Я проснулся, наверное, часа в два ночи. Лампа моя почти догорела, и над ней струйкой поднималась к потолку копоть. Было холодно и неуютно, и я сразу понял, что, прежде чем уснуть, придется долго ворочаться с боку на бок. Я тут же смирился с перспективой бессонницы и тихо ждал, когда начнется утренняя суматоха. Хотя лампа погасла, в комнате было довольно светло; свет проникал сквозь стеклянную дверь с тонкой муслиновой занавеской. Луна стояла высоко, и каждый уголок моей комнаты был освещен, как днем. Я лежал в алькове, повернувшись лицом к двери, и мог бы поручиться, что двор залит широкой полосой лунного света, как и галерея вдоль здания (так я размышлял, стараясь скоротать время), и у тех, кто спит, сердце начинает биться сильнее. Часы на камине пробили три – значит, я пролежал без сна около часа. Я думал о том, как порою изумительно звучат колокола, которые можно обнаружить в затерянных в глуши деревушках, и вдруг на галерее что-то заскрипело, – возможно, половицы под чьими-то легкими шагами. Ночь выдалась тихая, и сомнений быть не могло: с галереи доносился легкий скрип. В тот же момент Эркюль, огромный белый пес, которого на ночь привязывали к крыльцу, завыл протяжно и печально. Тут скрип внезапно смолк. Спустя какое-то время он послышался вновь, раздаваясь все ближе и ближе. Мое любопытство усиливалось. Вдруг я заметил, как за дверью промелькнула большая тень – тень, принадлежащая мужчине. Что бы это значило? Кто тайно разгуливает здесь по ночам? Может быть, сторож, которого хозяйка наняла присматривать за домом? Может быть, чужой человек с самыми беззаконными намерениями? Я быстро вскочил, подбежал к двери и выглянул. Нигде никого, галерея совершенно безлюдна. Двор внизу, в точности как я предполагал, залит светом. Причудливые тени ложатся от перил, а пространство под галереей походит на таинственную темную пещеру. Эркюль все еще тянул свою жалобную песню, – видно, что-то тревожило его сны. Но, как я уже сказал, нигде не было ничего похожего на человека, и, понаблюдав немного эту мирную сцену, я потихоньку закрыл дверь, не забыв запереть ее, и вернулся в постель. Наутро шестичасовой дилижанс должен был забрать меня у въездных ворот. Только я закрыл глаза, как вдруг послышался хриплый голос, окликавший меня, и нетерпеливый стук в дверь. – Что вам надо? – спросил я сонно. – Дилижанс, мсье! Он спускается с холма. Поторопитесь. Я поспешно вскочил и мигом оделся. Заботливая хозяйка приготовила чашечку кофе (через два-три часа большой дилижанс сделает остановку на завтрак), которую я допил как раз к тому времени, как звуки рожка послышались у самых ворот. Я следовал за Ле Бефом, тащившим на плече мой багаж. Внезапно раздался пронзительный крик, исполненный такой муки, что все, кто был здесь, обернулись и кинулись назад. На галерее мать мсье Лемуэна, в чем-то светлом, перегнулась через перила, простирая вперед руки. Там же находилась наша хозяйка, которая изо всех сил удерживала белокурую девушку, чтобы та не вошла в комнату мсье Лемуэна. Фаншонетта, закрывая лицо руками, бежала по галерее с безумным видом, крича: – Au secours! Au secours![23] В минуту мы оказались у дверей в комнату. – Какое несчастье! – восклицала хозяйка. – Не входите! Не входите! Я сразу понял, о каком несчастье идет речь. С самой первой минуты у меня было дурное предчувствие. Мсье Лемуэн лежал на своей кровати ничком, недвижный и холодный; когда его перевернули, на горле стали заметны два темных пятна. Он был совершенно мертв, бедный мсье Лемуэн. Вдруг один из стоявших у постели произнес: – A где же незнакомец, который приехал вчера? A кто-то другой на цыпочках двинулся к его комнате. Незнакомец исчез. Постель его оказалась нетронутой. Нетрудно было догадаться, кто виновник злодеяния. Тем временем пожилую даму, обессилевшую, совершенно неподвижную, удалось ввести в дом, белокурую молодую девушку тоже. Кондуктор потихоньку сказал мне, что понимает, какое случилось страшное несчастье, поистине страшное. Он преисполнен сочувствия к старой даме, но у него свои обязанности, и он должен ехать без промедления. С этой минуты он к моим услугам. Спускаясь по лестнице, мы увидели, что двор мгновенно заполнился народом; там собралось множество людей в синих куртках, толковавших между собою и делившихся друг с другом догадками; по их словам выходило, что с минуты на минуту здесь появятся жандармы. Ле Беф с помощниками уже обыскивали округу. С тяжелым чувством я поднялся в дилижанс, думая о том, что за несчастье и ужас внезапно обрушились на этот мирный дом. Кучер нетерпеливо ждал нас; он с трудом сдерживал четырех рвущихся животных. Гравий так и летел из-под их копыт. Дверь захлопнулась, кондуктор забрался на свое место, прозвучал рожок, вновь раздался треск, громыхание, и большой дилижанс тронулся. Добравшись до вершины холма, мы встретили шестерых рослых мужчин в треуголках и сапогах, со снежно-белой портупеей – жандармов, за которыми было послано, державших путь в старую гостиницу «Желтый тигр». …Сколько же лет прошло, прежде чем я снова очутился на этой дороге, среди живописных тропинок и пейзажей прекрасной Франции, как ее именуют ее сыны и дочери? Думаю, около четырех. В этот раз я странствовал по стране как истый цыган, выискивал небольшие и тихие старинные города вдалеке от больших дорог, не наводненные путешественниками, где множество прелестных уголков, где в обветшалых нишах стоят облупившиеся статуи, где можно обнаружить редкой красоты фонтан или нечто подобное, где одежды и обычаи горожан просты и отличаются местным колоритом. Я частенько вспоминал покойного мистера Стерна и его чувствительное сердце и в своих путешествиях во многом следовал легкой, беспечной манере известного сентименталиста. Однажды вечером, после трех-четырехдневного путешествия, я очутился в старинном городке с замечательными образчиками архитектуры, носившем название Монсо. Я сидел у раскрытого окна и смотрел на улицу. Я поселился в меблированных комнатах над небольшой винной лавочкой, заплатив смехотворно мало. Надо мной возносился чудесный фронтон и простирались скаты черепичной крыши с маленькой башенкой и флюгером, излюбленным местом галочьих сборищ. Огромные брусья, превосходно выкрашенные, пересекались под моим окном с узорчатой решеткой, а ниже находился дверной проем с изукрашенной резьбой аркой и столбиками, достойными любой старой церкви. На углу дома, как раз на высоте моего окна, располагалась ниша, или место отдохновения некоей славной святой, которая когда-то была щедро украшена позолотой и богато раскрашена, а сейчас стояла такая же тусклая и серая, как каменный навес над нею. Как я заметил, минуя ее, прохожие почтительно снимали шляпу, что неудивительно, ведь она была покровительницей и защитницей города. Дневные труды закончились, настал субботний вечер. Поэтому на углу улицы, рядом со статуей святой, собрались на досуге местные мудрецы, чтобы свежим вечером потолковать о ярмарке или о ближайшем празднестве. Почти касаясь их, проходили мимо от источника Марии и Викторины в ярких платьях и кокетливых чепчиках, с крестиками на шее. Вот прошел высокий мужчина в черном, без шляпы, поддерживавший одной рукой подол одежды, – короче говоря, кюре – и остановился на минутку поговорить с мудрецами. Его сегодняшняя работа в церкви (исповеди и прочее) была окончена, и он спешил в стоявший неподалеку presbytère[24]. «Отличное собрание, – сказал я себе. – Не хуже, чем мне доводилось видеть». Вниз по улочке по направлению к нам (покровительница города со своего угла могла без труда наблюдать за тремя улицами) быстро и легко приближалась молоденькая девушка в черном платье и маленьком черном шелковом капоре, наполовину прикрывавшем ее головку. Я давно следил, как она идет, начиная с момента, когда она вышла из старого дома, нависавшего над улицей. По мере того как она подходила ближе, в моей памяти возникали воспоминания о Ланкри, его сочной кисти и чистых прозрачных красках. Мне померещилось что-то знакомое в лице и фигуре девушки, и к тому времени, как она поравнялась с окном, я нашел ей место на некоей галерее, рядом с дверью в золотые комнаты, в старинной гостинице «Желтый тигр». Поэтому я высунулся из окна и тихонько позвал: – Фаншонетта! Девушка удивленно подняла голову. Без сомнения, это была Фаншонетта. Оклик незнакомца не испугал ее, она остановилась узнать, что мне нужно. – Фаншонетта, – обратился я к ней. – Разве ты не помнишь меня? Как дела в старом «Желтом тигре» и у твоей хозяйки? Она приложила пальчик ко лбу, пытаясь припомнить. – О, теперь я все вспомнила! – воскликнула она, всплеснув руками. – Я прекрасно вас помню. Вы были там, – добавила она с грустью, – в ту ужасную ночь. – Погоди, Фаншонетта, – сказал я. – Сейчас я спущусь к тебе. В каком-то смысле мне были чужды отеческие манеры преподобного мистера Стерна, совершавшего сентиментальное открытие страны, поэтому я сошел вниз встретиться с Фаншонеттой без всякой галантности – у дверей. – Что занесло тебя в эти края? – спросил я. – Расскажи мне свою историю, Фаншонетта. – О мсье, – отвечала она, – я давно уже рассталась с «Желтым тигром», и теперь моя хозяйка – высокая смуглая дама, чей сын, hélas!..[25] так ужасно… – Да, я прекрасно помню эту ночь. А юная fiancee[26], белокурая девушка, где теперь она? – спросил я. Она уже давно у Soeurs de la Misoricorde[27], в качестве послушницы, полагала Фаншонетта. Интересно ли мне узнать про нее – так ей, по крайней мере, кажется – и про семью? Конечно, ответил я. Я часто вспоминал о них за это время. Ах! Она так и думала. Она заметила это еще в ту ночь, когда хозяйка рассказывала историю этой семьи. И сейчас, если я так добр и полон сочувствия, говорила она, складывая руки и вздрагивая от нетерпения, может быть, я могу пойти с ней на какие-нибудь четверть часа к ее хозяйке. О! Я не представляю, какое облегчение я могу принести с собой, как поднять дух! Я взглянул на нее, заинтригованный. – Разумеется, – ответил я, – но что я могу для нее сделать? О, многое, очень многое! Я могу оказать им огромную помощь! Пресвятая Богородица послала меня им как ангела-хранителя, как заступника! Хозяйка потеряла последнюю надежду, но теперь все будет хорошо. Могу я пойти с ней теперь же? Они остановились вон в том доме. Все это выглядело довольно таинственно, но я был готов следовать за Фаншонеттой, и вот она легко и быстро, неся добрые вести, неся большую радость, повела меня к большому дому, нависавшему над улицей. Войдя в его тень, Фаншонетта тихонько приподняла задвижку и, оставив меня внизу, побежала предупредить хозяйку. Минут через пять она появилась вновь и с лестницы пригласила меня подняться, если я буду так добр. Я поднялся по темной крутой лестнице – такие лестницы обычно бывают в подобных домах – и по узкому, с низким потолком коридору был приведен в просторную, красивую комнату, где оконная стойка и узорные оконные решетки были такими же, как в моем теперешнем жилище. В большом позолоченном кресле (хотя уже сильно потускневшем), среди застекленных шкафов, зеркал, часов и фарфора времен короля Людовика XV сидела мадам Лемуэн, вся в черном, прямо и строго, внимательно оглядевшая меня, как только я вошел. Я узнал ее сразу. Она ничуть не изменилась с тех пор, как я видел ее на лестнице «Желтого тигра», разве что черты ее лица стали чуть резче и заострились. В ее глазах как тогда, так и теперь горел огонь. Ее тяжелый взгляд на несколько мгновений задержался на мне. – Садитесь, мсье, – сказала она нервозно. – Садитесь вот здесь, радом со мной. Вы знаете, что можете оказать нам помощь, то есть если вы пожелаете сделать это… Я ответил, что с радостью сделаю для них все, что смогу, но только в течение ближайших нескольких дней. – Благодарю, благодарю, благодарю вас! – повторила она несколько раз в той же нервической манере. – Прежде вам следует выслушать, чего от вас хотят, – кстати, не так уж многого. Хотя сначала скажите, что вы знаете о нас. Или мне нужно рассказать вам всю эту злосчастную историю? – Если вы говорите о той страшной ночи около четырех лет назад, то… – Ах да, вы были там. Фаншонетта рассказала мне. Ну, мсье, – продолжала она, сплетая тонкие пальцы, – как, вы полагаете, я проводила свои жалкие дни с тех самых пор? Что питало и поддерживало меня? Угадайте! Я покачал головой. Я не мог сказать, чем она занималась. – Попробуйте! Попробуйте! – восклицала она, стуча кулаком по гладкой ручке кресла; взгляд ее быстро и безостановочно перебегал с предмета на предмет. – Какое самое подходящее занятие для бедной, убитой горем матери? Ну же, угадайте, мсье! В комнате сделалось чуть темнее, тени легли на обивку времен Людовика XV. С минуту все молчали – и я, и Фаншонетта, стоявшая за креслом своей госпожи, и сама мрачная дама, которая торжественно дожидалась моего ответа. – Мадам, без сомнения, путешествовала, – предположил я. – Совершенно верно, – ответила дама. – Мы беспрерывно путешествовали, мы изъездили всю Европу из конца в конец. Бедняжка Фаншонетта выбилась из сил, и я выбилась из сил. Не помните ли вы, мсье… – Она подалась вперед и впилась взглядом в мое лицо. – Возможно, вам встречался где-нибудь в людных местах господин с соломенными усами, белозубый, с неискренней улыбкой? Взгляните, мсье, вот описание, официальное, с надлежащими подписями. Глаза серые, нос с горбинкой, телосложение обычное, волосы светлые и так далее. Мы путешествовали следом за ним, мсье. Теперь я начал кое-что понимать. – Да, – продолжала она, – мы повсюду преследовали эту тень, безнадежно гонялись за желтыми усами без чьей бы то ни было поддержки или помощи. Как долго это длилось, Фаншонетта? Да, целых три года. К концу этого срока, мсье, трех утомительных лет, мы выследили его – отыскали, где он живет. Да, это было изнуряющее путешествие. У нас больше не было сил – правда, Фаншонетта? – Где вы нашли его, мадам? – спросил я. – Где? В уединенном немецком городке у подножия гор. Но что толку? У нас не было друзей среди великих мира сего, мы не могли его и пальцем тронуть в чужой стране. Все, что нам оставалось, это следить за ним, пока судьба вновь не приведет его – говорят, судьба всегда приводит таких, как он, – на родину. Сколько времени мы следили за ним там, Фаншонетта? – Десять месяцев, мадам. – Да, десять месяцев. А затем он уехал, как я и предполагала, пробрался на родину. И теперь, – сказала она, понизив голос до шепота, – он неподалеку от нас, в городе Дезьере, не далее как в пяти милях отсюда. Она на минуту прервала свой рассказ, не переставая лихорадочно теребить ручку кресла. – Вот о чем мы просим вас, если вы не сочтете это слишком обременительным. Фаншонетта ездила в этот город и вернулась оттуда с пустыми россказнями, что это не тот человек. Ни фальшивой улыбки, ни желтых усов – ведь он не настолько глуп, чтобы не избавиться от слишком явных примет. Боже! – воскликнула она, воздевая худые руки. – Это наверняка он, а не кто другой. Он затаился в Дезьере, дожидаясь своего часа. – Вы хотите, чтобы я помог вам? Каким же образом? – Фаншонетта не узнает этого человека, и моим бедным глазам, слабым и старым, это не под силу. Взгляните же, мсье, на двух одиноких женщин и помогите нам. Поезжайте же туда, поглядите на него, поговорите с ним, проникните в самую его душу. И если лицо его покроется бледностью, пусть рядом окажутся люди, готовые схватить его. Разве мы смогли бы совершить это сами? Я пообещал, что отправлюсь в Дезьер, но не в этот субботний вечер – сейчас слишком поздно, – а после полудня на следующий день. Она может положиться на меня, я сделаю все, что в моих силах. Меня тронуло горе бедной дамы и бледность ее красивого, изможденного лица. Отказать было невозможно – так жалобно, с горящим взором ждала она моего ответа. – Тебе пришлось пережить тяжелые времена, бедняжка, – обратился я к Фаншонетте, пока мы спускались по лестнице. – О да, мсье, – ответила она. – Но мы бы поехали на край света, чтобы отыскать его. Я не боюсь. Господь милостив и предаст его в руки правосудия. На следующий день было воскресенье, и утро обещало быть ярким и праздничным. Поглядывая время от времени сквозь оконные створки, я увидел, что весь город двигался по улице, ведущей к церкви, где вот-вот должна была начаться праздничная месса. Наряды поражали разнообразием: множество высоких белых чепцов, ярких шалей и юбок расцвечивали толпу. Здесь были и те, кто приехал из деревни на приземистых лошадках в праздничной упряжи, украшенной бахромой. Здесь были и коренастые патриархи, с трудом продвигавшиеся вперед, налегая на толстую трость, и молоденькие девушки – Марии и Викторины, встречавшиеся мне вчера вечером, с золотыми заколками в волосах, несшие большие букеты, в сопровождении кавалеров в куртках. Так они шли, и все торопились к началу праздничной мессы. Я тоже отправился на мессу. Высокий алтарь был усыпан искусственными белыми розами; маленькие алтари в часовнях тоже утопали в белых розах. Белые розы украшали капители высоких колонн серого камня. Белые розы увивали органную галерею и фигуры ангелов, возлежали на голове хорошенькой статуи Богоматери или, быть может, местной святой и покровительницы в центре бокового нефа. Вот первое, что бросалось в глаза любознательному путешественнику. Обилие белых роз объяснялось тем, что это был праздник покровительницы города, и, приглядевшись, я понял, что множество виденных мною сегодня букетов оказалось у подножия ее статуи. Предстояла большая праздничная служба, и доверительно было сообщено, что главный викарий округа приедет специально, чтобы произнести хвалу покровительнице города, хотя существовали некоторые сомнения относительно этой перспективы. Я стоял на крыльце и смотрел внутрь церкви, которая представала передо мной во всей красе и непорочности, заполненная празднично одетыми людьми; это была вторая картина, поразившая меня в здешнем городке. Когда служба началась, толпа мальчиков и мужчин в белом в сопровождении мирян вынесла на всеобщее обозрение богатые ризы, принесенные прихожанами в дар святой. А вот и сам мсье кюре, торжественный, в ослепительном одеянии, еще не виденном в Монсо, только что прибывшем из Парижа. Кадила, клубы ладана, блеск золота и серебра, мерцание свечей, чудесное благоухание – вот что такое большая праздничная служба. Исполненное чувства пение, увы, не отличалось стройностью, к тому же певчие несколько гнусавили. У меня вызвал также легкий протест некий кожаный напоминающий спираль инструмент, жестоко фальшививший и звучавший немилосердно громко. Под конец службы, когда статуя святой благополучно вернулась на свое место, настал момент невыносимого волнения. Приехал ли главный викарий? Приедет ли он? В следующий момент сомнения разрешились: сначала появились мальчики в белом, затем мужчины в белом, затем даже несколько мирян и наконец бок о бок с кюре скромно шагал сам главный викарий. Он, долгожданный, приехал! Цветущий и живой, главный викарий был истинно верующим, он одолел в это утро двадцать миль ради покровительницы города и ее паствы. Он вкусил роскошный праздничный обед с кюре, он встретится с мэром и другими важными членами муниципального совета. Чудесную проповедь произнес главный викарий, преисполненную высшей истины, а помимо всего прочего, особый лоск придавали ей его парижские манеры. Ведь он не провинциал, и у него прекрасная перспектива сделаться епископом, и не такая уж отдаленная. В общем, великий день и великолепный праздник! Вскоре после полудня присланная из Дезьера calèche[28] отъехала от дома в северной части города. В ней находились мадам Лемуэн, мадемуазель Фаншонетта и я. В последний момент старая дама решила поехать в Дезьер и там ожидать развития событий. Спустя час мы медленно въезжали по мощеной дороге в город, который оказался больше и солиднее, чем Монсо. На въезде в город стояла застава с чиновниками и взимали octroi[29]. Мы сразу же резко повернули вправо, направляясь к тихой и уединенной гостинице, именовавшейся «Сын Франции». В «Сыне Франции» обосновались мадам Лемуэн и ее спутница, я же отправился пешком в «Три золотые короны» по своим собственным делам. Очутившись в этом заведении, я с самым беспечным видом навел справки. Прежде всего мне хотелось узнать, в котором часу принят у них табльдот, а затем – не могу ли я устроиться у них на ближайшую ночь. Что касается обеда, объяснили мне, я, к сожалению, опоздал к первому табльдоту, в час дня. Но по счастливому стечению обстоятельств в пять будет другой – для удобства тех, кто приехал на праздник издалека. Комнату себе я могу даже выбирать; слуга откровенно признался, что постояльцев немного. – Тяжелые времена, – заметил я, улыбнувшись. – Признайтесь по чести, наберется ли их у вас с полдюжины? – Мсье может поверить, что как раз столько или почти столько. – И кто же, – спросил я, указывая пальцем на висевшие рядом ключи от комнат, – стоит у вас? – Ну, это мсье Пти, адвокат, и мсье souslieutenant[30], а еще… ах, да… мсье Фалькон, но он не на полном пансионе, и мсье Рабб, преподаватель языков и изящной словесности, и. – Чудесно, – заключил я. – Если кто-нибудь из них придет обедать, я буду доволен.