Но Доана не так-то и легко успокоить. Возвращаясь вместе с Гарви в свой офис, он не сдерживается и отпускает несколько красочных эпитетов в адрес достойного соперника. Волосы, «Ньюпортс» – все это пыль в глаза, материал для любого хорошего адвоката. «Пыль» – это теория, которая гласит: если не хочешь спорить с вещдоками стороны обвинения, придумай свои. Наверняка Роберт Фрейзер уже готов выйти за кафедру и заявить, что Винсент Букер курит «Ньюпортс». Гарви знает, что сигареты еще могут попортить им кровь, и извиняется перед Доаном. – Я уверен, что разобрался со этим сразу на месте происшествия. Просто подробностей уже не помню. – Не переживай, – мягко отвечает Доан. – Но можем ли мы как-то… – Я сейчас же свяжусь с Джеки или Генриеттой, – опережает его Гарви. – Ларри, я уверен, что это были сигареты Лины, просто уже забыл, кто мне это сказал. – Ладно, – говорит Доан. – Эта чушь про волосы меня не волнует, но вот насчет сигарет он говорил по делу. Это нужно пресечь на корню. Четверг, 20 октября На второй день разбирательств Ларри Доан сразу наверстывает упущенное. – Ваша честь, – говорит он, когда суд призывают к порядку. – Штат желает вызвать Генриетту Лукас для двух вопросов. Полански понимает, к чему все идет. – Мисс Лукас, – спрашивает прокурор, – скажите, курила ли на момент смерти ваша мать? – Да, – отвечает ее старшая дочь. – Вы знаете приблизительно, когда она начала курить? – Где-то в начале этого года. – И, – добавляет Доан, – какую марку она курила, если вам известно? – «Ньюпортс». Полански за своим столом качает головой. Но сдаваться еще не готов. На перекрестном допросе он изо всех сил намекает, что Роберт Фрейзер проводил с любовницей больше времени, чем ее взрослая дочь, и ему лучше знать, курила Лина или нет. Намекает на странное совпадение, что сорокалетняя женщина закурила за два месяца до смерти. Задает вопрос, обсуждала ли дочь свои показания с прокурором, тем самым намекая жюри, что ответы ей подсказали. Хорошая попытка – опять же, Полански отрабатывает оклад. И все же, когда через пять минут Генриетта Лукас покидает зал суда, пачка сигарет – уже не угроза. Следом за ней Доан вызывает Джона Шмялека, который описывает вскрытие и характер ранений, а также приносит в качестве вещдока несколько черно-белых фотографий с ранениями во всех подробностях. Стерильные снимки потолочной камеры на Пенн-стрит сильнее снимков места преступления доносят избыточность насилия: три огнестрельных ранения – одно с сильным пороховым ожогом на левой стороне лица, одно – в груди, одно – в левой руке; одиннадцать ножевых ранений в спину плюс поверхностные порезы шеи и подбородка; полученные при самозащите ранения на ладони правой руки. Лина Лукас дожидается справедливого рассмотрения в суде благодаря десяти кровавым фотографиям, допущенным вопреки нескончаемым протестам адвоката Роберта Фрейзера. Но утренние показания – только прелюдия к настоящей битве, войне за доверие, что начнется позже, когда мимо Роберта Фрейзера проходит явно напуганная семнадцатилетняя школьница и встает за кафедру. Во время присяги Ромейн Джексон буквально трясет – присяжные это видят. Она робко садится, положив руки на колени и приковав взгляд к Доану, не желая даже краем глаза видеть высокого чернокожего мужчину за столом защиты. Худший кошмар Доана – как его свидетельница, ключевая свидетельница, падает в обморок от страха. Как она не может ответить, не может сказать правду о том, что видела тем вечером из окна дома на Гилмор-стрит, не может вспомнить, что они обсуждали на предварительных опросах. Все это было бы понятно и даже простительно: штат Мэриленд запрещает ей голосовать или покупать пиво, и все же прокурор штата на открытом судебном заседании просит опознать подозреваемого в убийстве. – Меня зовут Ромейн Джексон, – тихо отвечает она на вопросы судебного клерка. – Я живу в доме 1606 по Западной Пратт-стрит. – Мисс Джексон, – успокаивающе начинает Доан, – постарайтесь говорить громче, чтобы вас слышали дамы и господа присяжные заседатели. – Да, сэр. Как можно медленнее и спокойнее Доан проходит с ней через основные вопросы до самого вечера на Гилмор-стрит – момента, когда она перед сном выглянула в окно на третьем этаже. Ее ответы почти все односложные; клерк снова напоминает, чтобы она говорила в микрофон. – Вы видели свою соседку Шарлин Лукас из квартиры? – спрашивает Доан. – Да. – Вы можете сказать дамам и господам присяжным заседателям, в каком часу приблизительно вы ее видели? – В начале двенадцатого. – Она была одна или с кем-то? – Она была с мужчиной, – говорит девушка. – Вы видите этого мужчину сегодня в зале? – Да, сэр. – Вы можете его показать? Глаза Ромейн Джексон на полсекунды отрываются от прокурора, и ее правая рука указывает в сторону Роберта Фрейзера. – Он, – тихо говорит она, снова приковав взгляд к Доану. Прокурор медленно подходит к ней. – Вы могли бы описать, как подсудимый выглядел в тот вечер? – Высокий, темный и худой, – говорит она. – Что на нем было из одежды? – Что-то черное. Черный пиджак, как этот. – Что-нибудь на голове? – Кепка. – Какого цвета? – Белая кепка, – говорит она, приложив руку ко лбу, – с изогнутым козырьком. Она уже плачет – так, что все видят, но недостаточно сильно, чтобы Доан подумал о прекращении опроса. По наводке прокурора она рассказывает, как Лина и высокий мужчина прошли в дом женщины и пропали из виду, как она заснула под звуки ссоры, доносившиеся с нижнего этажа соседнего дома, и как позже узнала об убийстве. – Мисс Джексон, – спрашивает Доан, – узнав или услышав об убийстве Шарлин Лукас, вы сообщили полиции то, что вам известно? – Нет, – она снова плачет. – Почему, мэм? Полански протестует. – Протест отклонен, – говорит Горди. – Испугалась, – отвечает она. – Я не хотела вмешиваться. – Вам все еще страшно? – Да, – чуть ли не шепчет она. Во время перекрестного допроса Ромейн Джексон испуганно, но твердо придерживается своих показаний. Адвокат аккуратно работает по краям ее истории: освещение на улице той ночью; время, когда она выглянула в окно; почему выглянула; могла ли расслышать ссору в соседнем доме. Полански не смеет надавить на девушку: может, грубая тактика и пошатнет ее версию, зато присяжным такое отношение не понравится. И ему остается только намекать, что она ошиблась, что, возможно, она не так уж уверена, что видела именно Роберта Фрейзера. Полански полчаса ходит вокруг да около, продлевая мучения девушки, но не в силах повлиять на суть ее истории. Когда под конец дня Ромейн Джексон уходит из зала, ее тихое отстаивание правды производит огромное впечатление. – Ну ты чего… Ромейн, милая моя, – говорит Гарви, ловя ее, когда она выбегает из задних дверей зала суда. – Ну, ну, скажи честно. Все было не так уж плохо, да? – Плохо, – она уже плачет и смеется одновременно. – Очень. – Ой, да брось, – детектив приобнимает ее одной рукой. – Ты небось под конец даже во вкус вошла, скажи? – Нет, – смеется она. – Вовсе нет. Когда через полчаса из зала выходит Доан, Гарви пристает к нему в коридоре третьего этажа: – Как там держалась моя девочка? – Отлично, – говорит Доан без преувеличения. – Боялась, но держалась отлично. Только это еще далеко не конец. На следующий день завершаются показания обвинения – обе стороны бьются из-за баллистических доказательств и патронов 38-го калибра. За кафедрой – Дэйв Браун, и Доан пытается ограничиться патронами, найденными в машине Фрейзера после его ареста; Полански, изо всех сил стараясь не нарушить досудебный запрет на упоминание убийства Пернелла Букера, на перекрестном допросе задает вопрос о выдаче ордера на обыск, когда детективы нашли плосконосые патроны 38-го калибра и ножи под кроватью Винсента Букера. Тема щекотливая – ни один адвокат не хочет переступать черту, после чего придется заговорить об убийстве Букера, – и до конца показаний Брауна им приходится четыре раза совещаться с Горди. Доан в свою очередь просит детектива напомнить о том, что ножи Винсента Букера анализировали, кровь на них не обнаружена, – и все же Полански парой вопросов вновь смог вызвать призрак альтернативного подозреваемого. Это ему удается снова, когда вслед за Брауном за кафедру выходит Джо Копера из отдела баллистики. Доан просит рассказать об экспертизе пуль, убивших жертву, а также патронах 38-го калибра, найденных в машине Фрейзера после ареста. Все пули одного калибра, подтверждает Копера. Но это показание, хотя и ограниченное, распахивает дверь для Полански, и он обращает внимание, что Лину Лукас убили плосконосыми пулями 38-го, а пули в машине его клиента – круглоносые. – То есть вы хотите сказать, – говорит Полански, – что, хотя патроны в машине Роберта Фрейзера действительно 38-го калибра, они не того же типа, что патроны на месте преступления? – Да, сэр, это так.