Спустя какое-то время пришла санитарка Люба, самая добрая и разговорчивая из всех дежурных. Ей было около пятидесяти, но выглядела она не по годам молодо. Инна всегда подолгу болтала с Любой, стоя около моей палаты, они тихонько хохотали, а я всегда злился, что остался без внимания. – Привет, Данечка, – Люба приветливо улыбнулась и взяла мою кружку с тумбочки, – сегодня куриный бульон. Я тебе еще кашу жидкую подогрела, как суп выпьешь, налью. Не стала тебя на завтрак будить, подумала: «дай оставлю Дане кашу, пусть спит». Люба налила бульон и помогла мне присесть. Я поблагодарил ее. – Сегодня Инна ночевала, что ли, с тобой? – спросила Люба, хитро глядя на меня и, не дожидаясь ответа, добавила. – Эх, не видела вас Софья Павловна, а то бы такой разнос вам устроила. И так Инна приходит по утрам к тебе без разрешения. Люба покачала головой, вытирая капли супа с кружки и осторожно передавая ее мне. Софья Павловна – злющая дежурная медсестра на моем этаже, от которой даже всегда спокойная и дружелюбная Инна готова была впасть в дикую ярость. – Люба, а вы не видели, во сколько Инна ушла сегодня? – Она мне внизу попалась, когда я завтрак разносила на первом этаже. Ну вот, считай, в 8 утра. – Понятно, спасибо, – ответил я растерянно. – А ничего не сказала вам? Люба озадаченно на меня посмотрела, пытаясь понять, зачем я интересуюсь. – Да ничего особенного, – она пожала плечами, – а что случилось-то? Поссорились? Я отрицательно покачал головой. Я и сам не знал, поссорились ли мы, и чем вообще обернется мое вчерашнее признание. Я просто стал пить теплый куриный бульон через трубочку, не говоря больше ничего. Люба быстро подмела пол, забрала для промывки мой мочеприемник и предложила мне судно. Я отказался. Вообще за время моего пребывания в больнице такие понятия, как стыдливость и смущение, полностью исчезли из моей жизни: теперь каждая интимная подробность, будь то «принятие душа» лежа или «поход» в туалет лишались статуса «личное». В любом случае я мирился со своей временной беспомощностью и мысленно поторапливал время своего выздоровление. Люба сполоснула мою кружку и налила жидкую манную кашу. Кормили в больнице сносно, во всяком случае, я не жаловался: есть я мог только жидкое или сильно перетертое, поэтому большого разнообразия не было. Мы с Любой поговорили немного о погоде и невыносимой жаре, пока я допивал жидкую кашу. Она второй раз помыла мою кружку, налила в нее слабый компот и ушла помогать другим лежачим больным. Я остался в одиночестве. «Где ты, Инна», – лишь думал я. Пока я находился в больнице, я много размышлял обо всем, что со мной случилось. Времени на рефлексию было с избытком: хоть я старался больше читать художественной литературы, но чаще просто погружался в свои мысли. Я удивлялся, как могла спокойная размеренная жизнь вполне обыкновенного парня около тридцати перевернуться с ног на голову в один миг. В миг появления Инны. Я вспоминал все, что чувствовал и переживал за неделю, когда Инна снова появилась в моей жизни, стараясь запомнить свои эмоции, сны и прочие мельчайшие подробности. Зачем я это делал – не знаю. Что вполне очевидно – от безделья, но, конечно, я думал и о ее болезни, которая не даст нам прожить долгую жизнь вместе. Поэтому мне было важно оставить в памяти все, что так или иначе было связано с Инной. Я пытался отстранять мысли о том, что будет, когда она умрет, это было слишком тяжело и невыносимо. Тем не менее такие переживания тоже посещали меня, но я решил просто жить – справляться с трудностями на нашем пути по мере появления. Пока самой большой трудностью было мое здоровье. Совершенно точно я знал одно: я не смогу отпустить Инну до самого конца, каким бы он ни был. Она оставила след во мне далекие шесть лет назад, чего не знала, беззаботно ожидая автобус на остановке около моего дома, спокойно смотря в телефон по дороге и вдруг подняв взгляд на меня, стоящего у дверей. Я остался для нее случайным прохожим, которого она бы никогда не вспомнила, встретив второй раз. Но я запомнил ее навсегда. Открытка на набережной, и мои сны, и та оторопь во время нашей встречи на перекрестке – лишь подтверждение, насколько глубоко она жила во мне все эти годы. Я не мог ее отпустить, я был привязан к Инне задолго до ее первого «Привет». И сейчас, узнавая ее, я все глубже погружался в ее душу. Иногда я ловил себя на мысли, не слишком ли маниакальной кажется Инне моя к ней привязанность. Но ничего поделать с собой я уже не мог, Инна вызывала во мне что-то совершенно непохожее ни на что прежде: она была моим спокойным океаном, моим бескрайним космосом, в который я хотел погрузиться. Я любил ее. «Где ты, моя Инна», – с этой мыслью я заснул около четырех вечера, не дождавшись ни Инны, ни хотя бы традиционного перетертого яблока с бананом на полдник. Когда я открыл глаза, увидел, что солнце клонится к закату, мое окно как раз выходило на юго-западную сторону. Палата была по-прежнему пуста, а на тумбочке около меня стояла небольшая тарелка с полдником. Я взял телефон, сообщений не было. Я горестно вздохнул, дотянулся до тарелки и, поставив ее на загипсованную грудь, начал есть лежа, даже не пытаясь сесть. Я снова взял телефон и открыл начатую главу книги, но, как бывало и раньше, не мог сконцентрироваться на тексте, перечитывая по нескольку раз страницу за страницей. «Дурацкая затея, – со злостью подумал я и отложил телефон в сторону. В голове в ужасе забилась мысль. – Вдруг она не придет». Я безрадостно доскреб маленькой ложкой пюре, я хотел только одного – чтобы Инна была рядом. Я чувствовал себя одиноким, брошенным, беспомощным и жалким. В груди заныло, на глаза навернулись слезы, я сжал кулаки: «Я причинил ей боль, когда рассказал про Машу. Это было жестоко. Какой же я идиот». «Так тебе и надо, это – твоя карма», – Машиным голосом твердило мне подсознание. Что я имел в итоге: две обиженные девушки, разъяренный отец одной из которых устроил на меня жестокое нападение, а другая не только знала этого человека, но и знала теперь, что он – заказчик избиения. Я бы, пожалуй, понял Инну, если бы она больше не пришла ко мне. Не смог бы смириться, но понял: я трезво оценивал свое поведение. Инна имела полное право думать, что я – подлец, который, поступив не по-мужски с Машей, однажды может предать и ее. Да и едва ли ей хотелось разбираться в переплетениях моей трусости: «я бы бросил Машу, но…», «я бы рассказал полицейскому про Павла Олеговича, но…». Я лежал и корил себя, за этими мыслями я даже не сразу заметил, как в палату вошла Люба. – Ну, ты сегодня и соня, – Люба несла небольшую кастрюлю, аккуратно придерживая крышку. – Полдник проспал, ужин проспал. Если бы не я дежурила, то и не поел бы. Она поставила кастрюлю и пошла в туалет помыть мою кружку. Из кастрюли доносился аромат горохового супа, желудок заурчал. – Дань, ты поешь пока, – Люба наливала суп, который, возможно, был кашей для других пациентов, но для меня, пациента со сломанной челюстью – разбавленный жидкий суп. – Я тебе судно поставлю поближе. Ты как закончишь, меня вызывай. Люба показалась мне какой-то суетливой, она быстро помогла мне сесть, подала кружку и ушла, захватив с собой ароматную кастрюлю. Мы даже не поговорили, как обычно, хотя сегодня Любина компания была бы мне очень кстати. Я поел и спустя некоторое время «сходил в туалет». Раньше я и представить себе не мог, что без стыда и стеснения буду кому-то показывать продукты своей жизнедеятельности, но новые времена требовали смирения и молчаливой благодарности. Я вызвал Любу, нажав на кнопку рядом с кроватью. Через несколько минут она появилась в дверях, такая же беспокойная. – Ага, давай все, – она взяла кружку в одну руку, судно в другую и прошла в туалет, откуда крикнула мне. – Даня, помочись пока, буду мыть мочеприемник. Я сделал, как велено, Люба вернулась, быстро поставила судно на обычное место, куда я мог дотянуться, чистую кружку на тумбочку. Она молча взяла небольшую пластиковую утку и снова скрылась в туалете. Хоть я и не был самым разговорчивым парнем на Земле, да и даже в больнице, но с Любой мы всегда мило болтали обо всем на свете, и я радовался, когда наступала ее смена. Сейчас Люба была непривычно молчаливой, словно торопилась поскорее от меня уйти. Она вернула мочеприемник, налила в кружку компот и как-то странно на меня посмотрела. «Она что-то знает, – я в недоумении уставился на Любу, – только что?» – Ну, все, спокойной ночи, Дань. Если что нужно будет – вызывай. Я или Аллочка придем, – Люба вышла из палаты, даже не дождавшись завершение моего «спасибо, спокойной ночи». «Что ж, это, конечно, странно, но у нее может быть тысяча причин для подобного поведения, – успокаивал себя я. – В любом случае позже я расспрошу ее, что не так». Я взял кружку и отхлебнул компот, прохладный и вкусный, словно в детском садике, с кусочками сухофруктов на дне. Я порадовался, что сегодня дежурит Алла – молодая медсестра, всегда милая и отзывчивая, в отличие от прожженной и безучастной Софьи Павловны. Я потянулся поставить кружку с почти допитым компотом на тумбочку и увидел в приоткрытой входной двери Инну. Возможно, она стояла там уже какое-то время, незаметно и бесшумно подойдя к палате, и не решалась войти. Я замер, не в силах оторвать от нее глаз, казалось, если я отведу взгляд – она исчезнет, словно видение. Она была такой красивой и сияющей: яркий макияж, немного непривычный, такой я увидел ее впервые в автобусе шесть лет назад. Отросшие волосы огненными непослушными волнами спускались к плечам, а милые веснушки на носу и щеках стали еще ярче от горячих солнечных лучей знойного лета. Инна была одета в то же голубое свободное платье, в которое она переоделась в вечер нашей первой близости. Воспоминание о нашем чувственном сексе молнией пронзило меня – я так скучал по ее телу, по ласкам и страстным поцелуям, ограничиваясь едва ли не дружеским чмоканьем в губы. Меня разрывало изнутри дикое желание крепко обнять ее, невзирая на сломанные ребра, и сказать, как сильно она мне нужна. Но дыхание перехватило, и я лишь шепотом вымолвил: «Инна». Она сделала шаг в палату и прикрыла за собой дверь. – Привет, Даня, – так же тихо произнесла Инна и направилась ко мне. – Привет, Инна, – ответил я. Сердце стучало, я чувствовал счастье и облегчение, поскольку почти поверил своему внутреннему голосу, что больше не увижу Инну. «Она здесь, она пришла», – ликовал я внутри, а сам осторожничал, чтобы не спугнуть свою удачу. Инна пододвинула стул, который медсестры вечно убирали от моей кровати, и встала за ним, легонько опираясь на спинку. Она не подходила ко мне, я сразу заметил это и напрягся. «Давай, бери инициативу!» – приказывал я себе, но никак не мог собраться с силами и найти нужные слова, чтобы не разрушить все окончательно. – Я тебе кое-что принесла, – Инна достала из сумки небольшую коробку и протянула мне. – Мятно-клубничный чай, – произнес я, прочитав надпись на белой упаковке. – Здорово! Это же наш чай! Инна немного улыбнулась, но тут же сделалась серьезной. И я выпалил, не дожидаясь ее ответа с плохими решениями, которые она, возможно, приняла, и которые я абсолютно точно не хотел знать: – Инна, ты нужна мне. Я люблю тебя и сделаю все для нас, – я перевел дыхание, фразы выходили слишком клишированными, но я не придумал, как сказать иначе, поэтому продолжал свою ванильно-эмоциональную тираду. – Я хочу заботиться о тебе. Хочу, чтобы ты была счастлива каждый день, и не важно, сколько этих дней осталось нам. А еще я так хочу тебя обнять. Инна склонила голову набок и вздохнула. Я заметил, как она ногтем скребет лакированную спинку стула. Я вдруг ясно осознал, что она тоже хочет обнять меня, но не решается, будто уже приняла решение и не может ему противиться, поэтому я добавил едва слышно: «Иди ко мне, ты нужна мне». Пусть это была манипуляция с моей стороны, не важно, я должен был любым способом остаться с ней – сейчас и навсегда. – Я знаю, – тихо ответила Инна, но не сделала ни шагу ко мне, лишь крепко сжала спинку стула. «Боже, что твориться в твоей голове, родная, только не уходи, не оставляй меня!» – молил я. Я вцепился в простыню обоими кулаками, я готов был закричать от нервного перенапряжения. Я любил ее так же сильно, как ненавидел себя за то, что заставил ее страдать. – Прости меня, Инна. Прости за то, что причинил тебе боль, – я опустил голову и закрыл глаза. Я услышал удаляющиеся от меня шаги и в ужасе закричал. – Не уходи, нет! Я не сразу сориентировался, когда открыл глаза, Инна стояла у двери, испуганно смотря на меня. Я почувствовал резкий хлопок в ушах и зажмурился от сильной головной боли. – Тише, Даня, – она приложила палец к губам, – ты всех разбудишь! Я помою руки и тебя сполосну. Только сейчас я понял, что она стояла у двери в туалет, а не у входной двери, паника постепенно начала угасать. Я услышал шум воды из крана, а сам схватился за голову – внутри звенело, я сильно зажмурился и, когда открыл глаза, увидел мерцающие звездочки, а сквозь них – Инну, выходящую с красным тазиком. – Сегодня было очень жарко, – сказала Инна, откидывая с меня простыню. – Сильно душно у тебя в палате было днем? Она отжала губку и провела ей по левой ноге. Невероятное блаженство растекалось по телу от влажного прохладного прикосновения. – Душно, но я почти весь день проспал, – признался я. – Где ты была? Инна подошла к моим рукам и начала протирать меня сверху. – Я была в кино. Успела как раз на первый сеанс, – она улыбнулась моей любимой обворожительно-милой улыбкой. С такой же улыбкой она обычно рассказывала про семью и друзей. Так же она улыбнулась мне, когда впервые призналась в любви. – Сегодня же суббота, точно, – вспомнил я. В памяти всплыло, что она любит ходить в кинотеатр по субботам. Мы почти не говорили на эту тему, потому что я смотрел мало фильмов, да и те – боевики, а Инна обожала совсем другие жанры. – Что это было за кино? – Я не поехала на Автозавод, прогулялась до «Орленка». Я уже месяц не была в кино, представляешь! И вот восстановила традицию, – на этих словах Инна засияла. – Сегодня была на «Шоу Трумана». В «Орленке» часто показывают старые фильмы. – О чем он? – наивно спросил я. – Ты не смотрел? – она развернулась от тазика, округлив глаза, вода с губки закапала на пол. – Ой! Ты, правда, не смотрел? Это же почти классика. Я виновато покачал головой: в этом вопросе я был неотесанным чурбаном. – Надо тебя культурно просвещать, – она захихикала, а я радостно поймал себя на мысли: «Она говорит о будущем, значит, оно у нас есть». Инна продолжала. – Фильм о мужчине, который всю жизнь живет в телешоу, но не знает об этом. А миллионы людей тридцать лет наблюдают за его жизнью. – Как такое может быть? – изумился я. – Он что, все тридцать лет не замечал, что его снимают? Он один там живет или как? Почему никто ему не рассказал? – Все вокруг – актеры: дети и учителя в школе, соседи, жена, коллеги и все-все, – Инна пожала плечами и снисходительно улыбнулась. – Как такое может быть? Это же антиутопия и, в конце концов, просто кино. – Даже его псевдожена не раскололась? – допытывался я. Пусть это и была «антиутопия» и «просто кино», по словам Инны, но мне казались слишком очевидными дыры в сценарии. Я засомневался, что такой фильм может стать «почти классикой». – Да, – бескомпромиссно ответила Инна. – Труман влюбляется в девушку, не его жену, естественно, которая намекает, что все его окружение – это иллюзия. И хоть Труман никогда больше не увидит ту случайную незнакомку, она сеет в нем зерно сомнений ко всему, и он становится настоящим параноиком в поисках истины. – И как, находит? – с недоверием спросил я. – А ты как думаешь? – Ну-у, – протянул я, – это же «просто кино». Поэтому, конечно, да. – Ты такой циник, – Инна покачала головой. – В общем, если хочешь, можем как-нибудь вместе посмотреть, там много интересных идей. – Хорошо, – я не стал спорить, мне понравилась идея посмотреть что-нибудь вместе. Инна налила в воду немного жидкого мыла из флакончика, который принесла на днях, потом подошла к двери и плотно закрыла ее. Я знал, что будет сейчас происходить. Когда меня вывели из медикаментозной комы, я начал худо-бедно сам себя обслуживать, промокать тело влажными салфетками, следить за гигиеной, умывать глаза, а когда сняли шину с зубов – то аккуратно чистить зубы пусть и без пасты и даже умудрился кое-как побриться, пока мне не затянули лицо повязкой. Но мне нравился ежедневный ритуал, который проводила Инна – обтирание мокрой губкой. Что особенно радовало: обтирание не только рук и ног. Обычно она занималась этим сразу, как приходила, и в палату мог зайти кто угодно – от мамы до Юрия Сергеевича на вечернем обходе, но я взглянул на часы – было 22.30. – А как ты смогла договориться так поздно прийти? – удивился я. – Люба помогла, – Инна подмигнула. Наконец, мне стало понятно, почему Люба так спешила уйти из палаты. – На самом деле, я давно пришла, просто не показывалась докторам и медсестрам, сидела у Аллы. Мне стало обидно от ее слов: «Давно пришла и не зашла ко мне». Но я не показал виду, в любом случае я был рад, что сейчас Инна была со мной. Вдруг она выключила свет, я удивился: раньше она так не делала. – Чтобы не привлекать внимания, – пояснила Инна и во мраке медленно пошла ко мне. За окном не было фонарей, солнце уже село, а мои глаза еще не успели привыкнуть к темноте, поэтому я различал лишь ее светло-голубое платье и темный силуэт тела. В какой-то неуловимый миг платье скользнуло вниз, и Инна для меня исчезла на долю секунды, я лишь смотрел на голубую «лужицу» ткани на полу, постепенно скрывающуюся за приближающейся худенькой фигурой. Подойдя, Инна прикоснулась большим пальцем к моим губам, я рассматривал ее, все лучше различая детали: сначала мне показалось, что она полностью обнажена, но потом я заметил контрастные кружева на телесном белье. Я притянул ее для поцелуя, осторожного, нежного. Инна гладила мою шею, запускала руку в волосы, целовала губы, щеки, которые были в повязке, плечи. Она взяла мою левую руку и поцеловала ладонь, это действие произвело самый неожиданный эффект: разряд тока прошел сквозь тело, наполняя возбуждением каждый уголок, я застонал от удовольствия и закрыл глаза. Я слышал, как Инна взяла мыльную губку, как стекала с нее вода, потом я почувствовал прохладу на твердом члене. Она мыла и одновременно ласкала меня сначала руками, потом, ополоснув мыло, прикоснулась губами. После чего мы занялись любовью. Я был максимально скован – загипсованная грудь и нога – поэтому Инна полностью взяла инициативу на себя, доводя ласками меня до исступления. Мы заснули за полночь, крепко прижавшись друг к другу. Мне снилось, будто на меня направлены миллионы видеокамер, но я не замечаю ни одной. Мы бежим с Инной навстречу бескрайнему океану, светит Луна, у самой кромки воды я целую свою любимую. Вдруг она начинает что-то говорить мне, но я не могу разобрать слов, Инна кричит, пытается что-то сказать, все тщетно. Откуда-то издалека появляется отец Маши, он забирает Инну от меня, сажает в машину, она вырывается, я дерусь за нее, а он твердит: «Это шизофрения, у нее бывают приступы». Наконец, я разбираю слова Инны: «Даня, он лжет, спасайся! Найди меня».8Все исчезает, появляется лицо Маши: «Это – твоя карма, так тебе и надо, предатель». Когда я проснулся, Инна тихо спала на моей руке, уткнувшись лбом в жесткий гипс на груди. Я обнял ее покрепче, она заерзала и перевернулась на другой бок, спиной ко мне, а я уткнулся носом в ее мягкие пушистые волосы. Сон ускользал от меня, и я не старался его запоминать, он был слишком бредовый и тревожный. «Инна здесь, и это лучшее, что может быть со мной», – подумал я. Все воскресенье мы провели вместе. Только с утра Инна выскользнула от меня, чтобы дождаться неподалеку прихода Софьи Павловны и зайти ко мне в приемные часы, не вызывая лишних подозрений. Инна помогала мне во всем, хотя чисто теоретически, я мог бы и сам допрыгать до туалета на здоровой левой ноге, вот только прыгать из-за переломов ребер и челюсти мне было запрещено. Поэтому я позволил Инне ухаживать за собой, уже не ощущая своей беспомощности и жалкости, как в первое время. Мама написала, что приедет в Нижний на вечернем автобусе и, если успеет, забежит ко мне. День прошел легко и беззаботно, с Инной мы не поднимали опасных тем, словно их никогда и не было, словно все началось с чистого листа, и остались только я и она. Так оно и было – я полностью погружался в наши чудесные отношения и уже знал, к чему они неизбежно ведут, продумывал в голове план действий для сюрприза. Когда приемные часы закончились, в палату вошла Софья Павловна и грозно посмотрела на Инну, которая, смиренно кивнув, начала собираться. – До завтра, любимый, забегу с утра, как обычно, – она ласково поцеловала меня и погладила по волосам. – Хорошо, – я взял ее за руку, желая на минуту-другую задержать ее. – Я тебя очень люблю.