Вдруг она опустила вуаль. – Судьба еще может это сделать, – сказала она. – Отель «Палас»? – повторила она, уясняя себе. – Ад, претворенный в Чистилище. То же самое место! О Святая Мария! То же самое место! – Она смолкла и положила руку ему на локоть. – А вдруг мисс Локвуд не остановится с вами? – тревожно спросила она. – Вы положительно уверены, что она будет с вами в отеле? – Уверен. Я же сказал вам, что мисс Локвуд путешествует с лордом и леди Монтбарри, что она член семьи, – разве вы это не поняли? Так что, графиня, придется вам пожаловать в наш отель. Ее нисколько не задел его подтрунивающий тон. – Да, – слабо сказала она. – Придется пожаловать в ваш отель. Она еще держала его за локоть; он чувствовал, как она дрожит с головы до ног. Как ни была она ему неприятна и сомнительна, элементарная человечность побудила его обеспокоиться, не холодно ли даме. – Да, зябко. И темнеет в глазах, – сказала она. – Зябко и темнеет в глазах… в такую ночь, графиня? – Ночь не имеет к этому никакого отношения, мистер Уэствик. Что, по-вашему, чувствует преступник, когда палач затягивает петлю у него на шее? Ему, я уверена, тоже зябко, и у него темнеет в глазах. Не взыщите, что у меня такая фантазия. Судьба затянула петлю на моей шее, и я это ощущаю. Она огляделась. Они стояли неподалеку от кафе «Флориан». – Зайдите со мной туда, – сказала она, – мне надо чем-нибудь взбодриться. И не раздумывайте, это в ваших интересах. Я еще не сказала вам того, что хотела сказать. Это деловой разговор, он имеет отношение к вашему театру. Гадая про себя, какая ей корысть в его театре, Фрэнсис без особой охоты внял неизбежному и вошел с ней в кафе. Он нашел тихий уголок, чтобы не особенно бросаться в глаза. – Чего вы желаете? – спросил он. Не желая затруднить его, она сама сделала заказ официанту: – Мараскине[7]. И чайник с заваркой. Официант и Фрэнсис изумленно округлили глаза. В сочетании с мараскине чай был новостью для них. Когда ее заказ был исполнен, графиня, не задумываясь, как к этому отнесутся, велела официанту вылить большую рюмку ликера в стакан и долить доверху чаем. – Я не могу сама, – объяснила она, – у меня дрожат руки. Эту странную смесь она выпила с жадностью, обжигаясь. – Мараскиновый пунш, – сказала она. – Не желаете попробовать? Я наследую патент на этот напиток. Когда ваша королева Каролина[8] жила на континенте, мою матушку определили к ее двору. В счастливую минуту обиженная жизнью августейшая особа изобрела мараскиновый пунш. Сердечно привязавшись к этой милостивой государыне, матушка усвоила ее вкусы, а от нее в свою очередь переняла я. Итак, мистер Уэствик, позвольте теперь сказать о деле. У вас театр. Вам нужна новая пьеса? – Мне всегда нужна новая пьеса – хорошая, разумеется. – Если она хорошая, вы платите за нее? – Я плачу щедро, это в моих интересах. – Если пьесу напишу я, вы ее прочтете? Фрэнсис опешил. – Что вас надоумило писать пьесу? – спросил он. – Случай, – ответила она. – Мне довелось рассказывать покойному брату о визите к мисс Агнес в последний приезд в Англию. Его не заинтересовало содержание разговора, но поразил сам рассказ. Он сказал: «Происшедшее между вами ты изложила точным и выразительным языком театрального диалога. У тебя есть сценическая жилка. Попробуй написать пьесу. Можешь заработать на этом деньги». Вот это меня и надоумило. Последние слова его потрясли. – Но вам же не нужны деньги! – воскликнул он. – Мне всегда нужны деньги. У меня расточительные вкусы. А имею я жалкие четыреста годовых и что осталось от других денег – фунтов двести в кредитных письмах. Фрэнсис понял, что речь идет о тех десяти тысячах, что она получила от страховых контор. – Профукать все эти тысячи! – воскликнул он. Она дунула поверх сложенных пальцев. – Вот так это делается, – холодно ответила она. – Барон Ривар? Она подняла на него вспыхнувшие гневом темные глаза. – Мои дела – это моя тайна, мистер Уэствик. Я сделала вам предложение, и вы пока не ответили мне. Не говорите «нет», сначала подумайте. Вспомните, какую жизнь я прожила. Мало кто, включая драматургов, столько же перевидал. Я изведала удивительные приключения, наслушалась замечательных историй, я присматривалась, я запоминала. И что же, в моей голове не наберется материала на пьесу, представься мне возможность написать ее? – Минуту помолчав, она снова проявила непонятный интерес к Агнес: – Когда вы ожидаете здесь мисс Локвуд? – Какое это имеет отношение к вашей будущей пьесе, графиня? Та словно бы затруднилась подходящим ответом. Наполнив второй стакан мараскиновым пуншем, она на добрую половину опустошила его, прежде чем заговорить. – Это имеет самое прямое отношение к моей будущей пьесе, – отрезала она. – Отвечайте же. И Фрэнсис ответил: – Мисс Локвуд может быть здесь через неделю, если не раньше. – Отлично. Если через неделю я буду жива и на воле, а иначе говоря, в здравом рассудке – не прерывайте, я знаю, о чем говорю, – у меня будет готов набросок, по которому можно будет видеть, на что я способна. Еще раз спрашиваю вас: вы прочтете? – Безусловно, прочту. Но я не понимаю, графиня… Подняв руку, она призвала его к молчанию и допила второй стакан пунша. – Я – живая загадка, – сказала она. – И вам хочется меня разгадать. Что ж, вот вам отгадка. Широко распространена глупая идея, что-де уроженцы теплых стран обладают богатым воображением. Это глубочайшее заблуждение. Таких прозаических людей, как в Италии, Испании, Греции и других южных странах, вы больше нигде не встретите. Мир фантазии и духа от рождения недоступен им. Редко-редко, однажды в несколько столетий, среди них рождается гений, и это то исключение, что подтверждает правило. Так вот, я хоть и не гений, но, на свой скромный лад, тоже, думается мне, исключение. Мне перепала толика воображения, которым столь щедро одарены англичане и немцы в ущерб итальянцам, испанцам и прочим. Каков же результат? Мое воображение приняло болезненный характер. Меня томят предчувствия, превратившие грешную мою жизнь в один нескончаемый ужас. Но речь сейчас не о том, что они собой представляют, мои предчувствия. Достаточно того, что они совершенно подчинили меня себе. По собственному страшному произволу они гонят меня за моря и земли, они терзают меня даже сейчас! Отчего я им не противлюсь, вы скажете? Ха! Я противлюсь. И сейчас, с помощью доброго пунша, пытаюсь противиться. Я пестовала в себе труднейшую добродетель: здравый смысл. И здравомыслие порой внушает мне, что я небезнадежна. Был случай, когда окружающую меня явь я посчитала бредовым измышлением, – и я даже советовалась с английским врачом! И вообще трезвые сомнения посещают меня. Но что толку говорить сейчас об этом! Кончается это всегда теми же неотступными кошмарами. Через неделю я буду знать: судьба решает мое будущее или оно в моих руках? Если последнее, то я намерена загрузить мое изболевшее воображение работой, о чем я вам уже сказала. Вы понимаете меня хоть чуточку лучше? О деле мы договорились, и не выйти ли нам теперь, дорогой мистер Уэствик, из этой душной комнаты на свежий воздух? Они встали. Про себя Фрэнсис заключил, что мараскиновый пунш – другой причины он не видел – развязал графине язык. Глава 5 – Мы еще увидимся? – спросила она, протягивая ему на прощание руку. – О пьесе, я считаю, мы договорились? Фрэнсис вспомнил вечернее происшествие в перенумерованной комнате. – С моим пребыванием в Венеции все неопределенно, – ответил он. – Если вы еще что-то имеете сказать об этой вашей театральной затее, то лучше сделать это сейчас. Вы остановились на каком-нибудь сюжете? Я лучше вас знаю английскую публику, и, если ваш сюжет не годится, я мог бы сберечь вам и время, и силы. – Когда я пишу, мне неважно, о чем я пишу, – не задумываясь, ответила она. – Если у вас есть свой сюжет – милости просим. Я отвечаю за характеры и диалоги. – Вы отвечаете за характеры и диалоги! – повторил Фрэнсис. – Смело сказано для начинающего автора. Интересно, поколеблется ли ваша самонадеянность, предложи я вам рискованный сюжет, какой только возможен на театральных подмостках? Не желаете ли, графиня, потягаться с Шекспиром и испытать себя в драме с призраком? При этом – доподлинный случай, события происходят в этом самом городе и прямо касаются нас с вами. Схватив его за руку, она потянула его из-под людной колоннады на пустынную площадь. – Говорите! – приказала она. – Здесь нас не слышат. Каким образом это касается меня? Она нетерпеливо встряхнула его, ожидая признания. Он был в нерешительности. Пока его забавляла ее неискушенная вера в свои силы, он отчасти валял дурака. Теперь он видел всю серьезность ее намерений, и ему было не до шуток. Ведь она знала все, чем жило старое палаццо до своего преображения в отель, и, вполне возможно, предложит хоть какое-то объяснение случившемуся с его братом и сестрой, да и с ним тоже. А нет – так, может, проговорится о чем-то своем, личном? И опытный драматург с ее подсказки сделает пьесу. У него была одна забота в жизни: благополучие его театра. «Может, сами «Корсиканские братья»[9] идут мне в руки, – думал он. – Этакая новинка соберет мне десять тысяч фунтов, не меньше!» С этими мыслями (а не будь он беззаветно предан своему делу – плохой он тогда антрепренер) Фрэнсис, не мучаясь больше сомнениями, рассказал, какие испытания выпали ему в этом окаянном отеле и что пережили его близкие. Он не упустил сказать и про темную горничную миссис Норбери с ее суеверным ужасом. – Грустная история, если задуматься, – заметил он. – Но есть драматическое зерно в самой мысли, что призрак дает о себе знать близким родственникам, когда те по очереди оказываются в роковой комнате, и что кому-то одному выходец с того света объявится и поведает страшную тайну. Вот вам, графиня, и материал для пьесы – первоклассный материал! Он умолк. Она не двигалась и молчала. Наклонившись, он заглянул ей в лицо. Попытайся он специально привести ее в такое состояние, он и тогда бы настолько не преуспел. Перед ним стоял каменный истукан – как тогда, перед Агнес, давший наконец ясный ответ о Феррари. Пустой, остановившийся взгляд, помертвелое лицо. Фрэнсис взял ее за руку – холодную, как камни, на которых они стояли. Он спросил, не дурно ли ей. Она была недвижна. С таким же успехом он мог толковать с мертвецом. – Не достанет же у вас глупости, – сказал он, – принять всерьез, что я вам тут наговорил! Тут у нее дрогнули губы. Похоже, она что-то пыталась сказать ему. – Громче, – попросил он. – Я не слышу. Она с трудом приходила в чувство. Чуть прояснился тусклый, стылый взгляд. Наконец он ее услышал. – Нет, о том свете я не думала, – глухо, как во сне, выговорила она. Мыслями она вернулась к памятному разговору с Агнес; она припомнила сорвавшееся признание, неотвратимость новой встречи. Ничего не ведавший Фрэнсис только растерянно взирал на нее. С отсутствующим видом, смутно глядя на него, она глухим, ничего не выражающим голосом перебирала свои мысли: