– Даня, как же так? Как же Машенька? – мама очень огорчилась. – Мам, ты полюбишь Инну, она чудесная, – в этом я не сомневался. Но вот, что у Инны рак – может сильно испортить настрой мамы. Я решил не говорить ей об этом. Пока. – Мам, я еще хочу тебя попросить: можешь, пожалуйста, не упоминать Машу при Инне. Инна мне очень дорога, я не хочу ее печалить. – Хорошо, – грустно и отстраненно сказала мама, – Данечка, но я все равно не понимаю, ты же вот на неделе мне говорил… – Мам, я при встрече расскажу, если получится, договорились? Мы скоро приедем. Мы около девяти за вами с папой заедем, Мишка пораньше попросил подойти. Я распрощался с мамой. Не знаю, какие планы были у нее на Машу, но едва ли она могла представить меня тем мужчиной, который настолько быстро меняет женщин. Возможно, она даже разочаровалась во мне после таких новостей. Но это не имело никакого значения, потому что я всецело и как никогда раньше в жизни доверял себе: я чувствовал, как зарождается что-то большое и прекрасное во мне, когда я был рядом с Инной, и не собирался отпускать это, скольким людям вокруг я бы не причинил боль. «Чертов эгоист, – завопил голос внутри, – чем Маша заслужила такого к ней отношения?!» Я перечитал ее последнее сообщение, и начал набирать ответ, но фраза не строилась, я стирал и набирал заново: «Маша, привет. Прости меня, мне нужно кое в чем разобраться. Готовься, пожалуйста, к экзамену. Мы встретимся и все обсудим». Расставаться в сообщениях или даже по телефону мне казалось слишком низким и трусливым, поэтому либо придется вытащить Машу из заточения, либо дождаться дня экзамена. Второе, конечно, было предпочтительнее, но я не был уверен, что я выдержал бы еще неделю обмана. Маша не ответила, было достаточно рано, вполне вероятно, что она еще спала. Я поставил телефон в авиарежим, чтобы не отвлекаться на лишние переживания в день похорон дяди Славы, и чтобы Маша ненароком не позвонила, пока я еду в машине с Инной. Когда я вышел, Инна стояла около машины и разговаривала по телефону. Она весело и живо рассказывала кому-то, как мы плавали вчера в озере. Когда я подошел ближе, то услышал обрывки разговора: – …представляешь, мы плескались как дети. Ох, было чудесно! А что потом? Да ну тебя, ничего. НИ-ЧЕ-ГО, отстань, – я стоял сзади, и Инна меня не видела, я с интересом слушал, что же она скажет дальше. – Юр, вам надо познакомиться. И еще, мне кажется, твоя психологическая помощь не помешает. Ну, из-за меня. Меня передернуло, она говорила с тем мерзким брюнетом-очкариком. Я покашлял. – Ладно, Даня пришел, пока, я тебе наберу, как вернусь. Хороших выходных, – она выслушала ответ и добавила, – и я тебя, пока. Я стоял у пассажирской двери и смотрел на Инну с остервенением. Инна выглядела беззаботной и, казалось, не замечала моего взгляда: – Едем? – легко спросила она. – Ты Юре все рассказываешь? – я набросился на Инну с ревностными расспросами. Все внутри кричало: «Она моя, моя!» – Дань, ты чего? – Инна заметила, как я зол, и начала оправдываться. – Дань, мы с Юрой близкие друзья, он – мой лучший друг с самого детства, с детсада, почти брат. Это ревность или что? Самое последнее, что мне хотелось делать – признаваться, что я ревную. «Черт, она этого хмыря знает лет 20, а меня – и неделя не прошла – кого, думаешь, она выберет?» – Поехали! – я открыл машину, сел, громко захлопнул дверь и начал пристегиваться. Ремень заедал от того, как сильно я его дергал. Инна медленно села в машину. – Так, давай на берегу все решим. Отелло на мою больную голову, – Инна подумала и добавила, – в прямом смысле больную, не нужен. Хорошо? Она ответила мне таким же яростным взглядом, каким я одаривал ее секунду назад. Я выдохнул, я совсем не понимал, что на меня нашло. Я никогда в жизни не устраивал подобных сцен ревности, даже видя, как Лёня в открытую флиртует с Машей. Мне даже было забавно за ними наблюдать. А теперь я не хотел ни с кем делить Инну, но мне пришлось признать свое поражение, чтобы не усугубить ситуацию. – Прости, я не хотел тебя обидеть. Я все понимаю, – я смотрел на нее дружелюбно. И вдруг до меня дошли ее слова. – Что значит «в прямом смысле больную»? – То и значит, – Инна облизала губы, ее злость постепенно проходила. После того, как она успокоилась, она сказала. – У меня глиома, это опухоль мозга. Поэтому я так выразилась. – Мозга, – одними губами повторил я. Я переваривал ее слова. Вчера я не уточнил, какой именно рак, но рак мозга – звучит, как очень серьезный диагноз. – Но ты же лечишься, таблетки, химиотерапия, это же все можно вылечить? – Дань, я не буду тебе врать – я умираю. Умираю быстрее, чем кто-либо из моего окружения. И это не изменить. Я же говорила, что врачи не дают точных прогнозов, – она резко покачала головой, словно вспомнив что-то неприятное. – Я рано обратилась за помощью, поэтому шансы есть, но они небольшие. Ты это должен понимать. И я тебя не держу, ты в любой момент можешь уйти, даже не прощаясь. – Что ты такое говоришь? – я не верил своим ушам, она просила меня уйти. Неужели я не донес до нее, как сильно она мне нужна. Я сжал кулаки и почти прорычал. – Я никуда не уйду. Инна закрыла глаза и начала тереть виски. «Идиот, у нее и так в голове опухоль, ты ее добить хочешь?» – кричал голос внутри. Я прикоснулся к ее колену, Инна открыла глаза. – Хорошо, – она закивала головой, отвечая больше на свой внутренний вопрос, чем мне. – Хорошо. Пусть так. Едем? Я кивнул. Я был опустошен и подавлен и, до кучи, вспомнил слова Инны ее недо– психологу: – Зачем ты сказала ему, то есть, Юре, что мне нужна психологическая помощь? – Ну, – Инна смотрела на меня, прикидывая, стоит ли говорить или это еще больше меня разозлит, – по-моему, ты сейчас на стадии торга. Понимаешь, есть пять стадий принятия неизбежного, точнее, их гораздо больше, любой психотерапевт бы меня сейчас убил, но общеизвестных – пять. Так вот, их каждый проходит так или иначе, Юра и психиатр из клиники мне помогли принять свою болезнь, а я – своим близким. Инна пожала плечами и добавила. – Если у меня не получится тебе помочь, то можно к Юре обратиться. – Спасибо, но я как-нибудь сам, – я даже слышать не мог о ее Юре. Инна закатила глаза и завела двигатель. По дороге я расспрашивал Инну о болезни, раз уж тема была открыта, то нужно было узнать все. – Как ты узнала, что у тебя рак? – Это случилось внезапно, – Инна рассказывала обстоятельно и не торопясь. – Я всегда была очень здоровой, в детстве почти никогда не болела, помню только один раз ногу подвернула на физкультуре – были порваны связки, а гриппы и прочие ОРВИ – никогда. В моей квартире как раз шел ремонт, и я жила с родителями. Вечером папа пришел с работы, мы поужинали, я пошла к себе, и у меня впервые случился припадок. Инна замолчала, словно не желая дальше говорить. Но я, как полный непробиваемый дурак, спросил: – Что за припадок? – Дань, я в тот день пережила клиническую смерть, – я видел, как Инна вцепилась в руль, пальцы побелели, и понял, что не нужно было переспрашивать. Но Инна продолжала. – Если бы папа не зашел ко мне в комнату, то я бы умерла. Он нашел меня на полу, с пеной у рта, в конвульсиях. Врачи из скорой сразу сделали укол, но это не помогло, в машине скорой помощи меня реанимировали. Когда я очнулась, мама плакала, а папа мертвой хваткой вцепился мне в руку и смотрел с ужасом. Мне стало так страшно, я ничего не помнила, поэтому не понимала, что случилось и где я. Врачи сказали, что сердце уже не билось. Но я выжила. Потом мы начали обследование: анализы, КТ, МРТ, биопсия. В общем, все по стандарту, вот так и диагностировали рак. Сейчас пью таблетки, чтобы эпилептические приступы не повторялись, но иногда случаются, только очень слабые и… другие. Я не знал, как реагировать на ее рассказ. Я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Все в моей жизни шло достаточно размеренно и предсказуемо: школа, университет, работа, длительные отношения, хоть и не всегда с гладкими расставаниями. За последнюю неделю я, кажется, прожил еще одну жизнь: узнал про смерть дяди Славы и теперь про то, что моя вновь обретенная незнакомка неизлечимо больна. Верить в это было трудно, принять – еще труднее, но я старался. Во всяком случае, видом не подавал внутренней паники и отчаяния. – Что значит, другие? – я не понял, что она имеет в виду. – Трудно объяснить, – Инна задумалась. – Мы с Дмитрием Романовичем, а да, он – мой лечащий врач, обсуждали это. В общем, у меня иногда случается что-то вроде галлюцинаций, я отключаюсь на несколько секунд и вижу образы, но они никогда не складываются в единую картинку. Вот – самолет, вот – река, вот – качели, вот – какой-то парень. Кстати, на тебя очень похожий, но мы не были еще знакомы. – И? – я очень заинтересовался, что-то было в ее словах очень важное, но я не мог понять, что. – Дмитрий Романович пояснил, что, скорее всего, опухоль давит на зрительный нерв или какие-то отделы, отвечающие за визуальное восприятие, – Инна пожала плечами. – Я и сама не понимаю ничего, просто хочу, чтобы это не повторялось. Хорошо, что обычно припадки случаются перед сном. Но триггер мы не можем найти. Мы поговорили еще немного о ее болезни, о том, как она ездила в Москву, и как тяжело пришлось родителям и брату, когда они узнали. Мы замолчали, я смотрел на стены леса, обнимающие дорогу с двух сторон, и незаметно заснул. Глава 12. Семья Я проснулся от гудка товарного поезда, мы стояли на переезде, ехать оставалось около получаса. Я посмотрел на Инну, она сосредоточенно наблюдала за мелькающими цистернами и хопперами5, в машине тихо-тихо играло радио. Я наблюдал за Инной, такой спокойной и милой, она беззвучно барабанила пальцами по рулю в такт музыки. – Ты такая красивая, – прошептал я. Инна повернулась и улыбнулась мне. У нее была чудесная улыбка – добрая и немного хитрая, наверное, из-за ямочек около уголков губ. – Поспал немного, Дань? – скорее риторически спросила она. – Навигатор показывает, что еще 35 минут ехать. Засыпай еще, а? Я покачал головой, хоть дремал совсем недолго, чувствовал себя гораздо бодрее и свежее, чем с утра. Спать уже не хотелось, и я начал расспрашивать Инну о ее друзьях, которых видел на фото. Логично, что она стала бы рассказывать мне, в том числе, о Юре, но она будто понимала, что лучше этого не делать, чтобы не породить новую волну недовольства. Среди ее друзей были всевозможные люди: дворовые друзья детства, одноклассники, одногруппники, подруги со старой и новой работы. Она, словно магнитом, притягивала к себе людей и объединяла их, невзирая на разные интересы и увлечения. – Когда Лёша уехал, то его комнату папа переоборудовал в игровую для меня, а со временем мы начали собираться там с друзьями. Папа даже купил мне приставку, – Инна засмеялась, – хотя, больше для мальчишек из двора, так как они постоянно его отвлекали и просили что-нибудь рассказать: он работает ветеринаром, и в клинике бывали разные случаи, часто довольно забавные. Папа еще постоянно что-то выдумывал, чтобы развеселить ребят: то устроит прятки дома, то на пляж всех поведет, то принесет с работы какую-нибудь морскую свинку на выходные. Но иногда просто хотел отдохнуть, вот тогда и надумал купить приставку. Инна вела машину и смеялась, делясь со мной воспоминаниями. Я узнал, что она продолжает частенько собираться с друзьями у себя дома, играя во всевозможные настольные игры и приставку. – У нас уже несколько пар образовалось за эти годы, Дима с Мариной поженились зимой, Ира, моя коллега с новой работы, ждет ребенка от Кости, моего одноклассника. Так что я иногда чувствую себя купидоном, – Инна расхохоталась. – Надеюсь, что все у ребят получится, они стали моей семьей. Я радовался тому, что Инна счастлива, невзирая ни на что. Я чувствовал по ее словам, наполненным теплотой и добротой, насколько она любит своих друзей и отца. Я решил расспросить про маму, Инна о ней почти не говорила: – А чем занимается твоя мама? – Мама работает, точнее, работала юристом, – Инна немного сникла. – Дань, у нас с мамой отношения сейчас сложные. Она за меня слишком беспокоится, плачет постоянно, папу всего истерзала. Мне показалось, что она в какой-то момент успокоилась, но сейчас я вижу, как ей тяжело. А к психотерапевту она не хочет идти. Поэтому мы часто ругаемся из-за ее гиперопеки. В конце концов, мне почти тридцать лет, а она звонит мне по пять раз в день. – Она просто боится тебя потерять, – я не сильно хотел заниматься морализаторством, но в то же время прекрасно понимал маму Инны, – ты же сама говоришь, что сегодня ты здесь, а завтра, может, нет. Вмиг мне стало так больно в груди от своих слов, точнее, от этих слов Инны, сказанных мне вчера. Только теперь я в полной мере осознал всю горечь и ужас происходящего с ней. Врачи, не дающие прогнозов, мучительное лечение, постоянные таблетки, истерики матери. «Боже, как мне ее жалко, как она справляется со всем этим?!» – судорожно носились в голове мысли. Я крепко сжал кулаки и отвернулся, я чувствовал, что могу заплакать. Мне хотелось закричать в никуда, просто чтобы сбросить нарастающее напряжение. Инна не заметила моего состояния и продолжала: – Дань, да я понимаю. Просто от того, что она плачет и контролирует каждый мой шаг, ничего не меняется. Только лишний раз напоминает мне о том, как скоро я умру, – на этих словах Инны у меня вырвался мучительный вздох, Инна посмотрела на меня. – Дань? Я не поворачивался, я плакал, не в силах унять дрожь в руках и восстановить дыхание. Инна молча свернула на обочину прямо за указателем: «Павлово – направо», впереди уже виднелась стела с красивыми буквами – названием моего родного города. Когда мы остановились, Инна взяла меня за руку и поднесла ее к своим губам. Я не хотел смотреть на нее, не хотел показывать свою слабость: «Это я должен быть сильным! Это я должен ей помогать и утешать». Она отстегнула мой ремень и нежно привлекла меня к себе, я уткнулся ей в шею, беззвучно плача. Инна ласково гладила меня по спине, целовала мои волосы и тихо шептала: «Не беспокойся, я здесь, все хорошо». Легче мне не становилось, депрессивные мысли душили все попытки успокоиться. Я так крепко сжал ее, понимая, что причиняю ей физическую боль, но она была моим якорем, единственным, что удерживало меня от падения в водоворот истерики. Я ненавидел себя за слабость, ненавидел ее чертов рак, ненавидел то, что не могу никак ей помочь. Инна аккуратно ладонями подняла мою голову и посмотрела в глаза: слезы катились по ее щекам, губы дрожали. Я второй раз видел ее плачущей, но сейчас это не забрало мои силы, а, наоборот, я успокоился и собрался. Я вдруг понял то, что чувствую: только любимых бояться потерять так отчаянно. – Инна, я тебя… – глаза Инны округлились в ужасе, за секунду она обеими руками закрыла мой рот, не давая договорить, и произнесла, замотав головой: – Даже не думай! Наше молчание длилось вечность, словно мы неслись в черную дыру, не в силах прервать бесконечную паузу. Я видел, как амплитуда отчаяния Инны утихала, ужас в глазах сменялся отрешенной серьезностью, почувствовал, как обмякли ее руки около моих губ. Я без слов отвел ее ладони и поцеловал. Я знал, что в этом поцелуе она услышит все, что запретила мне сказать. Сейчас и я знал, что люблю ее, всегда любил, с первой встречи: влюбившись однажды в один только образ незнакомки, сейчас я всецело любил Инну – ее душу, ее силу, ее мировоззрение. Уже тогда, на набережной Феодоровского, держа открытку с ее прекрасным лицом, я знал, что ничего не будет прежним, как бы я ни старался потушить вновь вспыхнувшее пламя. «Я стану тебе надежной опорой во всех испытаниях, – словно говорил я, настойчиво целуя Инну, – я всегда буду рядом». Я оторвался от ее губ и дождался, пока она откроет глаза: – Я люблю тебя, и это ничто и никогда не изменит, – я поставил точку в незакрытом вопросе. Инна только кивнула, принимая мое признание. Я не ждал от нее ответных слов, в конечном счете это я был влюблен в нее шесть лет, она же знала меня лишь несколько дней. Мы молча поехали и через несколько минут были около моего дома в Павлово. Я странно ощущал себя, я был одновременно опустошен и наполнен. Но это было легкое чувство, приятное и спокойное. Инна осталась в машине, а я пошел за родителями. Мама встретила меня в расстроенных чувствах: мало того, что сегодня были похороны ее давнего друга, так еще и я огорошил с утра, что расстался с Машей. – Данечка, привет, сынок, – мама обняла меня на пороге. – Как добрался, все хорошо? – Да, мам, все нормально. А где папа? – мама пристально смотрела на мои припухшие глаза.