звезды фонарей и звезды снежинок едут навстречу или как будто в школьной столовой, сейчас будет пить компот, а в компоте отражается и лампа (желтая, как кусок сливочного масла), и лицо Приехали. Жестяная дверь с грохотом отъезжает. Побыстрее, миленькая. Скорее вылезай, у нас еще вызов. Вон туда, обогнешь здание – приемный покой. ага-спасибо, – бормочет Вера вдруг очень холодно особенно выше левого сапога – задрались рейтузы шапка сбилась на сторону с младенческого ореха Вера останавливается и роняет свидетельство о рождении ламинированный скользкий документ планирует в пушистый снег острым краем Вера нагибается вместе с младенцем теперь холодно повыше юбки – задралась куртка везде блестят, горят полосы голого тела Веры младенец сбился на сторону внутри комбинезона: лицо где-то в капюшоне, а шейка голая скользко! Вера поднимается по ступенькам со свидетельством в одной руке и младенцем в другой двери большие, старые, стеклянные, истертые, исцарапанные внутри – бетонные чертоги, зеркала и картинки по стенам, шарканье, воняет хлоркой длинная очередь шумит и гомонит сесть некуда, и Вера становится у стены в чем была щурится от света, стоя в растоптанных сапогах посреди коридора …да. Так вот, нам опять не повезло! – кричит бодрая женщина в трубку. Рядом бледный молодой человек с провалами щек и синими скулами, на руках – крошечный младенец еще рядом – два круглоголовых быстрых бритых бандита лет пяти, у каждого – черная от синяка половина лба, синяки странной формы, как море, только чернее чуть поодаль – толстый казахский подросток на коляске, с ногой, упакованной в желтый надувной сапог прямо перед Верой – вешалка, на которую навалили гору дубленок, курток, комбинезонов за вешалкой – окно, забранное двумя решетками, снаружи и изнутри, на окне – растения слева от окна – стойка регистратора Вере кажется, что она на балу (без пяти двенадцать) единственное – все мешает, все сбилось на сторону на морозе зацветали голые места а теперь – жарко, течет одно она точно знает: раздеть младенца вынимает лялю и вешает комбинезон на крюк мизинца аврех! – фамилия из щели кабинета, и они входят * * * монитор гудит. Вера видит на нем идеально круглый, ровный череп дочери не вижу ничего, ничего не вижу, – повторяет врач монотонно щелкая мышкой ни-че-го не вижу, – приближает еще и еще, линия становится пиксельной, но нигде не прерывается нет ни трещин никаких, ничего, – говорит врач свидетельство о рождении, полис, – подает голос медсестра зачем? оформлять вас будем куда оформлять на отделение ваша карточка уже там так зачем, если нету ничего так, девушка, я сейчас беру телефон и вызываю полицию. вызов был на потерю сознания я обязана вас госпитализировать или я звоню в полицию и в опеку пыльные провода на стене сосок во рту младенца струйки пота и свидетельство о рождении, мокрое, полис, паспорт направление на анализы медсестра идет быстро, а с Веры сваливаются рейтузы – резинка там, что ли, лопнула? – полоса на пояснице чешется по коридору вперед, по плитке поворачивают на второй этаж, там снова по коридору, вниз по деревянной лесенке, вверх по каменному выщербленному пандусу, через пустой захламленный холл, где все двери заперты, на скрипучем лифте пять этажей вверх (здесь другой запах – еды и жилья), темно и тихо, теперь они идут вперед, как по аквариуму, в полной темноте и тишине в самую глубину больницы куда-то, несколько одинаковых запертых постов, на которых никто не сидит, и вот пост, где горит настольная лампа, огибаем этот пост, по широкому коридору мимо нескольких запертых дверей