– Конечно придут. Мсье Рабб всегда обедает здесь. Меня заинтересовал мсье Рабб, преподаватель языков и словесности. Мне хотелось бы встретиться с ним за обедом и завести знакомство. И я беспечно зашагал по улице, раздумывая, что за человек этот мсье Рабб, как вдруг меня обуяло беспокойство по поводу паспорта. Паспорт, ради всего святого на свете! Все ли с ним в порядке? Проставлены ли необходимые печати и отметки? Можно ли их поставить в такой глуши, как Дезьер? Где бы я мог узнать об этом? Я остановил прохожего и самым вежливым образом начал расспрашивать его, как найти паспортное бюро. Прохожий затруднился с ответом – с подобными вещами редко приходится сталкиваться, но ему кажется, я могу навести справки в полиции. – Хорошо, но где же полиция? – А! На Rue Pot d’Etain (то есть на улице Оловянного Горшка), туда можно попасть, если пойти прямо. – Спасибо. Огромное спасибо! И я поспешил на улицу Оловянного Горшка и сразу же обнаружил здание полиции, у дверей которого болтался жандарм. Двое других сидели под окном, наслаждаясь вечерней прохладой. Я подошел к жандарму и спросил, нельзя ли получить разрешение побеседовать минут пять с мсье шефом. Он долго смотрел на меня, скребя пальцами подбородок. Затем окинул меня взглядом с головы до ног и под предлогом, что хочет стряхнуть пушинку, заглянул мне за спину. Его собратья тем временем поднялись со скамейки и подошли поближе, рассматривая меня и почесывая подбородки. Я повторил свою просьбу, чтобы меня отвели к мсье шефу. На что часовой, явно не зная, как это расценить, жестом пригласил следовать за ним и привел меня в маленькую комнатку в глубине дома. Дверь за мной закрылась, и я оказался наедине с господином, сидевшим за столом, – лысым и довольно полным, одетым в дорожную шляпу с бантом и старый коричневый мундир. В целом он разительно напоминал служащего королевской почты из какого-нибудь глухого городка в старые добрые времена почтовых карет. У меня состоялся довольно любопытный разговор с мсье шефом, длившийся не менее получаса. Несмотря на сходство со старинным почтмейстером, начальник полиции оказался человеком удивительного такта и знаний. Как иначе он мог бы занимать это место? Удивительно, но он показал мне несколько собственноручных заметок, сделанных в последние два-три дня. Прежде чем я ушел, мы договорились, что мсье шеф не станет сегодня обедать дома, а придет отведать стряпню в «Трех золотых коронах». Он будет обедать примерно в то же время, что и мы, но прикажет подать еду в отдельный кабинет. Если он примкнет к общему столу, это никого не отяготит, так как он человек легкий и остроумный. – Но с некоторыми странностями, – добавил он и выпроводил меня. Без десяти пять или около того я поднимался по лестнице «Трех золотых корон». Оказалось, лейтенант уже был там и расхаживал взад и вперед. Это был господин на государственной службе, занимавшийся проверкой, как я понял, постоянных клиентов владельцев подобных заведений. Мы приветствовали друг друга низкими поклонами, затем занялись предположениями относительно грядущего обеда. Вскоре к нам присоединился господин с круглым багровым лицом, поглощенный земельными интересами, а манерами напоминавший мирового судью, а затем щеголеватый коротышка, имевший разительное сходство с известными портретами мсье Тьера и отличавшийся цветистой речью. Он вступил в беседу с господином земледельцем и с живостью, подняв указательный палец, отстаивал какие-то интересы местного значения. Спустя некоторое время появился хозяин «Трех золотых корон» и объявил, что подают суп. Это означало, что больше никто не придет или, по крайней мере, что никто не ожидается. А как же преподаватель языков и словесности, где он? Я был настолько заинтересован в появлении мсье Рабба, что ощущал беспокойство и то и дело поглядывал на дверь. Более того, по звукам, доносившимся из-за перегородки, я знал, что там обедает господин, который тоже дожидается прихода мсье Рабба. Возможно, у мсье Рабба свои причины не желать встречи со мною? Я всерьез беспокоился и с тревогой вспоминал о худощавой бледной даме, поселившейся в «Сыне Франции». Подали суп. Засуетились ловкие слуги, и какое-то время не было слышно ничего, кроме звяканья ложек о фарфор. Мсье Пти – я уже давно понял, что именно он походил на портреты Тьера, – болтал за всех. Его острый указательный палец был направлен то в грудь соседа, то в тарелку, то вертикально приставлен к собственной ладони. Для большей убедительности он жестикулировал ножом и вилкой, салфеткой и даже стулом. Ему удалось отвлечь меня от одолевавшего беспокойства. Sous-lieutenant и мсье Фалькон принимали его одобрительно, но не вступая с ним в разговор, поскольку оба были поглощены предстоящими трудами. Когда собирались уносить суп, мне послышались далекие шаги на лестнице. Наш хозяин тоже уловил их, он жестом приказал Антуану не уходить и оставить суп для мсье Рабба. Сердце мое забилось сильнее. В комнату вошел с низким поклоном и с извинениями господин – жарковато сегодня, да еще он так торопился! – и вытер платком лоб. Ах, Фаншонетта! Несмотря на фальшивую плешь до самого затылка, несмотря на отсутствие усов и гладко выбритые щеки, на мягкий шейный платок со множеством складок, спускающийся на грудь, на связку печаток, длинный черный сюртук с потертым воротом, я мог бы поручиться, что ты мгновенно узнала бы мсье Рабба в уютном немецком городке у подножия гор! Я бы различил его в тысячной толпе. Он входил в круг друзей мсье Пти, поскольку тот сердечно приветствовал его при появлении. Очень милым человеком оказался мсье Рабб, он чудесно развлекал нас все остальное время за обедом, если бы только не привычка время от времени скалить зубы и если бы воображение не рисовало мне на его лице соломенные усы. Он с одобрением отозвался об утренней праздничной мессе и похвалил замечательную проповедь мсье викария – какое полное, живое изложение и какая польза для прихожан! Затем он принялся обсуждать с мсье Пти различные финансовые вопросы, проявив при этом некие познания в этой области. Лейтенант был слишком занят, чтобы разговаривать. Наконец мсье Пти, взглянув на часы, обнаружил, что должен спешить по важному делу, и с поклоном удалился. Лейтенант встал из-за стола примерно в то же время, ему вспомнилось одно маленькое кафе на площади. Таким образом, за столом остались господин земледелец, я и мсье Рабб, который с приятной улыбкой заметил, что знает об особого разлива вольнай в хозяйских подвалах и сейчас прикажет подать его нам на пробу. В эту минуту за перегородкой кто-то задвигался, и вскоре появился, приветствуя всех поклонами, мой приятель – начальник полиции, держа в одной руке газету, а в другой стакан и бутылку вина. Он попросил разрешения присоединиться к компании. Признаюсь, я едва узнал мсье шефа. Он совершенно преобразился, сделался похож на богатого горожанина в воскресной одежде. Никакой потертой дорожной шляпы или коричневого мундира. Кроме того, в его речи проступил местный акцент. Мсье шеф уселся на стул, дружелюбно огляделся, и я понял, что пришло время действовать. – Здесь можно найти чудесные вина, – сказал я, продолжая разговор о хозяйском вольнай, – в маленьких городках по всей стране. – Этот господин прав, – подтвердил мсье Фалькон торжественно, готовый чуть ли не присягнуть в подтверждение. – Никаким другим винам не сравниться! Pardieu![31] Я знаю, что говорю, да ведь можно и проверить! – Он прав! – изрек мсье шеф, коротко взглянув на меня. – Можно поручиться за прекрасные подлинные вина в наших сельских кабачках! – Верно, – ответил я. – Я много путешествовал по Франции и думаю, что лучшие вина, какие я когда-либо видел, я пил в одном старом кабачке на юге страны. – Где же, позвольте узнать? – с интересом осведомился мсье шеф. – Погодите, – задумался я, – это было так давно! Если говорить точно – неподалеку от Труа, в гостинице, называвшейся «Желтый тигр»! Мсье Рабб, пока я говорил, собирался выпить вина. Слова «Желтый тигр» прозвучали, когда стакан был у самых его губ. Он глотнул. Рука его так дернулась, что вино выплеснулось из стакана. Он залпом выпил оставшееся вино до капли – торопливо, чтобы не было видно, как побелели его губы, – и трусливо оглядел стол, встретившись взглядом с мсье шефом, который, подавшись вперед и опершись руками о колени, с интересом приглядывался к нему. – Что вы так уставились на меня? – сердито спросил мсье Рабб. – Мы обеспокоены вашим здоровьем, – ответил тот, – как бы с вами не приключилось какой болезни. Название «Желтый тигр», кажется, подействовало на вас странно. Мсье Рабб смерил его тяжелым взглядом, потом невесело рассмеялся и налил себе еще вина. – Возвращаясь к вину в «Желтом тигре»… – сказал мсье шеф, протягивая руку за бутылкой. – Правда ли, что оно было так хорошо? – Изумительно! Я прекрасно помню его вкус. Ведь в тот вечер, когда я пил его, в «Желтом тигре» было совершено убийство! Стакан мсье Рабба вновь замер на полпути, драгоценное вольнай пролилось на пол. Он смотрел на меня с болезненным, жалким выражением, которого мне никогда не забыть. – Вам нездоровится, – сказал мсье шеф с беспокойством. – Вспомните, я ведь говорил вам. – Мне действительно нездоровится, – с трудом произносит мсье Рабб и, пошатываясь, встает, не отрывая от меня взгляда. – Я, пожалуй, выйду на воздух, мне станет легче. – Это лучше всего, – откликается мсье шеф. – Нет ничего полезнее свежего, прохладного воздуха. Да смочите виски одеколоном. Постойте, – говорит он, поднимаясь с готовностью помочь. – Обопритесь на меня, пока мы не выйдем в сад. Да вы совсем без сил. Конечно, свежий воздух пойдет вам на пользу. И мсье шеф продел его руку под свой локоть. Они вышли вместе, в дверях мсье шеф, обернувшись, бросил мне страшный взгляд. В тот же вечер большой отряд жандармов, примкнув штыки и тесно сгрудившись вокруг человека в ручных кандалах, прошел мимо «Сына Франции». Там у окна стояла высокая худощавая дама в черном. Меня заверили, что человека со скованными руками почти наверняка ждет каторга или галеры. Месть королевы Имя Густава-Адольфа, ревностного протестанта, великого полководца и доброго короля Швеции, знакомо любителям истории. Все мы знаем, как этот прославленный воин и монарх был любим своими солдатами и подданными, как успешно он сражался в долгой и жестокой войне и как доблестно пал на поле брани. Однако с его смертью интерес английского читателя к истории Швеции заметно уменьшается. Те же, кто проследил повесть жизни короля до конца, очевидно, помнят, что после него остался лишь один ребенок – дочь по имени Кристина; но о характере дочери и необыкновенных приключениях выросшей принцессы английская читающая публика в большинстве своем ничего не знает. В популярной исторической литературе и сочинениях романистов Франции королева Кристина предстает как личность яркая, но пользующаяся дурной славою. Имя ее до сих пор встречается в литературе этой страны, но вряд ли кому удастся сделать ее жизненный путь известным широкому миру. Тем не менее жизнь этой женщины сама по себе роман. Шести лет от роду она сделалась королевой Швеции; опекуном ее был известный Оксеншерна. Этот замечательный политик и надежный человек правил королевством от ее имени, пока она подрастала. Спустя четыре года после коронации она по собственному желанию отреклась от своих королевских прав в пользу двоюродного брата Карла Густава. Молодая и прекрасная, одна из самых образованных и самых изысканных женщин своего времени, она решительно отринула унаследованный трон и, обнаружив публично свою нелюбовь к пустой роскоши и обременительным ограничениям, налагаемым королевским саном, отправилась странствовать по Европе в качестве состоятельной путешественницы, решившей познакомиться с разнообразием обычаев, впитать ученость, какую ей мог предоставить широчайший европейский опыт, и смело вступать в состязание с величайшими умами своего времени всюду, где бы она ни появлялась. До этих пор интерес, возбуждаемый ее личностью и ее путешествиями, отличается характером живописным и привлекательным. Совершенно необычен облик юной королевы, которая пренебрегла троном ради стремления к знаниям, предпочла королевскому рождению привилегию быть свободной. К сожалению, портрет Кристины не может быть написан в светлых тонах. Нельзя не упомянуть о том, что, когда странствия привели ее в Рим, она оставила религию, за которую сражался и погиб ее отец. Еще более прискорбно сообщать, что она сочла себя свободной не только от ограничений, налагаемых королевским саном, но и от других и что насколько она была одарена талантами, настолько отягощена пороками и запятнана преступлениями. События удивительной жизни Кристины, особенно те, что связаны с ее действиями и странствиями в качестве путешествующей королевы, дают обширный и до сих пор неизвестный материал для ее биографии, что может расцениваться в Англии как новый вклад в историческую литературу. Количество отведенных в наше распоряжение страниц не позволяет с должным вниманием к подробностям следовать за королевой Кристиной в ее странствиях. Однако одно из многих поразительных и внушающих страх обстоятельств ее жизни вполне может быть представлено здесь. История, о которой ведется рассказ, проливает свет на обычаи, манеры, взгляды прежних времен, и за достоверность ее можно ручаться, так как она изложена здесь подлинными словами человека, два столетия назад ставшего ее свидетелем. Место действия – Париж; время – примерно тысяча шестьсот пятьдесят седьмой год; действующие лица – путешествующая королева Кристина, ее главный конюший маркиз Мональдески и отец Ле Бель из монастыря Фонтенбло, очевидец, чьи свидетельства мы скоро приведем. Мональдески, как можно судить по его имени, был итальянцем. Он был красив, хорошо образован, с изысканными манерами, наделен даром становиться необычайно привлекательным в присутствии женщин. Обладая такими достоинствами, он скоро оказался в милости у королевы Кристины. В длинном списке ее любовников не многим удавалось так долго удерживать ее переменчивую страсть, как Мональдески. Близость их – с ее стороны, во всяком случае, и в той мере, насколько это позволяла натура Кристины, – переросла в искреннее чувство. Итальянца же на эту связь толкало лишь честолюбие. Как только он был отличен и получил все выгоды своего положения первого фаворита королевского двора, ему наскучила его царственная любовница и он начал ухаживать за одной знатной римлянкой, чья юность и красота привлекли его и чье роковое воздействие в конце концов способствовало его гибели. Стремясь добиться расположения своей новой властительницы, Мональдески нашел, что вернейший способ завоевать ее – это удовлетворить ее любопытство к подробностям частной жизни и тайным порокам королевы Кристины. Он был не из тех, кого тревожит совесть, когда дело касается их собственных интриг, и он без всякого стыда воспользовался преимуществами, которыми обладал благодаря своему положению при Кристине, чтобы самым подлым образом обмануть ее доверие. Он дал юной римлянке ряд адресованных ему писем королевы, содержащих тайны, которыми она делилась с ним, целиком на него полагаясь; более того, он писал письма своей новой возлюбленной и в них смеялся над знаками любви, которыми дарила его королева, издевался над ее малейшими изъянами с бесстыдством и бессердечием, которые вряд ли простила бы самая терпеливая женщина. И, тайно обманывая доверие королевы, он в то же время прилюдно выражал ей неизменную преданность и самое искреннее уважение. Какое-то время этот постыдный обман вполне удавался. Но час разоблачения близился, и орудием его оказался некий кардинал, стремившийся лишить Мональдески королевских милостей. Священник ухитрился завладеть всей корреспонденцией, врученной римлянке, где, помимо писем Кристины, были и послания Мональдески, в которых он высмеивал свою царственную любовницу. Об этом критическом моменте всей истории мы приводим, как было обещано, свидетельства очевидца. Отец Ле Бель присутствовал при наводящем ужас свершении мести королевы, ему довелось хранить копии со всех писем, изъятых у римлянки. Будучи посвященным в тайну, он мудро и благородно умалчивает в своем повествовании о том, в чем состоит вина Мональдески перед королевой. Подробности низкого, неблагодарного поведения итальянца стали известны из противоречивых порой сведений, которые сохранились в исторических анекдотах, записанных французскими собирателями подобных рассказов. Представленное ниже описание кары, постигшей Мональдески, изложено устами самого отца Ле Беля. Читатель поймет, что его рассказ начинается с момента, когда Кристина обнаружила вероломство своего фаворита. Шестого ноября тысяча шестьсот пятьдесят седьмого года (пишет отец Ле Бель) в четверть десятого утра королева Кристина Шведская, в то время жившая в королевском дворце в Фонтенбло, послала в монастырь одного из своих слуг, чтобы побеседовать со мною. Посланец ее, будучи приведен ко мне, осведомился, не я ли настоятель монастыря. Я отвечал утвердительно, и он сообщил, что королева шведская желает, чтобы я незамедлительно предстал перед нею. Опасаясь заставить ее величество ждать, я сразу же последовал за королевским посланцем во дворец, не дожидаясь, чтобы кто-нибудь из монахов сопроводил меня. После недолгого ожидания меня препроводили в покои королевы. Она была одна, и, изъявляя поклоном готовность повиноваться королевским приказам, я заметил по выражению ее лица, что что-то случилось. Какое-то мгновение она колебалась, затем приказала мне – довольно резко – следовать за нею туда, где мы сможем поговорить без опасения быть подслушанными. Она провела меня в Galerie des Cerfs[32] и, неожиданно обернувшись, спросила, не встречались ли мы прежде. Я ответил ее величеству, что однажды я имел честь засвидетельствовать ей свое почтение, что она милостиво выслушала меня и на этом наша встреча окончилась. Она кивнула головой и огляделась по сторонам; затем произнесла отрывисто, что мое платье (речь шла о монастырском одеянии) придает ей отваги вверить себя моей чести, что она хотела бы заранее взять с меня обещание хранить тайну, которую она сообщит мне, так же строго, как тайну исповеди. Я почтительно отвечал, что мне часто приходится сохранять вверенные тайны по самому роду моей деятельности, что я никогда не разгласил ничьей тайны и могу считать себя достойным доверия королевы. После этого ее величество вручила мне пакет бумаг с тремя печатями, но без всякой надписи. Она приказала мне держать его под замком и быть готовым вернуть обратно в присутствии любого, при ком она об этом попросит. Затем она попросила меня запомнить день, час и место, когда и где она вручила мне пакет, и с этим отпустила меня. Я оставил ее одну в галерее, она медленно удалялась, опустив голову на грудь, и, насколько я мог судить, предавалась беспокойным думам[33]. В субботу десятого ноября в час пополудни за мной вновь прислали из Фонтенбло. Я забрал пакет из своего кабинета, решив, что у меня могут спросить его, затем, как и прежде, последовал за посланцем. В этот раз он без промедления провел меня в Galerie des Cerfs. В тот момент, когда я вошел, он захлопнул за мной двери так быстро и с такой силой, что я вздрогнул. Придя в себя, я увидел ее величество, стоявшую посреди галереи и разговаривавшую с одним из придворных – маркизом, которого, как я вскоре выяснил, звали Мональдески. Это был главный конюший шведской королевы. Я подошел к ее величеству и поклонился, затем встал подле нее, ожидая, пока она сочтет нужным обратиться ко мне. Решительно, громким, чистым и ровным голосом она попросила у меня в присутствии еще троих находившихся в галерее придворных пакет, вверенный моему попечению. Когда она отдавала это приказание, двое из троих отошли на несколько шагов, а третий, капитан ее гвардии, подошел к ней. Я вернул пакет. Какое-то время она задумчиво глядела на него, затем вскрыла и вынула из него письма и исписанные листы бумаги, вручила их Мональдески и настояла, чтобы маркиз прочитал их. Он повиновался. Затем королева спросила тем же ровным голосом, с тем же строгим видом, знакомы ли ему документы, которые он только что прочитал. Лицо маркиза покрыла смертельная бледность, и он ответил, что все эти бумаги видит впервые в жизни. – Вы отрицаете, что они вам знакомы? – обратилась к нему Кристина. – Отвечайте откровенно, сударь. Да или нет? Маркиз сделался еще бледнее. – Я полностью отрицаю, что мне знакомы эти документы, – ответил он глухо, не поднимая головы. – А это вам тоже неизвестно? – спросила Кристина, неожиданно извлекая из складок одежды другой пакет писем и поднося его к самому носу маркиза. Он бросил взгляд на пакет, отшатнулся и не произнес ни слова. В пакете, который давала мне на сохранение Кристина, содержались лишь копии. Подлинные письма были в том, который королева держала сейчас перед носом маркиза. – Вы отрицаете, что это ваша собственная печать и ваш собственный почерк? – задала она вопрос. Он пробормотал несколько слов, признавая, что печать и почерк принадлежат ему, и присовокупил какие-то извинения, пытаясь при этом переложить вину на других. Пока он говорил, трое присутствовавших при этой сцене придворных королевы молча окружили его. Ее величество дослушала его до конца. – Вы – предатель, – сказала она и отвернулась от него. При этих ее словах трое мужчин обнажили шпаги. Маркиз услышал звон вытаскиваемых из ножен клинков и, быстро обернувшись, увидел обращенное против него оружие. Он тут же схватил за руку Кристину и увлек ее сначала в конец этой галереи, потом в другую, в самых трогательных выражениях умоляя выслушать и поверить в чистосердечность его раскаяния. Кристина позволила ему говорить, не обнаруживая и признака гнева или нетерпения. На лице ее не выступила краска, строгое выражение не изменилось. Было нечто жуткое в ясной, холодной, беспощадной решимости, с которой ее глаза останавливались на лице Мональдески. В конце концов она высвободила руку, не проявляя, как и прежде, ни малейшего раздражения. Трое с обнаженными шпагами, молча сопровождавшие маркиза, пока он водил королеву по галерее, вновь окружили его, как только он остался один. На минуту – может быть, больше – воцарилась полнейшая тишина. Затем Кристина обратилась ко мне. – Отец мой, – сказала она, – я призываю вас в свидетели того, что обошлась с этим человеком совершенно беспристрастно. – С этими словами она указала на маркиза Мональдески хлыстиком для верховой езды с рукояткой из черного дерева, оказавшимся у нее в руке. – Я дала этому жалкому предателю время, которое он просил, – гораздо больше, чем он имел право просить, – чтобы он, если может, оправдался. Заслышав речь Кристины, маркиз извлек из потайного кармана несколько писем и протянул их Кристине вместе с небольшой связкой ключей, которые он выхватил так порывисто, что вместе с ними из кармана вылетели и рассыпались по полу мелкие серебряные монеты. Он вновь направился к Кристине, и она хлыстиком из черного дерева дала знак своим людям, и они отошли к одному из высоких окон галереи. Я же отдалился от них настолько, чтобы не слышать разговора. Кристина и маркиз беседовали почти час, после чего она махнула хлыстиком, и люди со шпагами вернулись к Мональдески, а Кристина приблизилась к месту, где стоял я. – Отец, – решительно сказала она чистым и звучным голосом, – мне нет нужды больше оставаться здесь. Оставляю этого человека, – указала она на маркиза, – на ваше попечение. Сделайте все возможное для спасения его души. Он не сумел оправдаться, и я приговорила его к смерти. Вряд ли я испугался бы сильнее, услышав свой приговор. Маркиз же при этих словах бросился ей в ноги. Я преклонил колена рядом с ним и умолял простить его или, по крайней мере, назначить ему более мягкую кару. – Я сказала свое слово, – отвечала она, обращаясь только ко мне, – и нет на земле силы, которая могла бы заставить меня взять его обратно. Множество людей было живьем колесовано за провинности несравнимо меньшие, чем преступление, совершенное против меня этим предателем. Я доверяла ему как брату; он самым бесчестным образом обманул мое доверие; я воспользовалась своим правом королевы лишить жизни предателя. Не говорите мне больше ни слова. Повторяю вам, он должен умереть. С этими словами королева покинула галерею, оставив меня с Мональдески и тремя палачами, ожидавшими своего часа. Несчастный опустился передо мной на колени и умолял последовать за королевой и еще раз попытаться вымолить для него прощение. Не успел я ответить ни слова, трое придворных окружили его, приставив к его телу острия шпаг, пока, однако, не причиняя ему вреда и сердито советуя ему исповедаться у меня и не тратить зря время. Я со слезами на глазах молил их подождать как можно дольше, чтобы дать королеве время для раздумий, которые, возможно, позволят ей изменить свое решение. Мне удалось уговорить капитана гвардейцев, и он оставил нас, чтобы побеседовать с королевой и увериться, не переменились ли ее намерения. Очень скоро он вернулся, качая головой. – Вам не на что надеяться, – сказал он, обращаясь к Мональдески. – Примиритесь с небом. Готовьтесь к смерти! – Подите к королеве! – вскричал маркиз, упав передо мною на колени и умоляюще сложив руки. – Подите к королеве сами, сделайте еще попытку спасти меня! О, отец мой, отец мой, осмельтесь еще раз, попробуйте умолить ее, прежде чем оставите меня умирать!