места, где упала. – Слушайте, если принесете мне что-то однозначное, я дам заключение об убийстве, – говорит она. – А сейчас у меня не остается другого выбора, кроме как оставить случай на рассмотрении. В тот же день Дэйв Браун возвращается вместе с ней на Пенн-стрит для экскурсии по месту преступления, снова и снова утверждая, что безлюдная стоянка просто не подходит для обычного наезда. Гудин внимательно слушает, осматривается и кивает, но по-прежнему наотрез отказывается признавать смерть убийством. – Мне все равно нужны фактические доказательства, – настаивает она. – Найдите что-нибудь неопровержимое. Браун принимает поражение достойно и, хоть по-прежнему верит, что это убийство, отчасти понимает, почему дело должно остаться на рассмотрении. В конце концов, три недели назад Гудин завила об убийстве – и тут же появились новые улики; теперь те же самые ковбои просят ее о том же самом заключении без однозначных доказательств. Наверняка это убийство, думает Браун, но прямо сейчас пусть побудет как есть. Тем не менее решение Гудин создает другую проблему: дело, по которому нет заключения судмедэксперта, на взгляд департамента полиции, – не убийство. А если это не убийство, его и на доске нет. А чего нет на доске, того не существует в природе. Если только старший следователь не расследует дело по собственной инициативе, велика вероятность, что оно забудется, как только детектива вызовут на следующее безусловное убийство. Если преступление и будет раскрыто, то только благодаря тому, что Дэйв Браун умудрится что-то раскопать, а Уорден, например, сильно сомневается в его способностях. Вернувшись в офис, детективы узнают, что Макларни уже закончил первоначальные действия. Дело заведено, двое билли, нашедшие тело, дрыхнут после дачи показаний в аквариуме. И уже вызвали девушку, с которой Браун говорил на месте преступления: она услышала по сарафанному радио описание жертвы и говорит, что ее тетя подходит. Браун спрашивает об украшениях тети – и девушка описывает ожерелье и сережки. Он объясняет, что семье необязательно приезжать на Пенн-стрит для опознания – оно невозможно из-за травм лица. Где-то через час дактилоскопия подтверждает, что покойная – Кэрол Энн Райт, моложавая сорокатрехлетняя женщина, проживавшая менее чем в двух кварталах от места смерти. Мать пятерых детей, в последний раз родные видели ее в одиннадцать вечера в воскресенье, когда она пошла к Хановер-стрит, чтобы поймать машину до Южного отделения, где в обезьяннике сидит ее друг. Еще до вечера Браун подтверждает, что жертва действительно ненадолго заглядывала в Южные камеры предварительного заключения, после чего отбыла в неизвестном направлении. А к вечеру вызывают ее семью – рассказать все, что знают. Оправдывая сокровенные надежды Брауна, добросовестный деревенский народ Южного Балтимора говорит и друг с другом, и с полицией, вываливая всевозможные релевантные факты и слухи. Разматывая историю от конца к началу, Браун узнает, что вскоре после того, как по новостям дали описание жертвы, племяннице покойной позвонили друзья из «Хелен Голливуд Бара» на Бродвее, в Феллс-Пойнте. Барменша и администратор знали Кэрол и оба вспомнили, что она заходила под час ночи с неким Риком – парнем с длинными светло-каштановыми волосами и черной спортивной машиной. Немного погодя семья звонит с новыми сведениями: до бара, вскоре после полуночи, Кэрол посетила подругу в Пигтауне, чтобы купить марихуаны. Браун и Уорден спускаются в гараж штаба и сначала едут на Южную Стрикер-стрит, где подруга подтверждает встречу, но говорит, что не разглядела водителя Кэрол, потому что он не выходил из машины. Вроде бы молодой и смазливый, с длинными светлыми волосами. Машина, по ее словам, синяя или зеленая. Может, синевато-зеленая. Точно не черная. Тем же вечером в «Хелен» на Бродвее двое детективов узнают у посетителей и ночных работников еще пару деталей. Парень был со светлыми волосами, длинными и слипшимися, но слегка кудрявыми. И еще с усами. Такими как бы тонкими. – Высокий? – спрашивает Браун барменшу. – Моего роста? – Нет, – отвечает она. – Ниже. – Где-то его роста? – он указывает на одного из посетителей. – Может, еще чуть-чуть ниже. – А машина? Машина. Ничто не бесит Брауна и Уордена так, как разные описания машины, переехавшей Кэрол Энн Райт. Женщина на Стрикер-стрит говорит – синяя или зеленая малолитражка. Администратор бара говорит – черная и спортивная, с крышей «ти-топ» и круглым символом на капоте, как у 280Z. Нет-нет, говорит барменша: у нее дверцы открывались наверх, как крылья. – Крылья чайки? – недоверчиво спрашивает Браун. – Как у «лотоса»? – Я не знаю, как это называется. – Вы уверены? – Вроде бы да. Ее показания трудно игнорировать, потому что она во время закрытия выходила на улицу и слушала, как подозреваемый рассказывает, что он механик, эксперт по трансмиссиям, и сам ремонтирует свою машину. – Он ей ну очень гордился, – говорит она Брауну. Но все-таки ей непросто поверить, что какой-то смазливый укурок по имени Рик рассекает по Южному Балтимору на заказном «лотосе» за 60 тысяч долларов и подвозит девушек-билли до Южного округа. Ну конечно, думает Браун, а Дональд Уорден – мой личный секс-раб. Детективам особенно неприятен тот факт, что раз свидетели не могут договориться о машине – однозначном предмете с маркой и номером модели, написанными хромом на корпусе, – то об описании человека и говорить нечего. Все сказали о светлых волосах до плеч, но одни говорят – длинные и слипшиеся, а другие говорят – кудрявые. Только половина свидетелей упомянула усы, а уж насчет роста и веса они чего только не наслушались. Цвет глаз? Какой там. Особые приметы? Да запросто, на «лотосе» ездит. Как правило, без неточных описаний дело не обходится. Любой хороший детектив или прокурор знает, что опознание незнакомцев – самая слабая улика; в нашем многолюдном мире в памяти попросту не хватает места для новых лиц. По этой причине многие детективы-ветераны даже не утруждаются указывать предварительные описания в рапорте: описание «метр восемьдесят, сто килограммов» только повредит в суде, когда подозреваемый окажется метр семьдесят и семьдесят килограммов. Ученые также выявили, оправдав стереотип, что межрасовые опознания (черными – белых и белыми – черных), как правило, самые ненадежные, потому что обеим расам трудно отличать представителей другой на первый взгляд. Как минимум в Балтиморе репутация свидетелей с самыми бесполезными описаниями закрепилась за корейцами, владеющими каждым вторым угловым магазинчиком в центре. «Все на одно лицо», – вот их девиз для детективов из отдела ограблений. Но тут все должно быть иначе. Во-первых, белые опознают белого. Во-вторых, он провел в баре больше часа – вился вокруг Кэрол, болтал с посетителями и работниками. Вместе они помнят, что он назвался механиком – даже экспертом по трансмиссиям, – что он пил «Бадвайзер», что он упоминал выставленный на продажу бар в Парквилле и что его дяде принадлежит бар в Хайлендтауне с немецким названием, которое никто не смог воспроизвести. Даже вспомнили, что он разозлился, когда Кэрол встала потанцевать с другой девушкой под музыку из автомата. Столько всего запало в память обитателей «Хелен» – и все же Брауну досталось не более чем частичное описание. Раздосадованный Браун второй раз слушает версию барменши, потом совещается с Уорденом в конце бара, у бильярдного стола. – И это наши лучшие свидетели? – говорит он. – Мы остались ни с чем. Уорден, прислонившись к таксофону на стене, глядит на него в стиле «В каком смысле "мы", Кемосабе[64]?» – Проблема в том, что это было время закрытия и все нажрались в стельку, – продолжает Браун. – Они не смогут вспомнить его для портрета. Уорден молчит. – Как думаешь, нет смысла вызывать художника, а? Уорден смотрит в ответ скептически. Рисованные портреты даже у хороших свидетелей никогда не похожи на подозреваемого. Все черные почему-то смахивают на Эдди Брауна, а все белые в зависимости от цвета волос – вылитые двойники Даннигена или Лэндсмана. Браун не унимается. – На портрет мы тут не наскребем, да? Уорден протягивает руку. – Дай четвертак. Браун находит двадцать пять центов, думая, что Уорден хочет позвонить или, может, выбрать песню на автомате. – Браун, ты кусок говна, – говорит Уорден и сует монету в карман. – Допивай пиво и погнали. Им перепал самый худший вид расследования: поиск иголки в стоге сена – или поиск блондина Рика и его то ли черной, то ли сине-зеленой спортивной машины. Уорден нехотя объявляет его по телетайпу в розыск во всех районах. Он надеялся попридержать эту информацию, ведь если до подозреваемого каким-то образом дойдут слухи о том, что у полиции есть частичное описание машины, он ее перекрасит, бросит или спрячет где-нибудь в гараже месяца этак на четыре. А машина, понимают оба детектива, – ключевая улика. В идеале телетайпы зачитываются на каждом инструктаже по всему городу, а то и штату, если воспользоваться компьютерной системой MILES[65]. Что там, если следователь думает, что подозреваемый сбежал из штата, можно расщедриться и на NCIC. Но и местная, и национальная сети телетайпов – как и практически все остальное в системе уголовного правосудия – перегружены до безумия. Обычно все, что простой коп помнит после инструктажа, – это «красные шары» вроде убийств полицейских и детей да какой-нибудь новый прикол. Джей Лэндсман в начале недавней смены с восьми до четырех выразительно зачитал телетайп о грабеже в округе Балтимор, где украденным имуществом значились 522 галлона мороженого. – Предположительно, теперь подозреваемые толще, чем были… В балтиморских отделениях описание убийцы хотя бы зачитают, но вот будет ли кто-то слушать – вопрос открытый. Впрочем, в пользу Брауна и Уордена говорит тот факт, что женщину переехали в Южном районе. С точки зрения детектива, полиция каждого отделения славится чем-то своим: копы из Восточного лучше охраняют место преступления, у Западного спецподразделения приличные информаторы, а в Южном и Юго-Восточном на улице еще служат люди, которые действительно разыскивают преступников. В следующие несколько дней патрульные тормозят все машины, хоть как-то подходящие под описание. Протоколы, где к именам владельцев и номерам машин приложены авторегистрация и фотографии из BPI, идут на стол Брауну. Данных много, и он внимательно просматривает каждый протокол. Но как будто ничего не подходит: вот у человека черный 280Z с «ти-топом», но при этом редеющие каштановые волосы. У этого «мустанг» с помятым бампером, но длинные волосы – черные. Этот – с длинными и светлыми волосами, но его «транс эм» – светло-медного цвета. Вдобавок к проверке машин Браун и Уорден днями и ночами после убийства не вылезают из «кавалера», проверяя все, что рассказывает семья жертвы. А семья выдумывает нового подозреваемого каждый день. Сначала парень в Мидл-Ривере, которого точно зовут Рик и который звонил Кэрол за неделю до убийства. Все еще остался его телефонный номер. Когда Браун с Макларни приезжают по адресу в Мидл-Ривер, дверь открывает мужчина с короткими и редеющими светлыми волосами. Черт, думает обнадеженный Браун, он же мог и постричься. Но в большой допросной детективы узнают, что он работает на заводе «Домино Шугар» в Локаст-Пойнте, а не автомехаником. Что хуже, машина у него только одна – старая желтая «тойота»; это Браун подтверждает в тот же день, доехав до заводской стоянки. Мужчина с готовностью признается, что подвозил Кэрол Райт с Форт-авеню на мотоцикле, но искренне удивляется новостям о ее смерти. Патрульные остановили еще одного парня со светлыми волосами и подходящей машиной, зарегистрированной на адрес его матери на бульваре Вашингтона, но у этого прочное алиби. Третий билли – механик Рик из Энн-Арундел; по словам ее семьи, он даже знаком кое с кем из друзей Кэрол. Браун два дня ведет наблюдение за его домом, выглядывая черную спортивную машину, но, когда наконец забирает парня, узнает, что ему уже позвонила семья жертвы. – Мне сказали, что вы приедете, – радует он Брауна. – Что хотите спросить?