— Не знаю. Я раньше не встречал таких, как он. По правде сказать, у нас с лейтенантом сложные отношения, иногда он мне весьма неприятен. — Писатель слегка улыбнулся. — Уверен, это взаимно. Но, полагаю, у него своеобразные представления о чести и он не хочет оставлять дело нераскрытым. Поэтому-то ты и должен с ним поговорить. Сколько я ни ломал голову, не могу объяснить, каким боком здесь замешан Альваро. Лукас покачал головой: его явно что-то смущало. Мануэль добавил: — И что бы ты ни думал, я не считаю Сантьяго главным злодеем. Священник снова насторожился. — Старая маркиза пригласила меня на чай в свои апартаменты. Уверен, что хоть десять раз приму душ, не смогу смыть ту грязь и ненависть, которые она на меня выплеснула. Я слыхал, что некоторые родители ненавидят своих детей, но лицом к лицу с таким человеком встретился впервые. — Сесилия де Давила всегда была сложным человеком… — Сложным? Да меня чуть не стошнило, пока я ее слушал; в ее словах было столько злобы и презрения! Не думаю, что она ненавидела Альваро сильнее других своих отпрысков, она их одинаково презирала. Но старуха дала понять, что Альваро из-за своего непреклонного характера доставил им с мужем больше всего хлопот. Смелое заявление, учитывая, что их младший сын — наркоман. В любом случае в голове не укладывается, как можно было изгнать мальчика в столь юном возрасте из дома, разлучить его с братьями и делать вид, что он умер. Ты знал, что, когда двенадцатилетнего Альваро отправили в Мадрид, из его комнаты вынесли всю мебель? Когда он потом изредка наведывался в родовое имение, то вынужден был останавливаться в комнате для гостей, словно чужак, у которого нет своего угла в этом доме. — Ортигоса помолчал. — Ты с ним учился. Как думаешь, это из-за того, что начала проявляться нестандартная сексуальная ориентация? — В двенадцать лет Альваро не был ни женственным, ни изнеженным, ни даже чрезмерно чувствительным, если ты об этом. Скорее наоборот. Худой, не особенно мускулистый, но жилистый, коленки вечно в ссадинах. Он никого не задирал, но и не боялся дать отпор. Несколько раз дрался с одним мальчишкой — вступался за брата. — Эрминия сказала, что у Сантьяго в детстве не было друзей. — Главным образом потому, что он был шумным и часто хулиганил. И обычно это сходило ему с рук, так как старший брат всегда был рядом. Сантьяго всегда увивался вокруг нас и не отставал. Никто из ребят его не выносил. Впрочем, я полагаю, младшие часто так себя ведут. Казалось, он боготворит Альваро. Помнится, мы не раз шли куда-то после школы, чтобы развлечь Сантьяго и отделаться от него. В общем, особенно его компании не радовались, но и не обижали. Но он был занозой, это уж точно. — Старая маркиза так и сказала: что два ее сына родились рохлями, зато старшему характера было не занимать. Правда, она считала Альваро извращенцем. Лукас поджал губы и энергично затряс головой, не соглашаясь с этими словами. — Я знаю, почему Сесилия так говорит: Альваро не слушался родителей и постоянно им перечил. Особенно в том, что касалось его друзей — деревенских ребятишек из семей бедняков. Мы постоянно бродили по имению — то лазили по холмам, то ходили купаться на речку. Тебе может показаться, что в этом нет ничего страшного, но, с точки зрения отца Альваро, нарушение социальной дистанции между представителями разных классов было тяжким преступлением. И особенно его оскорбляло то, что сын упрямо продолжал водиться с не подходящей по статусу компанией. С тех пор как твоему мужу исполнилось восемь, его постоянно наказывали. Впрочем, безрезультатно. Он убегал через сад и шел по полям до старого амбара, где мы обычно собирались. Отец не раз угрожал отправить Альваро в Мадрид и в конце концов сдержал слово. — Лукас пожал плечами. — С другой стороны, состоятельные люди часто отправляют детей в пансион, в этом нет ничего необычного. Правда, там точно такие же хулиганы, зато из богатых семей. В первый год твой муж приезжал на каникулы, а потом только на Рождество. И никогда не задерживался дольше чем на два-три дня. — И все лето Альваро проводил в Мадриде? — Он ездил в летние лагеря, участвовал в каких-то программах, но сюда не наведывался. А когда стал совершеннолетним, не появлялся ни разу вплоть до смерти отца… По крайней мере, официальная версия звучит именно так. Мануэль поставил бокал на маленький столик, стоящий между шезлонгами, и наклонился поближе к священнику в ожидании пояснений. Тот продолжал: — Тебе наверняка говорили, что родные ничего не знали ни о сексуальной ориентации Альваро, ни о вашем браке. — Верно. — На самом деле никакой это не секрет. Хотя твой муж и перестал приезжать сюда, отец продолжал оплачивать все его расходы, в том числе и связанные с обучением, до тех пор пока Альваро не встал на ноги. И я полагаю, что дело тут не в отеческой заботе. Старый маркиз считал, что если потомок испанских аристократов пойдет работать кассиром в супермаркете, то запятнает фамильную честь. И еще хуже, если об этом станет известно всем. Уверен, отец Альваро предпочитал финансировать тот стиль жизни, который вел его ставший белой вороной сын, лишь бы отпрыск общался с равными себе, а не с простолюдинами. Пока твой муж наведывался в поместье, они со стариком почти не разговаривали, а потом и вовсе перестали поддерживать связь. Но маркиз был прекрасно осведомлен о том, чем занимается Альваро в Мадриде. Он был из тех, кто держит друзей близко, а врагов — еще ближе, и пристально наблюдал за всеми — и теми, кто ему симпатичен, и теми, от кого можно ждать беды. И его старший сын принадлежал ко второй категории. — Лукас повертел в руках бокал и продолжал: — Я говорил тебе, что Альваро не общался с родными до смерти отца, но это не совсем так. Один раз он приезжал — старый маркиз специально вызвал его, чтобы поговорить. Это было десять лет назад. Ортигоса выпрямился в шезлонге, сделал глубокий вдох и огляделся. Вокруг уже стояла полная темнота, а на сентябрьском небе мерцали звезды, обещая, что новый день будет ясным. Десять лет назад… Он никогда не забудет то время. Мануэль и Альваро жили вместе уже несколько лет, но когда в 2005 году вышел закон, разрешающий однополые браки, они выбрали дату и поженились на ближайшее Рождество. В декабре праздновали бы десятую годовщину. — Рассказывай, — умоляющим тоном попросил писатель. Лукас удрученно кивнул. Еще не произнесенные слова лежали на душе тяжким грузом, но пути назад не было: он ведь обещал больше не лгать. — Старый маркиз предложил Альваро сделку. Не называя сына по имени, он сказал ему, что все эти годы следил за ним с помощью сотрудников детективного агентства и в курсе, какой образ жизни ведет его отпрыск, осведомлен о каждом его шаге и до сих пор позволял ему делать то, что душе угодно. Старший де Давила даже намекнул, что знает о твоем существовании, но все это не имеет никакого значения. Он заявил: «Никто не безгрешен, в том числе и я: увлекаюсь азартными играми, провожу время с женщинами… Мужчина должен выпускать пар». Альваро не мог поверить своим ушам. Маркиз продолжал: «Я болен. Рак погубит меня небыстро, но рано или поздно я умру. И когда это случится, кто-то должен будет заниматься семейными делами и бизнесом вместо меня. Твои братья — недотепы, а если я сделаю наследницей супругу, все кончится тем, что она завещает наше состояние церкви». Старик отметил, что всегда восхищался смелостью Альваро, хотя отношения у них не складывались еще с тех пор, когда сын был маленьким, слишком уж они разные. А также добавил, что мать никогда не простит своему отпрыску его «порок», да и самому маркизу было сложно принять его, но он понимает, что у всех свои слабости. В тот момент твой муж решил, что его отец, человек другого поколения, воспитанный иначе, готов признать — насколько он вообще на это способен, — что ошибался. Между тем старик продолжал: «Альваро, ты должен вернуться домой. Я немедленно введу тебя в курс дел и составлю завещание, сделав тебя наследником, вот только титул ты получишь после моей смерти. Скоро я уже буду не в силах всем заправлять и хотел бы умереть, зная, что состояние в надежных руках и ты будешь отстаивать интересы нашей семьи. Ты — единственный подходящий кандидат и защитишь фамильную честь любой ценой. Возвращайся домой, женись на девушке достойного происхождения и соблюдай приличия. В нашей среде браки по расчету — дело обычное. Я обручился с твоей матерью, потому что так решили наши родители. И это лучший пример того, что подобная сделка может стать выгодной для обеих сторон. А чтобы выпускать пар, будешь сбегать в Мадрид. — Лукас замолчал, не отрывая взгляда от писателя, сознавая, что сказанное непросто принять, ища в его глазах признаки понимания. — Мануэль, я уже говорил, что ты ошибаешься: Альваро стыдился не тебя, а своих родных. Поначалу он решил, что произошло чудо и его примут таким, какой он есть, но в итоге ощутил всю глубину ненависти своего отца, почувствовал себя лишним. Альваро поднялся со стула, посмотрел прямо в глаза старому маркизу и сказал: «Итак, если Ты поклонишься мне, то все будет Твое»[27]. — Эту фразу сказал дьявол Иисусу, когда искушал его всеми сокровищами мира, — прошептал Ортигоса. Лукас энергично закивал. Он явно гордился Альваро и повторял его слова дерзко и непокорно, подражая своему другу. — Старший де Давила ничего не ответил и отвел глаза, покачивая головой и выражая крайнее презрение. Что было дальше — ты знаешь. Альваро вернулся в Мадрид, и вы поженились. На протяжении многих лет он не поддерживал никаких контактов с родными, будучи уверен, что, отказавшись повиноваться отцу и принять его предложение, положил конец своим отношениям с семьей. И был потрясен, когда после смерти старого маркиза с ним связался Гриньян и сообщил, что, согласно завещанию, все унаследовал Альваро. — Он все-таки принял предложение, — прошептал писатель. К горлу вдруг подкатила тошнота. — Полагаю, у него не было выбора. Ведь отец не кривил душой, говоря об остальных своих сыновьях. Даже если твой муж сомневался, смерть Франа все усложнила. Правда, похоже, Альваро загнали в тупик. Но даже если и так, получилось ровным счетом наоборот: настоящая его жизнь была в Мадриде, а другая, тайная, — здесь. — Но почему, Лукас? В твоем рассказе Альваро выглядит героем: отвергнутый сын, решивший жить как хочет, отказавшийся от состояния ради любимого человека… Но почему он ничего мне не рассказал? Почему скрывал мое существование от родных после смерти отца? Чтобы пощадить чувства матери и брата? Я тебя умоляю, на дворе двадцать первый век! Неужели мое появление через три года при столь трагичных обстоятельствах стало для них менее травматичным? Священник грустно смотрел на писателя. Было ясно, что он отдал бы что угодно, чтобы дать ответ на этот вопрос. Ортигоса обреченно вздохнул. Вино ударило ему в голову и несколько притупило эмоции, которые обычно ослепляли и мешали мыслить логично. — Мать Альваро сказала, что старый маркиз выбрал его из-за врожденной склонности к жесткости и уверенности, что старший сын пойдет на все, чтобы защитить семью. Она даже добавила, что он уже поступал так раньше. Отец моего мужа выразился почти так же: что тот пойдет на все ради близких. Почему родители Альваро так в этом уверены, Лукас? Старуха сказала, что они не ошиблись с выбором. Что это значит? Какая черта характера побудила старого маркиза назначить преемником именно старшего сына, невзирая на его неповиновение? Священник упрямо замотал головой: — Мануэль, не обращай внимания на эти слова, они ничего не значат. Старуха так сказала, чтобы тебя задеть. Писатель был в этом уверен. Как и в том, что маркиза говорила правду. Сзади тихо подошел Даниэль. — На сегодня мы закончили. Работники уже уходят, завтра мы примемся за дело очень рано. — Он заметил пустые бутылки на столе и добавил: — Могу оставить ключ, чтобы вы еще посидели здесь какое-то время. Но будет лучше, если я развезу вас по домам. — Пожалуй, стоит согласиться. — Мануэль с трудом поднялся на ноги и улыбнулся Лукасу и Кофейку, который зевнул, встряхнулся и потянулся. Феизм[28] Яркий утренний свет проникал даже сквозь закрытые веки, и Мануэль пожалел, что с вечера не закрыл деревянные ставни. Но утро оказалось пасмурным, а в стекла стучал дождь. Солнце робко выглядывало из-за облаков, чтобы осветить, словно лучом прожектора, то дерево, то здание, будто декорации в экспериментальном театре. Ортигоса не мог понять, который час, хотя предполагал, что еще рано. Очередное утро очередного дня. Писатель вдруг осознал, что система измерения времени для него изменилась, словно он пользовался календарем, где все страницы пустые. Растерянность и ощущение беспомощности, охватившие Мануэля поначалу, сменились спокойствием, готовностью принять судьбу и пониманием, что теперь ничто не имеет значения. Уйдя из жизни, Альваро стер различия между одним днем и другим. Смирившись с этим, Ортигоса ощутил умиротворение, признал, что в его жизни появилась пустота, и впустил ее, чтобы уберечь свою душу и не позволить ей развалиться на куски. Стук капель и мирное сопение собаки успокаивали. Кофеёк прижался к ноге писателя, и тот чувствовал, как мерно вздымается грудь песика. Мануэль приподнялся на локтях и с удивлением обнаружил, что ставни — не единственное его упущение. Он лежал прямо поверх смятого покрывала и полностью одетый. Ортигоса потянулся и погладил собаку. — Спасибо, что довел меня до дома, дружок. Кофеёк приоткрыл глаза и взглянул на хозяина, затем зевнул. — Это был ты, не иначе, потому что я ничего не помню. Вместо ответа пес спрыгнул с кровати, направился к двери и сел около нее, намекая, что не прочь отправиться на прогулку. Лежащий на тумбочке мобильник громко завибрировал. Писатель снял трубку и услышал не терпящий возражений тон Ногейры. — Я скоро буду в отеле. Спускайтесь, у нас много дел. Мануэль молча отнял телефон от уха и посмотрел на экран: на часах было девять утра. Он озадаченно взглянул на терпеливо ждущего у двери пса, затем снова на сотовый. — Я не помню, чтобы мы договаривались… — А мы и не договаривались. Есть новости. Ортигоса изучил свое отражение в зеркале. Нужно принять душ, побриться и переодеться. — Слушайте, Ногейра, я немного задержусь. Хозяин отеля держит кур, попросите его приготовить яичницу с колбасой. И пусть запишет на мой счет. Лейтенант не стал возражать. — Ладно, только не копайтесь. Писатель снова взглянул на Кофейка, который не отходил от своего поста, и добавил, пока гвардеец не успел повесить трубку: — Собаке нужно на улицу. Выходите из машины и откройте дверь бара, пес сам найдет дорогу. Мануэль отключился, пока Ногейра не успел начать протестовать, улыбнулся и выпустил пса из номера. * * * Лейтенант сидел у окна, не торопясь потягивал кофе и ел кекс. Стоящая рядом тарелка со следами жира свидетельствовала о том, что гвардеец последовал совету Ортигосы. Мануэль не стал завтракать, быстро выпил кофе и, выходя из отеля, улыбнулся, увидев, что Ногейра взял нетронутое печенье, которое подали вместе с напитком. Писатель поднял глаза к небу, дожидаясь, пока лейтенант зажжет неизменную сигарету, и, наслаждаясь мерным ритмом дождя, вспомнил, как рассматривал вчера вечером россыпь звезд, обещавших ясный день. — Поедем на моей машине, — сказал гвардеец. Ортигоса бросил косой взгляд на Ногейру — совсем как Кофеёк — и подумал о том, что предпочел бы свой «БМВ», чтобы иметь возможность сбежать, если понадобится. Но тут же вспомнил, что автомобиль остался на винодельне. Вчера они с Лукасом выпили две бутылки, и Даниэль отвез их по домам, пообещав, что утром попросит кого-то из работников пригнать их машины. — А как же Кофеёк? — Я постелил на сиденье одеяло, — ответил лейтенант, отводя глаза и делая вид, будто не замечает удивленного взгляда писателя. Мануэль взял на руки собаку и сел в машину. Мужчины молчали, пока не выехали на шоссе.