– Пока нет, – в замешательстве пробормотал он. – Прости, что я не впускаю тебя. Я потом все объясню. Милый голос жалобно просил из-за двери: – Не оставляй меня одну, Генри. Я не могу спуститься к нашим счастливцам. Как не поддаться на такую мольбу? Он слышал ее вздох, слышал, как, шелестя платьем, она в отчаянии отошла от двери. И он сделал то, что минуту назад считал для себя невозможным: вышел к ней в коридор. Услышав его, она обернулась и уставила дрожащий палец на затворенную дверь. – Там очень страшно? – тихо спросила она. Он успокаивающе положил ей руку на талию. Когда он заглянул в ее вопрошающие и одновременно страшащиеся его ответа глаза, ему пришла в голову одна мысль. – Ты узнаешь, что я там обнаружил, – сказал он, – если наденешь шляпу и плащ и выйдешь со мной. – А зачем нам выходить? – удивилась она. На это он мог ответить не таясь. – В первую очередь, – промолвил он, – я хочу рассеять свои и твои сомнения в обстоятельствах смерти Монтбарри. Я хочу пойти с тобой к врачу, который пользовал его, и к консулу, который был на его погребении. Она устремила на него благодарные глаза. – Ты так хорошо меня понимаешь! – воскликнула она. На лестнице им встретился управляющий. Генри отдал ему ключ от комнаты и велел служителю позвать гондольера. – Вы уходите? – спросил управляющий. – Если я понадоблюсь властям, – шепнул Генри, указывая на ключ, – я буду через час. Глава XXV День клонился к вечеру. Лорд Монтбарри и молодые супруги с гостями отправились в оперу. Сказавшись усталой, Агнес осталась в отеле. Генри Уэствик из приличия тоже пошел с друзьями в театр, однако улизнул после первого действия и вернулся к Агнес в гостиную. – Ты думала над тем, что я тебе сказал днем? – спросил он, садясь на стул рядом. – Согласись, что относительно страшного подозрения, мучившего нас обоих, теперь можно успокоиться. Агнес грустно покачала головой: – Если бы так, Генри! Если бы я могла честно признаться, что у меня отлегло на душе. Такое начало у многих мужчин отобьет желание продолжать разговор. Терпение же Генри, когда дело касалось Агнес, было неистощимо. – Если ты переберешь события дня, – произнес он, – ты не станешь отрицать, что мы кое-чего добились. Ты вспомни, как рассеял наши сомнения доктор Бруно: «После тридцати лет практики могу я, по-вашему, не распознать, что смерть наступила от бронхита?» Вот уж действительно вопрос, не требующий ответа. Или свидетельство консула – разве в нем было что-нибудь сомнительное? Узнав о смерти лорда Монтбарри, он предложил располагать им; он был в палаццо, когда прибыл гроб, и собственными глазами видел, как укладывали тело и завинчивали крышку. Свидетельство священника также не вызывает сомнений. Он не отходил от гроба, читал отходную, пока умирающий лежал в доме. Зная все это, как ты можешь отрицать, что смерть и погребение Монтбарри уже не таят загадок? Осталась лишь одна неясность: принадлежат ли найденные останки пропавшему курьеру? Или это не он? В этом все дело. Я понятно изложил свою мысль? С этим она не стала спорить. – Тогда что мешает тебе почувствовать такое же облегчение, какое чувствую я? – спросил Генри. – Мне мешает то, что я видела ночью, – ответила Агнес. – Когда мы вернулись к этой теме, уже переговорив с очевидцами, ты упрекнул меня в том, что я впадаю в суеверие, как ты изволил выразиться. Это далеко не так, хотя, выкажи это суеверие кто-нибудь другой, я бы ему поверила. Памятуя, что значили в прошлом друг для друга твой брат и я, я могу понять, почему призрак явился мне: просить милости христианского погребения – и возмездия для преступников. Я даже допускаю некоторую долю истины в том, что ты назвал месмеризмом: что будто бы я видела это под магнетическим воздействием, оказавшись между останками убитого мужа над моей головой и виновницей-женой, буквально у меня под боком мучившейся раскаяньем. Но я не могу понять, чего ради я должна была пережить это страшное испытание, если совсем не знала убитого при жизни, то есть знала постольку, поскольку принимала участие в его жене. Это к тому, что, как ты считаешь, я видела Феррари. Я не буду с тобой спорить, Генри, но в глубине души я уверена, что ты ошибаешься. Ничто не разубедит меня в том, что мы по-прежнему далеки от страшной правды. Генри и не стал ее разубеждать. Скрепя сердце, приходилось уважать ее собственное мнение. – А каким-нибудь другим способом выяснить истину ты не думала? – спросил он. – Кто нам поможет? Несомненно, графиня – ключ к тайне в ее руках. Но, имея в виду ее нынешнее состояние, можно ли доверять ее свидетельству, если, конечно, она захочет говорить? По моему впечатлению – ни в коем случае нельзя. – Ты был у нее? – перебила его Агнес. – Был. Опять помешал нескончаемой писанине, зато потребовал высказаться начистоту. – Значит, ты ей сообщил, чтó ты обнаружил в тайнике? – Конечно, – ответил Генри. – Я уведомил ее, что она несет ответственность за эту находку, хотя властям я будто бы пока не докладывал, что она связана с ней. И как о стену горох: продолжает себе писать. Но я тоже настырный человек. Заявил, что головой теперь занимается полиция, а мы с управляющим подписали протокол и дали показания. И снова она не обращает на меня никакого внимания. Чтобы ее разговорить, я добавил, что расследование будет вестись тайно и что она может рассчитывать на мое благоразумие. На миг показалось, что уловка моя удалась. Оторвавшись от писания, она глянула на меня с проблеском любопытства. «Что с ней сделают?» – спросила она, имея в виду, очевидно, голову. Я ответил, что сначала ее сфотографируют, а потом тайно, без шума похоронят. Я даже решился сообщить ей заключение хирурга, с которым консультировались: что будто бы применялись – и не вполне успешно – химические препараты, задерживающие разложение, и я прямо спросил, прав ли хирург. Недурная была западня, только она в нее не попалась. С самым безучастным видом она вдруг говорит мне: «Раз вы здесь, я хочу посоветоваться с вами относительно моей пьесы; никак не могу придумать некоторые эпизоды». Имей в виду, это говорилось без тени иронии! Ей в самом деле не терпится прочесть мне свой замечательный труд – на том, видимо, основании, что я должен всем этим чрезвычайно интересоваться, коль скоро мой брат – директор театра. Под первым же подвернувшимся предлогом я ее оставил. Так что у меня с ней ничего не получается. Зато твое влияние на нее способно возыметь действие, как это уже было. Может, попробуешь – и развеешь свои сомнения? Она наверху, я охотно провожу тебя к ней. Сама мысль о новой встрече с графиней вызвала у Агнес содрогание. – Нет! Жутко даже подумать! – воскликнула она. – После того, что произошло в той ужасной комнате, эта женщина стала мне еще неприятнее. Не проси, Генри! Потрогай мою руку – я обмираю от одного твоего рассказа. Она не преувеличивала. Генри поспешил перевести разговор на другое. – Давай побеседуем о чем-нибудь более интересном, – предложил он. – У меня есть вопрос касательно тебя самой. Я прав, что чем скорее ты уедешь из Венеции, тем легче у тебя будет на душе? – «Прав»?! – возбужденно переспросила она. – Мало сказать «прав». У меня слов нет, как я мечтаю убраться из этого кошмарного места. Но ты знаешь мое положение – ты сам слышал, что произнес за обедом лорд Монтбарри. – А вдруг после обеда его планы переменились? – пожал плечами Генри. Агнес удивленно поглядела на него. – Мне кажется, он получил письма из Англии и завтра утром покинет Венецию, – сказала она. – Совершенно верно, – подтвердил Генри. – Он уже совсем решил завтра ехать в Англию, а тебя и леди Монтбарри с детьми оставить догуливать каникулы в Венеции – под моим присмотром. Но вмешались обстоятельства, и он вынужден скорректировать свои планы. Ему придется забрать вас всех с собою завтра, поскольку я не смогу опекать вас. Мне тоже надо прервать свои каникулы в Венеции и возвращаться в Англию. Агнес смотрела в некоторой растерянности, не совсем уверенная в том, что правильно поняла его. – Тебе в самом деле надо возвращаться на родину? – спросила она. Он улыбался, отвечая: – Не выдай мой секрет, не то Монтбарри меня не простит. Остальное она прочла на его лице. – Не из-за меня ли, – воскликнула она, заливаясь краской, – ты прерываешь свои итальянские каникулы? – Просто мне надо вернуться с тобой в Англию, Агнес. Это и будут мои каникулы. В порыве благодарности она схватила его за руку. – Как бы я справилась с моими напастями, если бы ты меня не жалел? Не могу высказать, как много значит для меня твоя доброта, Генри. Она безотчетно потянула его руку к губам. Он мягко остановил ее. – Агнес, – произнес он, – ты начинаешь понимать, как я тебя люблю? Этот простой вопрос дошел до самого ее сердца. Она призналась ему без слов – просто взглянула и снова отвела глаза. Он привлек ее к себе. – Милая моя, – шепнул он, целуя ее. Ее губы, помедлив, мягко и трепетно коснулись его губ. Обняв его за шею, она спрятала лицо у него на груди. Больше они не говорили. Волшебная тишина длилась недолго: стук в дверь грубо ее нарушил. Агнес вскочила с места. Она села за рояль: инструмент стоял против двери, так что вошедшему не будет видно ее лицо. Генри раздраженно отозвался: – Войдите! Дверь не отворялась. Стучавший задал из-за двери странный вопрос: – Мистер Генри Уэствик, вы один? Агнес тотчас узнала голос графини. Она отбежала ко второй двери, ведущей в спальню. – Не подпускай ее ко мне, – растерянно пробормотала она. – Спокойной ночи, Генри. Будь это в его силах, Генри употребил бы их все на то, чтобы, не задумываясь, отправить графиню в самые дальние пределы земли. Не имея такой возможности, он еще раздраженнее повторил: – Войдите! Она медленно вошла с неразлучной рукописью. Поступь у нее была нетвердая; обычную бледность сменил кирпичный румянец; воспаленные глаза широко распахнуты. Она поразила Генри неспособностью рассчитывать свои движения: он сидел около стола, и она наткнулась прямо на стол. Она невнятно говорила, некоторые слова вообще нельзя было разобрать. Другой бы решил, что она оглушила себя каким-нибудь опьяняющим напитком. Генри правильно понял ее состояние. Подставив ей стул, он сказал: – Боюсь, вы перетрудились, графиня. Вам нужно хорошо отдохнуть.