Когда Ортигоса приехал ближе к вечеру, парковка и подъездная дорога были заставлены автомобилями. Микроавтобусы и трактора с автоприцепами, раскрашенными в яркие цвета, едва могли развернуться. Мануэль оставил машину достаточно далеко и дошел до здания пешком. Фермеры шумно разговаривали, стоя у прицепов, доверху наполненных виноградом. Крестьяне с любопытством взирали на нового в этих краях человека, не забывая опытным взглядом оценивать урожай конкурентов. В первых лучах вечернего солнца ягоды блестели, словно драгоценные камни. Двустворчатые двери винодельни были распахнуты, и у погрузочной платформы стоял Даниэль, наблюдая за тем, как ящики сначала взвешивают, а потом уносят на склад. Управляющий поднял глаза, улыбнулся писателю, жестом пригласил подойти поближе и радостно сказал: — Привет, Мануэль! Ты как раз вовремя, мы только начали. Иди сюда, я все тебе покажу. Ортигоса наблюдал, как рабочие составляли ящики один на другой, по пять штук. Даниэль записывал вес и фамилию фермера в приходном журнале, а копию квитанции отдавал виноградарю — и так пока не взвесят весь его урожай. После этого работники заносили ящики внутрь и вываливали ягоды на металлический стол, у которого стояли четверо мужчин — в том числе и Лукас — с закатанными по локоть рукавами. Они выбирали из винограда листья, ветки, комочки грязи и камушки. За их работой следил энолог из института, занимающегося вопросами подтверждения региона происхождения продукции, и вносил данные о сортах в каталог. Сначала писатель просто наблюдал за процессом. Но скоро ему захотелось включиться, стать частью этого ритмичного потока и присоединиться к группе мужчин, радующихся обильному урожаю, ощущая под пальцами упругие, полные сока ягоды. Мануэль закатал рукава и направился к столу. Даниэль, который стоял у весов и поглядывал в его сторону, велел одному из людей принести писателю халат, в котором Ортигоса стал похож на хирурга, готовящегося к операции. Работа оказалась непростой. Весь вечер Мануэль помогал сгружать виноград в пресс. Напоенный солнцем и горными туманами сок стекал в чаны для охлаждения. Когда они закончили с последней партией, солнце уже село. Урожай был отличным, и писатель ощутил ликование, а по телу разлилось какое-то особенное тепло. Ортигоса помахал Лукасу. Тот, по-прежнему с закатанными рукавами, помогал одному из работников собирать оставшийся от ягод жмых, чтобы затем поместить в дробилку и использовать для производства спирта или удобрений. Они вышли из давильни и переместились в соседнее помещение, где было темно. Нависший над обрывом балкон притягивал как магнит. Сентябрьский день быстро угасал. Еще раздавались отголоски ушедшего лета, но Мануэль полагал, что скоро исчезнут и они. Из соседнего зала доносились голоса, смех и шипящие звуки: работники ошпаривали чаны горячей водой. В воздухе стоял туман от испарений и ароматно пахло виноградом, а под потолком собралось целое белое облако. Писатель на ощупь пробирался вдоль стены в поисках выключателя, улыбаясь и слыша, как стучат по полу лапки Кофейка. Он снова начал ощущать вкус жизни, и главным образом благодаря этому месту. После посещения безликой комнаты Альваро и прохладного расставания с рассердившейся на него Элисой Ортигоса приехал на винодельню грустным и измученным. Реакция девушки его задела, и сразу вспомнилась фраза Вороны: «Ас Грилейрас никогда не станет вашим домом, а живущие здесь люди — вашими родственниками». Эти слова звучали как приговор, и Мануэль понял, что ему больно не из-за поведения Элисы, а из-за пустоты, которую он ощущал без прикосновения маленьких ручек Самуэля, обвивавших его шею словно упругие виноградные лозы, без веселых пронзительных криков, улыбки, обнажающей ряд ровных белых зубов, рассыпающегося сотней бусинок смеха. Все сказанное старухой глубоко ранило писателя, хотя он понимал, что она намеренно наполняла каждое слово ядом, чтобы посильнее задеть. Маркиза наверняка не один день готовилась к этой беседе и тщательно продумала встречу. Речь ее казалась заранее выученной и отрепетированной. А неприятного вида сиделка, словно верноподданная, поддакивала каждому слову старой ведьмы, у которой, похоже, вместо сердца черная дыра, где ее обладательница годами любовно выращивает жестокость и злобу. Ортигоса оказался невольным зрителем поставленного в удачный момент спектакля, который все остальные, должно быть, уже видели. Он прекрасно понимал, что если примет близко к сердцу слова Вороны, та победит, а этого никак нельзя было допускать. Ведь именно такую цель и преследовала старуха: по капле вливать в него отраву, пока доза не станет смертельной, заманить его, как цветок-хищник привлекает пчелу, чтобы потом плотно сомкнуть лепестки и обречь насекомое на погибель. Мануэль понимал, почему Сесилия де Давила так поступила: злобные слова и явная неприязнь тщательно маскировали обиду, непреложную истину, которая действовала как яд. Маркиза была умна и знала, что правда ранит больнее всего. Ее отповедь в конечном итоге имела лишь одну цель: обеспечить свое финансовое благосостояние. Старуха осознавала, что одна лишь ненависть не будет иметь столь разрушительный эффект без откровенности и прямоты. Всего одна короткая встреча с Вороной — и писатель вернулся с кровоточащими ранами. В его организм проник самый страшный из всех вирусов: неприкрытая правда. Ортигоса налил в бокалы вино и протянул один из них священнику, указав на стоящие на террасе шезлонги. Лукас с улыбкой принял приглашение. Некоторое время они молча сидели рядом, наблюдая за тем, как на холмы быстро спускаются сумерки, а тени становятся длиннее, поглощая солнечный свет, который убывал, как и ароматная жидкость в бокалах мужчин. Священник наконец нарушил молчание: — Знаешь, с тех пор как всем начал заправлять Альваро, я каждый год хотя бы раз приезжал на винодельню, чтобы помочь с урожаем. И, покончив с делами, мы всегда сидели здесь, на террасе, попивая вино. Мануэль посмотрел вокруг, словно надеясь увидеть воочию картину, которую только что описал Лукас, и спросил: — А зачем? — Что зачем? — не понял его собеседник. — Зачем священнику приезжать и помогать давить виноград? Лукас задумался и улыбнулся: — Думаю, здесь будет уместно процитировать святую Терезу Авильскую[26], которая как-то сказала, что Бога можно встретить и на кухне, среди горшков и кастрюль. Так почему бы ему не забрести и на винодельню? — Помолчав, священник добавил: — Господь может оказаться в любом месте. Но когда я приезжаю сюда и тружусь бок о бок с крестьянами, я всего лишь еще один работник. Я верю, что физический труд — фундаментальная характеристика, которая облагораживает человека. За чередой ежедневных дел мы часто забываем об этом, поэтому я наведываюсь сюда, чтобы вернуться к своим корням. Они снова замолчали, и Ортигоса опять наполнил бокалы. Он понимал, о чем говорит собеседник: вино «Героика» объединяло в себе те поступки и добродетели, о которых люди не вспоминали в повседневной жизни. Винодельня словно стала своеобразным святилищем, где не было места слабости, страху и разрушающим силам, захватившим весь остальной мир. Здесь каждый мог примерить на себя плащ героя. Писатель посмотрел на Лукаса: тот умиротворенно улыбался, глядя куда-то вдаль. Мануэлю было жаль нарушать молчание. — Я уже говорил по телефону, но хочу еще раз поблагодарить тебя за то, что пообщался с Элисой… и с Ногейрой. Священник покачал головой, давая понять, что никакой особой заслуги в этом не видит. — Я не предполагал, что вы с лейтенантом знакомы. — Ортигоса сделал паузу, чтобы привести мысли в порядок. — Точнее, в день похорон Альваро я понял, что вы уже встречались, но не думал, что у вас есть номера телефонов друг друга. — «Знакомы» — громко сказано. Мы с Ногейрой пересеклись, когда умер Фран. Лейтенант появился в поместье одним из первых. Сначала приехала «Скорая», затем Гвардия. Меня вызвали, чтобы помолиться об усопшем. У меня остались неприятные впечатления от встречи с нашим общим знакомым. Не могу сказать, что он держался враждебно, но был холоден и груб. Не знаю почему, но мне он жутко не понравился, несмотря на то что проявил себя как профессионал. — Понимаю, о чем ты говоришь, — ответил писатель, вспомнив насмешливую ухмылку лейтенанта. — Когда я снова увидел Ногейру в поместье, то разыскал визитку с его контактами, как только вернулся домой. Он давал мне ее, когда допрашивал, на случай если я еще что-нибудь вспомню. — И ты хранил ее три года? Священник молчал. — Ты хотел позвонить гвардейцу? Лукас помотал головой, впрочем не очень убедительно. Лицо Мануэля стало серьезным. — Поэтому я и хотел с тобой поговорить. — Он сделал паузу. — Я знаю, что сказал тогда в храме, но теперь начал сомневаться. «У него есть доказательства, что ты убийца», — эхом отдалось в голове писателя. — Сомневаться? Но почему? Я думал, мы оба пришли к выводу, что в церковь входил не Альваро. Но даже если это был он, что тут странного? Хотел проведать брата. Согласны мы и в другом: твой муж не имеет отношения к тому, что случилось с Франом, а также к перемещению его тела, если предположения Ногейры верны. — Священник умолк и наблюдал за писателем. — Или я не прав? Ортигоса сделал большой глоток вина. — Теперь я уже не так уверен. «У него есть доказательства, что ты убийца». Писатель сжал зубы, чтобы отогнать неприятные мысли. Лукас озабоченно смотрел на него: — Что это значит? Еще недавно ты думал иначе, а теперь твое мнение изменилось… Может, объяснишь почему? Мне казалось, мы решили ничего не скрывать друг от друга. Мануэль медленно выдохнул, глядя вдаль. Уже совсем стемнело, и была видна лишь темно-синяя полоса в том месте, где на горизонте сливались земля и небо. Писатель повернулся к священнику. — Помнишь, я рассказывал тебе, что Альваро вместе с братом посещал бордель? Лукас с мрачным видом кивнул. — Я общался с одной из проституток. Оказалось, что они лишь создавали видимость, что занимаются сексом, чтобы Сантьяго остался доволен. Полагаю, нынешний маркиз весьма неодобрительно относится к однополой любви. Вероятно, он гомофоб. Каждый раз, когда я говорю «мой муж», Сантьяго аж перекашивает. — Что ж, — осторожно ответил священник, — думаю, результаты беседы тебя порадовали. — К сожалению, ненадолго. Спустя несколько часов, изучив журнал телефонных звонков Альваро, мы выяснили, что он общался с местным жиголо. Лукас скривился от отвращения. — Ты представляешь, кто такой жиголо? — Разумеется. Если я священник, это не означает, что я несведущ в вопросах мирской жизни. Вот только это совсем не вяжется с характером Альваро. — Полагаю, ты идеализируешь своего друга. Для тебя он по-прежнему тот парнишка, с которым вы вместе ходили в школу. Но Альваро много лет жил в Мадриде один. Когда мы познакомились, он рассказывал, что некоторое время «искал приключений» — ну, ты понимаешь, о чем я. Но мы решили начать с чистого листа. Мне кажется, Альваро был со мной искренним. Он поведал все о своем прошлом, но никогда не упоминал, что пользовался услугами мальчиков по вызову. Я поверил, ведь такому мужчине это и не нужно… — Но что изменилось? Почему ты сейчас думаешь иначе? — Что изменилось? Спроси лучше, что осталось от прежнего Альваро. Такое впечатление, что я совсем не знал его. Как будто мне рассказывают о совершенно постороннем человеке. — Полагаю, ты ошибаешься. Все эти годы я общался с Альваро, и, на мой взгляд, он был все тем же смелым и добродетельным парнем, с которым я когда-то познакомился. И то, что ты говоришь, никак с этим не вяжется. Мануэль ничего не ответил. Ему стало досадно, он чувствовал себя одиноким и непонятым. Вновь наполнил бокалы. — В любом случае я считаю, что ты должен поговорить с Ногейрой и объяснить, что ты видел — или как ты думаешь, видел — в ночь смерти Франа. — Я знаю, ты решил, что моя откровенность повлияла бы на расследование негативным образом. Как только лейтенант услышит мои слова, то вцепится в эту версию. — Помню, что я говорил, но теперь выяснилось, что около церкви тогда было достаточно много людей. — Ортигоса начал загибать пальцы. — Эрминия собиралась пойти проведать своего воспитанника, но передумала, когда заметила Элису — та снова направлялась к жениху. Девушка, в свою очередь, видела Франа и Сантьяго в дверях. Младший брат вернулся в храм, а средний сообщил, что с парнем всё в порядке, он молится и не хочет, чтобы его беспокоили, и велел Элисе возвращаться домой. Кроме того, экономке на глаза попался еще и жиголо, о котором я упоминал сегодня. Только он по случайному совпадению еще и наркоторговец, который поставлял Франу дурь, когда тот сидел на игле. — Черт побери! — воскликнул священник. Удивленный подобным сквернословием, Мануэль посмотрел на Лукаса, улыбнулся и продолжил: — Никто не заявлял, что видел Альваро. Я специально спрашивал. Правда, у меня не было возможности узнать у Сантьяго, видел ли он кого-то, кроме Франа и Элисы. Но сомневаюсь, что это поможет. Молодой маркиз не слишком благодушно ко мне настроен. Когда я сегодня утром появился в Ас Грилейрас, ему это совсем не понравилось. Лукас бросил на писателя встревоженный взгляд. — Что произошло? — Я поднялся в комнату Альваро, чтобы забрать кое-какие вещи. — Мануэль поймал себя на том, что трогает обручальное кольцо покойного. — Сантьяго застал меня там и слетел с катушек. — Он тебя ударил? Ортигоса удивился: — Странно, что именно это пришло тебе в голову… Нет, он бушевал и разразился злобной тирадой, а потом окончательно вышел из себя и начал лупить кулаками по стене. Мне даже стало жаль нашего маркиза. Похоже, это обычная реакция, когда все складывается не так, как ему хочется. — Писатель вспомнил о белых пятнах, оставшихся на стене в кухне. Священник подался вперед, чтобы придать больший вес своим словам. — Мануэль, будь осторожен. Лучше тебе отойти в сторону и позволить Ногейре вести расследование в одиночку. В конце концов, это его работа. — Официальная позиция Гвардии такова: дело раскрыто, Альваро погиб в ДТП. А лейтенант только что вышел на пенсию, спустя два дня после его смерти. — Тогда я ничего не понимаю. С тобой все ясно: ты хочешь выяснить, при каких обстоятельствах умер близкий человек. А что движет Ногейрой? Ортигоса пожал плечами: