Внезапно, глядя на мелькающие мимо автобазы, склады и электростанции, Ромка вспоминает, что в кармане у него осталось две мятные жвачки. Но если он вынет жову сейчас, то придется делиться с Дашкой. Если же он не поделится, то она затаит обиду. И зачем ему эта сестра, да еще старшая? Насколько было бы лучше, если бы их взяли только двоих, с Серым. Разве непонятно, что главный тут – он? Так вот, значит, Ромке хочется жвачку, но он решает потерпеть, только чтобы с Дашкой не делиться; и он не знает, что Даша в это же самое время перебирает в кармане три утащенные у бабушки конфеты «Клубничные» и тоже предвкушает, – а между тем маршрутка въезжает на Зенитчиков, на каждом светофоре ненадолго останавливается, – вон общага, где они жили, и Ромка видит, как наравне с маршруткой какой-то мальчик бодро чешет по вытоптанной мокрой тропинке, мелькая за кустами. У мальчика такие же куртка и рюкзак, как были у Ромки, когда они жили еще с мамой, и Ромке очень хочется, чтобы это он сам и был и тогда, но на самом деле это другой мальчик, какой-то таджик вроде, черненький, – ой, да это не «какой-то» таджик, вдруг понимает Ромка, это же Давлат, бывший сосед их, а вот куртка и рюкзак – они не «такие же», они те самые, его и есть, только совсем уже драные и грязные, дальше просто некуда. И как только он это понимает, как рука сама тянется в карман за жовой, а там уж – че делать. – Дашка, жову будешь? – Спасибо, – говорит Дашка, – у меня конфетка есть. Кстати, хочешь? 2. Авангардная. Варя и Вера В чистом поле, в белом поле было все белым-бело. Потому что это поле да, погода очень снежная не выйти не то что с коляской, но и в слинге спит как? спит плохо ну так-то я ничего не вижу на первый взгляд, но если была потеря сознания то без вариантов надо везти и все проверить когда она упала? в семнадцать сорок Очень холодно, одновременно очень жарко. Младенец сосет. Бросает в жар и клонит в сон, одновременно озноб, потому что форточка открыта. Пахнет молоком и снегом. Клонит в сумерки. За окнами – синий заснеженный двор-колодец, темный день. Это у вас микроволновка? – говорит врачиха, обходя стол на цыпочках и садясь. Да! – Вера спохватывается и вытаскивает оттуда мясо. И как, удобно? – врачиха пишет из свидетельства о рождении. – Высота примерно какая была? Примерно вот такая. Я даже не ожидала от нее. Я не знала, что они в месяц уже переворачиваются. Вот видите, вы не знали, – а сама пишет. И стоял в том белом поле белоснежно-белый дом. Вера до сих пор в ночнушке и халате, так с утра и не переоделась, не причесалась и не умылась. У Веры нет тела, есть только огонь и молоко. Все, я написала, – говорит врачиха. – Ну что, поехали? Собирайтесь. да, может, не надо, – слабо протестует Вера. всё же в порядке врачиха становится на пуанты и поднимает бровки домиком если была потеря сознания… вот одна мамаша тоже, – говорит она далеким ледяным голосом Вера бросает слушать ее, и ужастик не доносится до ее неосвещенного мозга до ее полузатопленного мозга до ее занесенного снегом мозга так сегодня и не успела поесть мяса-то да и каши-то так, чего-то похлебала – типа чаю чо-ли Да я не знаю, – говорит Вера, – была ли потеря сознания-то может, она просто так спала или просто упала, но не кричала Вера вспоминает еще раз тот момент сегодня там на крыше, среди труб и снега, в белом небе, прыгали двое с ломиками огромными сапожищами вышибали снег из кровли соседнего дома по очереди: один – второй, один – второй задорно, как на качелях грох! – бух! – грох! – бух! – и над ними взвивался снежный буран это было красиво, ярко, это было как театр лиц не было видно, но Вера мысленно стала с ними там что была бы наша жизнь, думает Вера, если бы мы не могли быть где-то не сейчас, не здесь. На Авангардную поедем, – трясет ее врачиха за плечо. – Эй! Ты слышишь меня? А? потолок был белый-белый * * *