Альваро читал, сидя на диване и поджав босые ноги с закатанными штанинами. Книги он глотал быстро. Принялся за рукопись рано утром и к обеду осилил почти половину из четырех сотен листов. Мануэль хлопотал на кухне. Вообще-то, обычно этим занимался Альваро, но в те дни, когда тот выступал в роли читателя, они менялись ролями и Ортигоса старался, чтобы ничто не отвлекало Альваро от его занятия. Писатель прошел в гостиную и несколько минут делал вид, что изучает толстую поваренную книгу с рецептами итальянской кухни, краем глаза наблюдая за Альваро. Он анализировал выражение его лица, отмечал, с какой жадностью тот переворачивает страницы, и старался понять, какие эмоции его сейчас обуревают. — Ты меня отвлекаешь, — прошептал Альваро, не отрывая глаз от исписанных листов. Сочтя это приглашением, Мануэль отложил тяжелый том, присел рядом на подлокотник кресла и попросил: — Просто поделись впечатлениями. — Обязательно, но только сначала дочитаю до конца, — ответил Альваро, не обращая внимания на умоляющий тон Ортигосы. — Ты же знаешь, что финал не готов. Я напишу его позже, когда ты все прочитаешь. Впрочем, как обычно. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ничего не скажу, пока не дойду по последней строчки. Так что иди и оставь меня в покое. Мануэль решил приготовить ньокки — в первую очередь потому, что это итальянское блюдо займет его надолго. Нужно почистить и нарезать картофель, отварить его, сделать пюре, замесить тесто, приготовить мясо и соус, сформировать шарики. Рецепт простой, но требует много времени. И все равно Мануэль периодически скучал. Он выходил на террасу и смотрел на сидящих на крышах котов, перебрал свои свитера, без интереса пролистал газеты и даже предпринял безуспешную попытку начать читать одну из книг, которые дожидались, когда он закончит работу над романом. Ортигоса периодически бросал взгляды в сторону гостиной, где на диване читал Альваро. Он любил наблюдать за ним, когда тот сидел вот так, расслабленный, с голым торсом. Лучи солнца перемещались по комнате и освещали его тело, каштановые волосы, спокойное и сосредоточенное лицо. Альваро глотал страницу за страницей, складывая листы в стопку рядом с собой, и прочитать ему оставалось уже совсем немного. Он закончил, когда догорали последние отблески августовского дня. Мануэль поставил на стол бутылку вина и два бокала, осторожно наполнил их и протянул один Альваро. — Ну и как? Тот вытянул правую руку и положил ее на стопку листов. — Очень хорошо. — Правда? — Твоим читателям книга понравится. Писатель поставил бокал на стол и подался вперед. — А тебе как? — Роман весьма хорош… — Я спрашивал не об этом. Тебе он понравился? От Мануэля не укрылся жест, которым Альваро отодвинул от себя стопку бумаги — так крупье скидывает сыгранную колоду. Альваро тоже подался вперед и взглянул Ортигосе в глаза. — Если сравнивать с «Ценой отречения», твое новое произведение недотягивает. — Но ты же сказал, что роман хорош. — Да. И твоим читателям он понравится. — В чем тогда дело? — Мануэль, ты профессионал и прекрасно пишешь, но мне не хватает… искренности. Писатель встал, вышел в центр комнаты и остановился, повернувшись к Альваро спиной. — Я уже сто раз объяснял, что не смогу написать произведение того же уровня, что и «Цена отречения». — Не можешь или не хочешь? Ортигоса вернулся к дивану и сел лицом к Альваро. — Тот роман я написал, потому что мне было о чем рассказать людям. Я чувствовал, что должен это сделать, но заплатил высокую цену и испил боль до дна. Я поведал о своем детстве, о том, как мы остались сиротами и жили с престарелой теткой, которая нас ненавидела. И о том, как мы потом считали, что ничего плохого с нами уже случиться не может, поскольку мы всё пережили. Однако моя сестра умерла. — Это твое лучшее произведение, но ты даже в интервью о нем не рассказываешь. — Я просто описал свою жизнь. Невероятно тяжелую ношу, которая выпала на мою долю. Я не хочу больше возвращаться к этой теме и снова погружаться в болезненные воспоминания. Мануэль снова встал и сделал несколько шагов. Альваро тоже поднялся с дивана. — Речь не о том, чтобы снова переживать. Теперь ты вырос, тебе ничего не грозит, я рядом. «Солнце Фив» — хороший роман и будет иметь успех. Но в нем не хватает искренности. А если ты не готов выслушать мое мнение, то не надо его спрашивать. — Но я хочу знать, что ты думаешь, потому и интересуюсь. Пойми же, я верю, что литература должна описывать реальность, но больше не готов выставлять напоказ свои чувства. — И тут ты ошибаешься. Не нужно ничего выставлять напоказ. Необязательно рассказывать об источниках вдохновения, о них можешь знать только ты. Но если автор пишет от чистого сердца, читатель это чувствует, пусть и подсознательно. Как ты думаешь, почему «Цена отречения» считается твоим лучшим произведением? Мануэль сел на диван и закрыл лицо руками, запустив пальцы в волосы. — Не знаю, — наконец сдался он. Альваро устроился рядом: — Нет, знаешь. Знаешь, что тот шестилетний малыш до сих пор прячется где-то внутри тебя и просыпается в слезах. Он скучает по родителям и по сестре, которая не может его утешить. Я понимаю, как больно ранит тебя реальность. Наверное, поэтому из тебя и получился прекрасный писатель: ты прячешься в воображаемом дворце и выдаешь одну историю за другой. Но нашелся один человек — невероятный, искренний, — который утешил плачущего малыша и позволил родителям и сестре покоиться с миром. И сделал это с помощью ремесла писателя. Я влюбился в этого человека. И не перестаю восхищаться его стойкостью. А если перестану, то перечеркну лучшее, что со мной когда-либо случалось. Мануэль смотрел на Альваро, упрямо отказываясь воспринимать его слова. — Ты не понимаешь. Я всю жизнь пытался убежать от этих воспоминаний и обо всем забыть. Я добился успеха, мои книги читают многие тысячи людей, у меня есть дом, деньги, все, что нужно человеку. Как ты сказал, роман «Солнце Фив» публика встретит хорошо. Почему я должен страдать, чтобы писать, когда могу быть счастливым? — Потому что по-другому у тебя не получится. Ортигоса не выдержал и снова вскочил на ноги. — Хватит, я так больше не хочу! Я промучился все детство и всю молодость, пока не повстречал тебя. Меня вполне устраивает наша жизнь. — Он наклонился, собрал исписанные листы в стопку и прижал ее к груди. — Я желаю, чтобы все оставалось как есть. Новых потрясений мне не вынести. Альваро несколько секунд молча смотрел на него. Затем закрыл глаза, вздохнул, встал с дивана и подошел к писателю. — Прости меня. Ты прав. — Он забрал у Мануэля стопку листов и обнял его. — И ты меня прости. Но ты не знаешь, каково это: провести детство так, как провел его я… — Не знаю, — прошептал Альваро. Начало расследования В баре гостиницы было людно. Среди толпы местных жителей Мануэль разглядел сидевшего у стойки лейтенанта Ногейру. Страж порядка жевал жареный бекон, доставая его из нескольких слоев бумаги, которая стала прозрачной от жира. Засунул в рот последний кусок, запил его пивом, затем взял пару салфеток и тщательно вытер рот и усы. — Нам лучше поговорить снаружи, — сказал он вместо приветствия и сделал официанту знак принести выпивку на веранду. Едва они вышли за дверь, лейтенант зажег сигарету, глубоко и с удовольствием затянулся, как делают бывалые курильщики, и указал на дальний от входа стол. — Как прошел визит в Ас Грилейрас? — Так себе. Накануне Гриньян позвонил в поместье, чтобы предупредить о нашем приезде. В результате оказалось, что сеньора маркиза плохо себя чувствует и никого не принимает, а Сантьяго и Катарина уехали. Я видел только Элису с сыном, но мы едва обменялись парой слов. Ногейра раздраженно щелкнул языком. — Этот Гриньян мне сразу не понравился, едва я увидел его в больнице. — По-моему, он просто выполняет свои обязанности, — заметил Мануэль, но все же подумал о том, что юрист слишком торопится доказать свою преданность новому маркизу. Хотя вряд ли его можно за это винить. Писатель был вынужден признать, что после объявления об отказе от наследства отношение к нему Гриньяна резко изменилось. Ортигоса досадовал на свою наивность. А ведь сначала Адольфо произвел на него благоприятное впечатление. Он уважительно отзывался об Альваро и, кажется, искренне им восхищался, и Мануэлю с трудом верилось, что юрист руководствовался только корыстными интересами. Но гвардейцу он в этом ни за что не признается. — Гриньян устроил мне экскурсию по поместью. Сад там великолепный. — Да, он чудесен, — согласился Ногейра. Писатель удивленно посмотрел на собеседника. Он не ожидал услышать от лейтенанта таких выражений. Ногейра поймал этот взгляд, лицо его стало серьезным, и он потушил сигарету. — Не принимайте увеселительную прогулку за желание сотрудничать. Этот пройдоха сначала предупредил родственников вашего супруга, а потом повел вас в сад, чтобы отвлечь от дел. — Я познакомился с теми, кто работает в усадьбе: смотрителем, ветеринаром, юношей, который помогает Катарине выращивать гардении, Эрминией, экономкой — она ведет хозяйство, — и Саритой, ее помощницей. — Вам удалось с ними поговорить?