Качанов поднялся и назвал свою фамилию, имя и отчество. Услышав вопрос судьи, хорошо ли он владеет русским языком и не нужен ли ему переводчик, Качанов зачем-то посмотрел на потолок, словно искал ответ на такой простой вопрос именно там. – Русский язык во всем его многообразии я знаю в совершенстве, – наконец ответил он. – Отводы судье или кому-то из участников процесса имеются? Ходатайства есть? – У меня есть ходатайство, – очевидно передумав, вскочил со своего стула Мелешкин, – прошу отложить начало судебного следствия ввиду неявки некоторых свидетелей. – Ходатайство отклоняется, потому что это вы должны были обеспечить явку, а не суд. А потому продолжаю заседание суда и объявляю начало судебного следствия. Прокурор, изложите суть обвинения. Мелешкин поморщился, вздохнул и все же начал говорить, а Высоков вдруг подумал, что он спешит, обвинение уже дало шанс отложить заседание из-за неявки свидетелей, а он отказал. Посмотрел на циферблат своих часов – пять минут одиннадцатого… Мелешкин закончил и вернулся на свое место. – Подсудимый, встаньте! Вам понятна суть предъявленного вам обвинения? – произнес Высоков. – Суть обвинения мне понятна. Виновным себя не признаю. Желаю выразить свое отношение к обвинению. Качанов смотрел на судью снисходительно, но ненависти или злобы в его взгляде не было. Он прекрасно знал порядок рассмотрения дел в суде, понимал, какие вопросы ему будут задавать, и ответил на три из них сразу. – Позвольте все-таки, чтобы это сделала защита, – громко произнес Дима Словоерсов, обращаясь не столько к судье, сколько к подсудимому. – Подсудимый, если не возражаете, можете сесть, – произнес Владимир Васильевич. Качанов опустился на свой стул и опять посмотрел на потолок, словно все происходящее в зале его совсем не интересовало. – Ваша честь, – обратился к судье бывший однокурсник, – сторона защиты считает дело, возбужденное против моего подзащитного по статье двести десятой, полностью сфабрикованным. В материалах дела не нашел доказательства сам факт организации подсудимым преступного сообщества и совершенных этим сообществом преступлений. Да и список участников этого сообщества вызывает недоумение: в него попали люди, отбывающие сроки, проведшие в местах лишения свободы по три и четыре года. Таких двое. Кроме того, есть и мертвые души. Один из так называемых участников убит в Крыму в прошлом году, а другой найден повешенным в Тверской области, и местные правоохранительные органы дали заключение, что это был суицид на почве алкоголизма. В списке остались лишь двенадцать из так называемых преступников… Это как в старинной песне «Жили двенадцать разбойников, был Кудеяр атаман»… – Только не надо песен, – попросил Высоков. Качанов оторвал взгляд от потолка и беззвучно засмеялся, тряся головой. – Двенадцать! – повторил Словоерсов и вскинул палец к потолку, словно указывая Качанову, куда ему надо смотреть. – Но ни у одного из этих двенадцати нет судимости, то есть ни один суд не назвал их преступниками. – У одного есть! – крикнул Мелешкин. – Господин прокурор, – обратился к представителю обвинения Владимир Васильевич, – напоминаю вам о порядке поведения в суде. Вам предоставляется слово – вы говорите. Вам задают вопрос – вы отвечаете. Итак, что вы хотите поведать суду? – Судимость есть у Николая Трухина. – По какой статье? – Я сейчас не помню. – Тогда напомню вам и другим участникам процесса: Николай Трухин получил условный срок по сто восемнадцатой статье – превышение пределов необходимой обороны. Владимир Васильевич поймал на себе заинтересованный взгляд Качанова и, не делая паузы, спросил адвоката: – Вы хотите еще что-то добавить? – Да, – кивнул Словоерсов и повторил: – Да, у моего подзащитного были в свое время нелады с законом, но он отсидел за свои проступки… – За преступления, – уточнил Высоков. – Погашена и последняя судимость, – бодро продолжил адвокат. – Теперь гражданин Качанов – мой подзащитный – обычный обыватель, с криминалом никак не связан и в противозаконных поступках уличен не был. А потому повторяю, что это дело явно сфабрикованное, и сторона защиты докажет это во время данного судебного заседания. У меня все. – Погодите, – остановил его Владимир Васильевич. – Вы или ваш подзащитный можете сообщить суду, на какие средства живет подсудимый? Где он работает, если работает вообще? Адвокат посмотрел на Качанова, и тот вздохнул. – Подсудимый, встаньте. Вам понятен вопрос? – обратился к Качанову Высоков. – Конечно. Не работаю, потому что инвалид: у меня тяжелая позвоночная травма и язва, но я не брал справку и не получаю от государства ни копейки. Доходов у меня нет никаких. И живу на то, что мне дают добрые люди. Еду дают, шмотки иногда приносят. Но мне много и не надо: скромно живу. Еще у меня больные суставы – артрит называется – и потому туда-сюда вставать мне тяжело. – Ничего, потерпите, – сказал Высоков и посмотрел на бывшего сокурсника. – Теперь у меня все, – сообщил тот. И отошел к своему месту. Двое его коллег молчали во время всего заседания. И Высоков не понимал, зачем они вообще явились сюда. Очевидно, лишь для того, чтобы принять участие в опросе свидетелей. – Продолжим судебное следствие, – произнес Владимир Васильевич и посмотрел на стоящего у двери судебного пристава: – Пригласите первого свидетеля. Кто там у нас по списку? Последний вопрос обращен был к секретарю суда. – Свидетель Петросян, – сказала Марина. Судебный пристав вышел в коридор и гаркнул: – Кто тут Петросян? Заходите. Зашла женщина. Когда ее попросили назвать себя и место работы, свидетельница некоторое время молчала, а потом произнесла тихо: – Можно я не буду говорить? – Вы забыли, как вас зовут? – удивился Владимир Васильевич. – Петросян Анжелика Ованесовна, работаю по финансам, помогаю людям правильно вкладывать деньги… Консультантом-маркетологом работаю. – Где работаете? – У меня своя фирма. Но можно мне не говорить ничего? – Вы кого-то боитесь? Свидетельница кивнула. – Вы боитесь подсудимого? – Протестую! – крикнул адвокат Пашинян. – Это наводящие вопросы. – Протест отклоняется. Суд вправе задавать любые вопросы, – парировал Высоков и посмотрел на свидетельницу. – Нет, его я не боюсь. Его вообще не видела. Клянусь. Я репрессий боюсь. – Каких репрессий? – не понял Высоков. – Меня в полицию вызывали и сказали, чтобы я подписала, а то они ко мне применят все строгости закона за то, что я работаю по финансам без лицензии. – Какая лицензия? – не понял Высоков. – Вы же не кредитная организация, вам лицензия не нужна. – Ну, – кивнула головой Петросян, – я им то же самое говорила, а они пугают, что все равно посадят, если я не подпишу их бумаги. – То есть сейчас в суде вы отказываетесь от своих показаний, данных на следствии? – Конечно отказываюсь, мне просто очень страшно тогда было. Посадим, посадим! А у меня сыну четырнадцать лет, мужа нет. А мальчик самый лучший в классе, мне все учителя говорят: «Почему он такой умный? Мы таких умных в жизни не видели!» Так что, мне такого умного мальчика сдавать в детский дом, а самой в тюрьму садиться? Это же репрессии, как при Сталине. А я – честный человек, все всегда удивлялись и говорили: «Анжелика, почему ты такая честная? Мы таких…» – Погодите, – остановил женщину Владимир Васильевич, – у меня вопрос к представителю обвинения. Мелешкин уже спешил к нему. – Оставайтесь на месте, господин прокурор, и скажите, вам было известно, что на вашего свидетеля оказывалось давление во время проведения следственных действий? – Никто на нее не оказывал давление. Свидетель просто хочет решить свои собственные проблемы. – Какие? – удивилась женщина. – Вам известно про фонд армянских инвестиций? Петросян развела удивленно руками: – Нет, конечно, честное слово. Я там только консультировала. – Вы были учредителем фонда, из которого деньги нелегально перекачивались за рубеж. Дело по деятельности этого вашего так называемого фонда будет возбуждено в самые ближайшие дни. Прокурор посмотрел на Высокова: – Ваша честь, а вторым учредителем этой сливной конторки был уже упомянутый в ходе судебного следствия гражданин Трухин… Сами понимаете, где Трухин, а где армянские инвестиции!