Глава 11. Инна Было уже за полночь, мы сидели в гостиной на мягком сиреневом диване, пили свежий холодный лимонад, который Инна приготовила из лаймов, лимонов и мяты. Мы говорили, казалось, обо всем. Инна рассказала про свою семью, в основном про брата, с которым долго не общалась: после школы он переехал учиться в Питер, стал там довольно известным художником. Между ними была большая разница в возрасте – 10 лет, поэтому никогда не было общих интересов. Лишь после того, как Лёша узнал о болезни Инны, он начал чаще приезжать в Нижний, чтобы навестить ее и маму с отчимом, отцом Инны. С тех пор они часто переписывались, болтали по Скайпу, делились последними новостями, в особенности про здоровье Инны. Брат даже месяц жил с Инной в Москве, пока она проходила обследование и лечение там. – Это – его творение, – Инна повернулась и указала на розовую картину с камнем в тонкой золотой раме. Вблизи она выглядела завораживающе. Затем перевела жест на голубую картину. – А эту мы вместе писали, когда он приезжал прошлым летом. Представляешь, забрали у мамы старые Лешины мольберты, кисти, купили огромный холст и устроились прямо на берегу озера, вдохновляясь видами. Мне было интересно узнавать о жизни Инны, о ее интересах и семье, она вскользь касалась темы болезни, но я не настаивал на подробностях – если захочет, то скажет сама. Я тоже делился с ней деталями своей жизни, рассказал о дяде Славе, на похоронах которого ей завтра предстояло присутствовать. Странным казалось то, что я, скорее, не вспоминал далекое детство, описывая его, а пересказывал сон, который проявлялся все четче с каждым словом, ведя по сюжетной линии к детской площадке, построенной дядей Славой. – Дядя Слава смастерил детскую площадку, когда мы были совсем малышами, она находилась на окраине, около леса, мы практически выросли там – качели, горка, турники, что еще было нужно сельской детворе? – я так погрузился в ностальгию, что решился немного приоткрыть Инне свой мистический сон. – Ты просила рассказать, как снилась мне. Мне снилось, что мы с тобой были как раз на этой площадке, ты сидела на качелях, а я качал тебя. А через день я узнал, что дядя Слава умер. Такое вот печальное совпадение. – Когда это было? – Инна заметно напряглась и смотрела настороженно. Я смутился и начал вспоминать: – Сразу после нашего свидания в кофейне, – и уточнил, – во вторник. Инна уставилась на что-то, глядя мимо меня и думая о чем-то своем. Ее легкость и смешливость словно улетучилась, она выглядела уставшей. Я напугался: – Инна, все в порядке? Она вернулась ко мне из своих мыслей и нежно улыбнулась, положив голову на спинку дивана. – Все хорошо, – она взглянула мне в глаза и добавила, – пойдем спать? Я кивнул, не зная, что ответить. Сидел бы на моем месте Лёня, он бы бодро закинул девушку на плечо и, смеясь и щекоча ее, понес бы в спальню, чтобы вытворять самые изворотливые позы Камасутры. А на следующий день бы мне все уши об этом прожужжал. Я же не решался на подобные действия, во-первых, потому что я не был Лёней, а был скромным и застенчивым Даней, особенно в общении с девушками, во-вторых, я не хотел разрушать хрупкое доверие, которое установилось между мной и Инной, и, в-третьих, я не был уверен, позовет ли Инна меня с собой в спальню или предложит остаться спать на диване. Честно говоря, я был бы рад даже последнему варианту, лишь бы быть рядом с ней, хотя он был менее предпочтительным. Инна встала с дивана, потянулась и с сонной улыбкой на лице подала мне руку, которую я с нескрываемой радостью и облегчением взял и поднялся. Инна сказала мне пройти пока в спальню, добавив, что она будет через минуту. – Давай я помогу убрать все? – предложил я, видя на столе наши тарелки, бокалы и пустой графин с яркими половинками выжатых лимонов и лаймов. – Не беспокойся, я загружу посудомойку, выпью таблетки и приду. Иди, – она ласково подтолкнула меня в сторону белой двери, а сама прошла на кухню, захватив бокалы с журнального столика. Я зашел в спальню и принялся рассматривать фотографии, висевшие на стене, не веря до конца в реальность происходящего. Фотографии были разных лет – и детские черно-белые, и совсем недавние, где Инна уже с коротким ершиком волос в обнимку с высоким брюнетом в очках. Я отогнал от себя непрошеную ревность, в конечном итоге – кто сейчас находился в ее спальне? На детских фотографиях она выглядела очень артистичной: на типичном семейном снимке были изображены ее мама, отец, такой же рыжий и кудрявый, как Инна, и высокий светловолосый подросток – очевидно, брат Лёша. Все стояли ровно, смотря в камеру, и только маленькая девочка Инна замерла в каком-то неведомом танце, закинув руки вверх и завороженно глядя в сторону. Рядом висело много фотографий тех времен, Инне на них было не больше 5-6 лет. И везде она делала что-то необычное: то пела в расческу, а мама рядом аплодировала, то стояла на одной ноге, балансируя на стуле. Я обошел кровать, на другой стороне были в основном более современные фотографии: семейный ужин – повзрослевшая Инна, ее мама и папа, видимо, брат уже уехал в Питер; Инна в компании молодых ребят играет в настольную игру. Очкастого брюнета я тоже нашел в кругу друзей. Я прошел к столу у окна, за которым таинственно блестело озеро, на столе стояло единственное фото в белой раме, такое же, как на открытке. Я не слышал, как Инна вошла, она стояла, прислонившись к дверному косяку, и смотрела на меня. Не знаю, сколько она так простояла, следя за моими передвижениями. – Здесь так много твоих фотографий, целая жизнь, – я неловко прокомментировал увиденное, но Инна не смутилась. – Да, я люблю эти фото, в них так много радости. Они каждый день напоминают мне, ради чего я живу, – она грустно обвела взглядом стену с фоторамками. Я знал, о чем она думает: «Я живу и буду бороться ради этих людей, я люблю их». Я подошел и обнял ее, маленькую, хрупкую, беззащитную, а может, наоборот, в миллион раз более сильную морально, чем я сам. Она легонько, еле касаясь, начала расстегивать пуговицы на моей рубашке. Я глубоко вздохнул и поцеловал ее маленькое ушко, провел языком вниз по шее. Я услышал, как она с выдохом тихо ахнула, и почувствовал, как задрожала. Я поднял руки к тонким бретелькам платья, спустил с плеча сначала одну, потом вторую, и платье голубым водопадом заструилось вниз, раскрывая для меня обнаженную Инну. Я узнавал Инну и открывал себя по-новому. Сознание снова сыграло со мной странную шутку, перенеся меня из городской квартиры на берег океана, где были только я и она. Я слышал шум волн, чувствовал бриз на своей спине, ощущал запах горячего песка и соленой морской воды. Я целовал Инну, каждый уголок ее тела, так нежно, так неистово, и погружался в пучину сильных упругих вод бескрайнего океана. Я несся вместе с этой стихией. Я замирал от влажных прикосновений наших разгоряченных тел, жадно изучал пальцами и губами все изгибы и впадины. Где-то на краю реальности Инна склонилась надо мной, раскрыла упаковку с презервативом и быстро надела его на меня, но даже в этом простом действии было что-то волшебное. Ведь это была Инна. Моя незнакомка, о которой я безнадежно мечтал долгими днями и ночами, так и не сумев отыскать. И вот спустя годы мы были одним целым, сплетаясь телами, срастаясь душами. Я не верил своему счастью, я задыхался от удовольствия. Я выныривал из теплых вод, чтобы набраться воздуха, и погружался вновь, снова и снова. Мы заснули под утро, крепко прижавшись друг к другу. В темноте сознания колокольчиком звучал голос Инны: «Серые с синим сольются… мгновения с вечным сплетутся». Где-то вдалеке кричала чайка, и утихал шум волн. Я проснулся от тихого шороха на кухне, чувствуя себя измотанным и не выспавшимся. Инны не было рядом. Если бы не это, я бы заснул снова, но я встрепенулся и повернулся в кровати. На ноутбуке светилось время: 5.40, за окном было светло и солнечно, а дома пахло чем-то печеным. Я потер глаза, потянулся и довольно улыбнулся, вспоминая нашу ночь. Потом я заметил на прикроватной тумбочке палочки ароматизатора, на флаконе было написано «Океан». Я беззвучно рассмеялся и обмяк, подумав: «Это объясняет спецэффекты сознания». Я вышел в гостиную, Инна стояла у плиты в том же голубом платье, что и вчера. Я немного замялся, поскольку стоял голым в дверях спальни, не решаясь идти ли так дальше или одеться. Я заметил, как в воздухе кружится дым, Инна повернулась взять нож с острова и, заметив меня, широко улыбнулась: – Доброе утро, – воскликнула она радостно. Ее ничуть не смущала моя нагота, поэтому я направился к ней, – не выспался? Я улыбнулся ей в ответ и отрицательно покачал головой, а Инна продолжила: – Хорошо, что ты уже встал, а то я вытяжку не могла включить, – она потянулась к кнопкам над плитой, зашумела необычная цилиндрическая конструкция. – Из окна совсем не тянет, ветра нет. Я повернул голову, окно было нараспашку, а за ним, утопая в зелени, переливалось утреннее озеро в небольшой дымке. Этот вид производил нереальное впечатление: словно живая картина, от которой невозможно было оторвать глаз, я подмечал все новые движущиеся детали – едва заметные покачивания листвы, проезжающие вдалеке машины, пролетевшую птицу. Я шел, как завороженный, пока не уперся в высокий стул. – Это просто потрясающе, – отметил я, садясь за стол, на котором стояли две тарелки с кашей. Инна проследила за моим взглядом. – Да, я поэтому и выбрала эту квартиру, хотя были другие более дешевые варианты. Здесь мое вдохновение. Я и работаю так же – открываю окно в спальне, сажусь за ноут, а сама дышу, наблюдаю, чувствую. Я жалею, что не родилась в деревне, природа – моя любовь, но рада, что нашла это место для себя. Я обернулся к Инне, она выглядела утонченной и свежей, она сияла и излучала счастье и безмятежность. Она поставила на стол тарелку с небольшой стопкой блинов и сказала: – Некоторые блины подгорели, так что не обращай внимания, просто не ешь черные края, – и добавила с тоской в голосе. – Вообще, повар я так себе. Сама ем мало, а друзьям достаточно пива с чипсами. Я уставился на нее с недоумением: на столе передо мной стояла каша с ягодами, блины, миска с джемом, бокал чая. Такой завтрак мне не готовила даже мама в детстве, а сейчас я завтракал от силы бутербродом с чаем, лишь изредка готовя омлет или яичницу, в зависимости от настроения и наличия дома молока и яиц. – Ну да, повар ты и впрямь так себе, – сказал я, не скрывая сарказма, и обвел рукой все блюда на столе. – Я так даже в ресторанах не ел. Вчерашний ужин, этот завтрак. Ты – настоящее чудо, а не просто повар. – Спасибо, – ответила Инна, обходя стол и меня, и чмокнула меня в спину около шеи. – Это мило. После завтрака я настоял, что быстро сполосну посуду, пока Инна будет одеваться. Инна начала собирать небольшую дорожную сумку, уточнив, когда мы вернемся обратно. Она складывала в косметичку множество разных таблеток: доставала блистер и прикидывала, сколько ей понадобится на два дня. Я лишь вздохнул и отвернулся к раковине, а сам думал, намыливая тарелки: «Может быть, ничего страшного нет. Многие всю жизнь вынуждены пить таблетки – диабетики, гипертоники. Инна сказала, что есть улучшение, значит, все будет хорошо, она будет жить. А таблетки ей помогут». Я так погрузился в болезненные мысли, что не заметил Инну. Она стояла за высоким столом, подперев подбородок ладонью и осматривая меня снизу вверх. Она держала в приоткрытых губах мизинец и сказала своим низким грудным голосом, от которого я дико возбуждался: – Обнаженный мужчина за мытьем посуды – это очень сексуально, – и через секунду молчания, за которую я мысленно повалил Инну на бархатный сиреневый диван и уже снимал с нее белье, добавила. – Жаль, что нам пора ехать. Здравый смысл остановил меня от жалостливого выпрашивания хотя бы быстрого секса: времени, действительно, было в обрез, а еще нужно было заехать ко мне домой за вещами. По дороге в спальню я ласково обнял и поцеловал Инну, еще раз поблагодарив за чудесный завтрак. Она была одета в скромное темно-синее платье с коротким кружевным рукавом, а волосы подобрала красивой жемчужной заколкой. Она игриво шлепнула меня и подмигнула. Я продолжил было ее сексуальные намеки, крепко схватив за бедра, но она поторопила меня и отправила скорее одеваться. Мы вышли во двор, ласковое утреннее солнце коснулось лица, и только похороны дяди Славы омрачали замечательный летний день. Инна забила в навигатор мой адрес, и мы поехали по пустынным улицам города: раннее утро в выходной было особенным временем – только редкие машины, ненасытные живчики-бегуны и сонные хозяева с собаками встречались на пути. Я достал телефон из сумки, боясь смотреть на него – сколько пропущенных сообщений и звонков от Маши там могло быть? Пять? Десять? Я не писал ей со вчерашнего обеда. Я отвернул телефон от Инны и разблокировал, всего три сообщения высветилось на экране: два – от Маши, одно – от Лёни. «Как прошел твой день, милый? Давай сегодня созвонимся по Скайпу?» – первое сообщение. И второе: «Дань, мне не нравится, то, что происходит. Ты куда пропадаешь всю неделю? Я звонила Лёне, он сказал, что вы вместе с работы в шесть ушли, что запары никакой нет – проект только начался, а руководство вообще во Владимир уехало, все на расслабоне. Я ничего не понимаю! Позвони мне!» Я максимально напрягся и открыл длинное сообщение от Лёни, отправленное примерно в то же время: «Дань, я, наверное, Маше что-то лишнего сказал. Она позвонила узнать, как дела, как на работе, вся такая приветливая киса, ну, короче, как обычно. Я ей без задней мысли рассказал все, как есть – что Вадим и Надежда Олеговна свалили в командировку, на работе – «кот из дома, мыши в пляс», все дела. Потом она про тебя спросила уклончиво, но я все понял, я – кремень, сказал, что все нормально у тебя. Правда Маша после этого бросила трубку, тут я подумал, что что-то не то сказал. В общем, если что, то сорри4, друг, я не хотел тебя подставлять». Я чувствовал, как накатывает злость, я шумно выдохнул, чтобы спустить пар. Инна взглянула на меня: – Дань, все нормально? – Угу, – ответил я, фальшиво улыбнувшись. Врать Инне мне совсем не хотелось, и тем более заливать ей про «проблемы на работе». Лучше не сказать ничего, сойдет за полуправду. – Все в порядке. Я отложил телефон и решил пока не думать о той неразберихе, которую посеял в голове и, вероятно, жизни Маши. В конечном счете разрыв неминуем, так пусть возненавидит меня днем раньше, чем я признаюсь ей во всем. Я уставился в окно, чтобы не смотреть Инне в глаза: я чувствовал себя паршивым подонком, не столько обманывая Машу, сколько не рассказав Инне о незаконченных отношениях. Мы поднимались по Окскому съезду: извилистая дорога открывала вид на промышленную нижнюю часть города. Но сейчас в ярких солнечных лучах и нежной утренней дымке серые дома и заводы казались не такими мрачными, как обычно. Я как будто впервые замечал тут и там зеленые островки скверов, цветные здания сетевых магазинов. Река темной, спокойной, блестящей лентой разделяла город, я перевел взгляд направо – зеленый склон холма с редкими деревьями и необычные дома-бублики на самом верху. Мы выезжали на площадь Лядова – почти центр города и совсем другой мир, так хорошо известный мне, исхоженный долгими прогулками сначала с Леной, потом – с Машей. К тому же, Толик жил в общаге на Лядова, я с ностальгией посмотрел на подъезд, где мы с ним частенько курили, когда я приезжал к нему. Через минут семь мы парковались во дворе моего дома. – Подождать тебя здесь? – спросила Инна, поднимая ручник. Логичнее было ответить «да», быстро прибрать квартиру, спокойно переодеться, позвонить маме и предупредить, что я приеду не один, возможно, позвонить Маше. Но все это пришло мне в голову существенно позже, поэтому я недоуменно ответил Инне: – Почему? Пойдем со мной. Мы вышли из машины, по дороге я предупредил Инну, что мои интерьеры ее сильно разочаруют: я снимал эту квартиру уже десять лет, а ремонт в ней делался, кажется, в середине прошлого века. Инна ахнула и воодушевленно воскликнула: – Мид-сенчури! Этот стиль сейчас супер актуальный, – и как-то странно засмеялась. Я не понял, иронизирует ли она, но уточнять не стал. В квартире было темно и душно: окна выходили на соседний дом, такой же уважительно-старый и величественный, как и тот, в котором жил я. Эта квартира досталась мне совершенно случайно. Перед переездом я безуспешно искал себе жилье, сначала отец привозил меня в Нижний каждые выходные перед первым курсом, мы смотрели разные квартиры – те, что находились около Политеха или хотя бы не в «жопе мира» были непосильно дорогими. Подходящими по цене были только квартиры на окраинах Автозавода или Сормово, почти на выезде из города. Поэтому я оставил надежду жить один и стал искать, с кем бы можно поселиться вдвоем или даже втроем. В итоге я договорился с Серегой, парнем из параллельного класса, который поступил в Политех на химфак и готовился переезжать в Нижний. Его пожилая тетя жила в центре города и хотела, чтобы племянник жил рядом, потому что ее родной сын совсем не помогал ей. Мы приехали к ней, чтобы посмотреть свое будущее жилье, а она рассказывала нам свою историю: «Сын забыл дорогу ко мне совсем, неблагодарный, а я ему всю жизнь устроила – и квартиру купила, и на таможню по знакомству пристроила, даже с женой первой познакомила. А вторая жена, дрянь такая, совсем моего Илюшку под себя подмяла, говорит: «Ты что, как маменькин сынок, бегаешь к ней каждые выходные». Вот и не ходит ко мне уже три года, внуков не привозит показать». В итоге мы договорились всячески помогать тете Даше по хозяйству, а она совсем за бесценок сдала нам свою вторую маленькую квартиру в доме по соседству. Серега, отучившись три года в Политехе, выиграл грант и уехал в Польшу доучиваться, потом поступил в магистратуру в Лондоне и осел там. А я остался в квартире тети Даши, она даже не подняла мне арендную плату. Мы почти сроднились с ней за десять лет – я посильно помогал ей, хотя она почти всегда отказывалась, лишь изредка вызывала меня поднять ей тяжелые сумки из магазина на четвертый этаж, да болтала со мной при каждой встрече по два часа. – Ого, какой буфет. Дань, можно я его сфотографирую? Это же настоящая реликвия, мы сделаем реплику в мастерской, – Инна остановилась у старого шкафа с посудой. Тетя Даша не разрешала менять мне мебель, поэтому все, что было в квартире, несло на себе отпечаток прошлого. Единственной моей крупной вещью был современный серый диван с отличным ортопедическим матрасом, который я купил после долгих уговоров. Я недоуменно посмотрел на Инну, она пояснила: – Это сервант годов 30-х, не позднее. Такой сейчас не найти даже в антикварных магазинах, а новый в таком же стиле стоит целое состояние. Смотри, какая резьба, даже стекла все родные, офигеть, как сохранился! – Инна восторженно трогала мой старый бесполезный шкаф с никогда не используемой посудой, бережно проводя пальцем по деревянным спиралям и потертым филенкам. – Конечно, фотографируй. Была бы моя воля, я бы отдал тебе его, – я огляделся вокруг: советский деревянный платяной шкаф, старый скрипучий комод, мой письменный стол с почти не выдвигающимися от старости ящиками, и новенький, словно пришелец в этом царстве рухляди, диван, – и вообще все бы отдал, если бы не запрет хозяйки. Я пожал плечами, а Инна принялась детально с разных ракурсов фотографировать буфет – сервант – бесполезный шкаф. Я отошел, чтобы переодеться. Черные брюки, темно синяя рубашка, я застегивал ремень и с огорчением думал: «Дядя Слава, вы были чудесным человеком, спасибо вам за счастливое детство». – Дань, можно я пойду в машину? Маме позвоню, предупрежу, что уезжаю из города, – спросила Инна, заглядывая за дверь шкафа. – Конечно, я скоро, только некоторые вещи соберу. Инна вышла, стук ее каблуков доносился с лестницы. Я быстро почистил зубы, захватив с собой зубную щетку, уложил джинсовые шорты, белую футболку, сменное белье и кроссовки в спортивную сумку и набрал маме: – Мам, привет, я сейчас буду выезжать к вам. Как у вас дела? – Данечка, привет, ты на автобусе, который в 6.40? – я слышал, как мама отвернулась от трубки, видимо смотрела на часы. – А нет, уже больше семи утра. На втором, получается? – Мам, я не один приеду, со мной будет… – я не успел договорить, как мама воскликнула: – Машенька! Ой, сынок, ну наконец-то! – мама уже звала отца. – Валера! Валер, Даня не один приедет. – Мам, мам, – я пытался прервать поток радостных возгласов, но мама все не унималась. Я сказал громче. – Мама! Нет. Я буду с не с Машей, я приеду с Инной. Она моя… Мы теперь… вместе. Даже в этой неуместной ситуации, я почувствовал, как сердце торжествующе замерло от таких слов. «Мы вместе, Инна – моя девушка», – дыхание перехватило, жар из груди расходился по всему телу.