– Помнишь того парня, что нам вчера помешал, моего делового партнера? Так вот, он мне не только деловой партнер. Сексуальный тоже. В том смысле, что я его потрахиваю. Потому что он – гей, а я – нет. Но я мужик, и у меня стоит даже на ослика, если ослик шевелится. Только ты не подумай чего такого, я действительно не голубой. Просто его должник. Вот мы с ним и заключили джентльменское соглашение, что я трахаю его три года, когда он пожелает. После этого мой должок считается уплаченным. Осталось еще три месяца – и мы в расчете. Так что вчера я уходил к нему. Кошмар, люди. Облейте меня мазутом, вываляйте в пуху и выпустите нагишом на Красную Площадь в момент большого праздника. Анжела мне поверила. Она поверила каждому слову, вылетевшему из моей лживой глотки. Ее это ни капли не возмутило и не расстроило – напротив, даже определенный интерес пробудился. Я был настолько обескуражен этим фактом, что даже не стал раскрывать карты. – А он чистый? – она приподнялась на локте и пристально посмотрела в глаза. – Я имею в виду СПИД или сифилис? – Мы завсегда с презервативом работаем, – тяжело вздохнул я, гадая, отчего она так легко проглотила всю эту чушь. То ли от того, что такая наивная дурочка уродилась, то ли неожиданная любовь ее ослепила? Я бы, конечно, предпочел второе, потому что провести остаток жизни с дурочкой – приятного мало. А Анжела поставила меня совсем уж в неловкое положение, восхищенно заметив: – А ты гигант! Сколько раз мы вчера перепихнулись? Пять? И после этого у тебя еще и на него встал! – Я же мужик, – скромно заметил я. – Знаю-знаю, – весело перебила она. – Только осликов, пожалуйста, не трогай, а то мне не очень приятно будет. – Да я, собственно, про осликов пошутил, – успокоил я. – Зачем мне ослики, когда рядом такое богатство? – я осторожно помассировал пальцами бордовый сосок и, когда он стал тверже, провел рукой вниз по животу, к ногам, которые послушно раздвинулись передо мной, открывая доступ к самому сокровенному, и я принялся ласкать это самое сокровенное, которое быстро набухло и потекло под моими пальцами. До тех пор, пока Анжела не стала возбужденно извиваться, стараясь захватить пальцами головку уже моего сокровенного, и глаза ее не закрылись в сладкой истоме. Тогда я спросил: – И ты думаешь, что после этого у меня встанет на какого-то бедного усталого ослика? – Маньяк! – прошипела Анжела, опрокидывая меня на спину и осторожно нанизываясь на возбужденный член. – У тебя – встанет! И мы снова любили друг друга, долго и неистово, пока через два часа не выбились из сил и не почувствовали зверский голод. Перепробовали чертову уйму позиций, но закончили в той же, в какой начинали. Она устало скатилась с меня и, взглянув на часы, обессилено сказала: – Ого! Уже час дня! Я закрыл глаза и слабо вздохнул, только сейчас вспомнив, что у меня с Ружиным есть куча совместных тем для разговоров. Но с этим теперь придется повременить неизвестно до скольки: из-за стены уже как минимум час доносился заливистый ружинский храп. 20 Напарник перестал храпеть только к трем. За полчаса до этого я проводил Анжелу, поскольку она тоже была, как бы это поточнее выразиться, живой человек и ей тоже надо было заглянуть домой перед тем, как пойти на работу – успокоить родителей, переодеться, отдохнуть, в конце концов. Я ее вполне понимал, потому что сам был изрядно вымотан затянувшимся секс-марафоном. И, когда партнерша ушла, – грешно сказать, – даже испытал облегчение. Правда, при этом вполне отдавал себе отчет, что вечером захочу ее снова, голую и истекающую желанием, в свою постель. Но это будет только вечером, а вечером она будет на работе, к тому же пока у меня других забот было по горло. Первая из которых – разговор с Ружиным. Имелась и еще одна веская причина радоваться своевременному уходу Анжелы – то, что я наплел ей о наших с Ружиным отношениях и, главное, во что она с такой готовностью поверила. Если их встреча каким-либо образом состоится (только не при моем содействии, это точно), то греха потом не оберешься. Я буду виноват со всех сторон. Ружин оскорбится на меня за то, что я заочно сделал его педерастом, Анжела – за то, что обманул. Я решил спустить ситуацию на тормозах, надеясь, что с окончанием дела – которое фактически состоялось нынешней ночью, – Ружин уедет из города, навсегда оставив меня с Анжелой, и ни тот, ни другая так никогда и не узнают об этой маленькой и, по большому счету, невинной тайне. Ведь вреда я никому не причинил – при указанном выше раскладе их встреча в будущем практически исключалась. Поддерживать приятельские отношения с напарником по окончании операции я не собирался, поскольку уже сейчас не числил его в приятелях, сразу отметая упреки моей высокоморальной совести в том, что фактически предал друга, очернил до африканской расцветки в глазах невинной девушки. Друга я не очернял, поскольку давно понял, что даже при самых благоприятных обстоятельствах друзьями мы стать не сможем: он считал себя стоящим неизмеримо выше в общем развитии, я же, на его взгляд, едва-едва приподнялся над уровнем неандертальцев. Так что, получается, я просто выставил в дурацком свете своего коллегу. Который тоже имел на своем счету подобного рода подвиги. Вот и вся наша с Ружиным взаимная любовь. Но никого, кроме нас, эти взаимоотношения не касались. Даже, как ни смешно прозвучит, нас самих. Ровно до тех пор, пока от ФСБ не придет официальное послание, заключающееся примерно в следующем: все, ребята, отвоевались, берите шинели – и по домам. Вот тогда мы сможем, если еще будет желание, выяснить отношения. А пока я оделся и, ноги враскорячку, отправился в его номер поговорить на деловые темы. Ружин открыл буквально через секунду после того, как я постучал, словно, простите за избитость выражения, стоял у двери и ждал моего прихода. Хотя, наверное, у двери он и в самом деле стоял, собираясь в душ. Иначе зачем ему полотенце и сменные трусы? Выглядел небритым и очень помятым, как я прошлым утром, и это дало мне повод слегка позлорадствовать: все-таки, и его может пробрать усталость. К тому же было еще кое-что, в чем лично я никогда не был замечен – по крайней мере, самим собою. У него, знаете ли, потухли глаза. Таких тухлых глаз я не имел даже с самого великого бодуна. – Ты? – буркнул он, разглядев, кто пожаловал. – Наконец-то. – Сам ты наконец-то, – возразил я. – Я заколебался ждать, когда ты храпеть перестанешь. А будить – великий грех. Кто способен разбудить спящего – тот способен на любую подлость. Это не про меня. – Угу, – зевнул Ружин. – Заходи. Я вошел. Он тоже временно раздумал идти в ванную и вернулся в номер. Там плюхнулся в кресло и устало сказал: – Черт, Чубчик, я вымотался, как презерватив после третьей прогонки. – А выглядишь – как после четвертой, – с самым серьезным видом заметил я. – Издевайся-издевайся, – фыркнул он, он. – Могу тебя обрадовать: я рассортировал все. Сидел до двенадцати дня, пока ты дрых за стенкой. Но сделал. Осталось только передать все это добро в госбезопасность и дождаться от них ответа. И на этом, думаю, закончим. Аминь. – И с дисками разобрался? – удивился я. – Не-е, – он помотал головой. – Компа-то у меня нет, а бежать, покупать ноутбук – некогда. Но это фигня, я им флэшку отдам – сами разберутся. К тому же там файлы могут под паролями стоять, а я, видишь ли, не хакер. Зато в Конторе специалистов хоть отбавляй. Любую хрень расшифруют. Так что флэшку им в руки, а я в этом деле не помощник. Главное, что мог, я уже сделал. Бумаги в порядке. Спасибо твоему идиоту. – Он не мой, – возразил я. – Он – Лозецки. Я, кстати, до последнего сомневался, что он с сейфом справится. – А я не сомневался, – с чувством превосходства заявил Ружин, снова пробудив во мне раздражение. – Я слышал, что у некоторых дебилов очень сильно развита способность к подражательству. Какой-то негр в Штатах, говорят, способен был на слух воспроизвести целые концерты Моцарта, и публика при этом плакала, как будто это какой-то великий пианист играл. А сам негр, между прочим, в музыке был ни ухом, ни рылом. Ни нотной грамоты не знал, ни самих нот. Он вообще ложкой в рот не всегда попадал, потому что дебил был. Наш паренек, видать, из таких же. То ли по телевизору увидал, как с сейфами работают, то ли вживую где сподобился – и смог повторить. Их, дебилов, кстати, поэтому поводу частенько с гениями путают. – Ну да, – кивнул я. – Буквально не отличишь. Одно лицо. Эйнштейн пальцы вот точно так же обсасывал, как счас помню. Ты лучше скажи, было в тех бумагах что интересное или нет? – Было. Там целый банк потрясающих сведений. Но мы с тобой о них позже поговорим. А пока я тебе советую взять ноги в руки и дуть в полицию. В ГАИ, то есть. Утром позвонили из ФСБ, сказали, чтобы ты явился туда за документами. Дело, в принципе, улажено, с пострадавшим расплатились. Гаишники к тебе претензий не имеют. – Черт! – сказал я. – Совсем забыл. – Давай, – подбодрил он. – А я пока душ приму. И я покинул его, помятого и небритого, отправившись по своим делам – в ГАИ, где мне должны были вернуть мои кровные, без папы, без мамы нажитые, документы. Мне они были нужны, как воздух, потому что, хоть ФСБ и гарантировала полное отпущение грехов, смену фамилии-имени-отчества и пластическую операцию, но, как всякая бюрократическая машина, вряд ли станет это делать, пока не получит мои прежние бумаги. При том, что выбора у меня, строго говоря, не было – либо я отдаю им старые ксивы, либо остаюсь вообще без оных, а они умывают руки, делают честную физиономию и заявляют, что, дескать, сам виноват. Оно, конечно, местами верно, не спорю. Спасибо еще, что помогли вернуть документы. Хотя я сразу был уверен, что помогут – партнеры, так партнеры. Хоть и в разных весовых категориях. Они свое дело сделали, теперь пришел мой черед, и я поспешил в городскую ГАИ, даже не зная, где она находится. Но это было неважно – важно было как можно быстрее покончить с этим делом. Найти городскую автоинспекцию для меня равнялось вбиванию очередного (одного из последних) гвоздя в крышку гроба секты, а лучше сказать – еще одному шагу в новую жизнь. Поскольку затягивать существование в прежнем статусе никакого резона не было. Я выскочил на улицу, решительный, как спелое яблоко, которому пришла пора упасть с ветки. Остановив первую попавшуюся машину, засунул морду в салон по самое «не могу», оказавшись нос к носу с водителем, и поинтересовался: – Где городская ГАИ – знаешь? – Ну, ясно, – важно кивнул он – толстый дядька в мышиного цвета футболке, даже не прикрывавшей его пупка. – Я там техосмотр постоянно прохожу. Интересное совпадение, а? Я не обратил на его шутку внимания. Может быть, и остроумно, конечно, да вот меня в последнее время дефицит чувства юмора замучил. Никак мне не смеется. – Довезешь? – спросил я вместо того, чтобы упасть на землю и кататься, держась за живот. – Ну, ежели за отдельную плату… – раздумчиво протянул он. – С этим и ежик не спорит. Ну, так как? – Садись, – бросил он. – Пока ты тут треплешься, мы бы уже там были. Тут он, конечно, слегка загнул. ГАИ располагалась слегка подальше. Но ненамного. Так что преувеличение бомбилы было не сказать, чтоб ужасным. А главное – я успел. Когда приехали, часы показывали половину четвертого. Ворвавшись в фойе, я подбежал к окошку дежурного и поинтересовался: – Где у вас тут главный заседает? Дежурный даже головы не поднял, вовсю изображая, будто что-то пишет на чистом листке бумаги – быть может, даже заявление об увольнении, – и отрывать его от этого дела никак нельзя, а то решимость иссякнет. Но в действительности – я-то видел – он рисовал зайцев. Причем отвратительных: они, все, как один, получались похожими на ослов. И таких ослов на многострадальном листке набрался уже целый табун. Я собрался повторить вопрос. Я весь изнывал от нетерпения, моя нога, как у боевого мустанга, рвущегося в бой, стучала в пол, ноздри раздувались, а в голове громоздились многочисленные нелестные эпитеты, которыми можно было наградить этого ослятника. Я уже выбрал пару-тройку покультурнее, когда он все же соизволил избавить меня от необходимости переходить к оскорблениям. – По какому вопросу вы хотите его видеть? Голос был холодным и до жути официальным. Словно и не он сидел сейчас передо мной и награждал зайцев ослиными ногами. Мичуринец сраный. Впрочем, ему что; перед ним ежедневно косяками проносятся автолюбители, и все чего-то требуют. Кто-то – главного начальника, кто-то не очень главного, но все равно начальника. Кроме них тут шарахались многочисленные представители госавтоинспекционного племени, и каждый норовил отмочить какую-нибудь глупость. Все это я прекрасно понимал, потому что и сейчас фойе городского управления больше напоминало пчелиные соты, по которым туда-сюда снуют рабочие пчелы и трутни. Но мне нужна была матка; а вот ее-то, потряхивающую задницей с целью отложить десяток-другой тысяч яиц разумного-доброго-вечного, здесь как раз и не наблюдалось. – Товарищ из автоинспекции, – мягко и очень вежливо проговорил я. – Даже дорогой товарищ. Я – некто Караваев. Если вам это ни о чем не говорит то наберите номер… – А-а! – с радостью узнавания протянул он. – Караваев! Что же вы сразу не сказали? Скромность человека, конечно, украшает, но я сомневаюсь, чтобы это правило действовало в данном случае. – Нет правил без исключений, – согласился я. – Так что вы имеете мне сказать? – Сказать – ничего, – он отчего-то решил вернуться к своему монотонно-официальному голосу. – А вот передать – имею. Полагаю, вы за этим явились? – передо мной на тумбе появился пакет с ксивами, которые сутками ранее прибрал его коллега. – Верно, – согласился я. – Тогда всего хорошего. Он, падла, так и не оторвал взгляда от своих мутантов, так и не подарил мне возможности полюбоваться его честным лицом законченного служаки. Наглый тип – и очень скользкий. Я таких на уровне подсознания раскалываю. Постояв возле его тумбы еще с пяток секунд и налюбовавшись напоследок жиденькой шевелюркой, я направился к выходу, на ходу рассовывая документы по карманам. Смешно – боссы городской ГАИ очень не хотели унижаться. А передача мне документов их главным начальником в глазах его окружения безусловно выглядела бы унижением. Потому что требовала, помимо простых обменов любезностями, еще каких-то речей, то ли обличительных, то ли извинительных, а каждому известно, что у больших боссов с таким добром напряженка. Хотя, на мой взгляд, можно было найти и вполне нейтральные слова для такой ситуации. Но они решили не рисковать. Даже больше – решили унизить меня, что и выразилось в передаче мне документов простым дежурным, местным ВРИО дворецкого. Возможно, при этом имелось в виду, что входить в этот замок я был недостоин. Но меня это не унизило. Я попросту сэкономил время. Теперь нужно было забрать «Волгу» оттуда, где оставил. Если, конечно, ее еще не перетянули на арестплощадку. Но, клянусь богом, платить за нее я в любом случае ничего не буду – ни за постановку, ни за те часы, что они продержали там машину. Однако сперва надо было сгонять на – я вынул из бумажника клочок квитанции, на котором вчера записал адрес – Дубовую, 73. Может быть, «Волга» еще там и я напрасно трачу время и нервы, готовясь к бою с обитателями арестплощадки. В дверях я обернулся и еще раз посмотрел на негостеприимного мента-дежурного. Словно что-то заставило меня поступить так. Может быть, настоятельная потребность увидеть то, что он так тщательно от меня скрывал, а именно – лицо. И увидел. Оказалось – ничего особенного. Невыразительное и бледное, как задница у осьминога. Я берусь подтвердить это даже под присягой, потому что хорошо рассмотрел его – когда обернулся, мент пялился прямо на меня, что-то торопливо говоря в рацию. Очевидно, докладывал по инстанциям, что клиент свое получил и теперь сваливает. Но – странное дело – стоило мне обернуться, как он стушевался, почти отбросил рацию и снова уткнулся в свой стол. Производитель ослозайцев, иначе не назовешь. Я усмехнулся и вышел на улицу. И застыл, подняв лицо к небу. Меня посетило странное чувство – словно на какое-то мгновение выбившись из потока времени, вновь вернулся в него, но уже совсем в другой точке, причем сразу не разберешь – будущее или минувшее. Чувство, в какой-то мере оправданное – не спал всю ночь, сон сместился на утренние часы, когда я привык бодрствовать. А после того, как проснулся, черт знает сколько проторчал в номере гостиницы, света белого не видя. При таком раскладе запросто можно перепутать вчерашний день с сегодняшним, а сегодняшний – с одним из последующих. При почти одинаковой-то погоде. Будь я пьян, точно бы все перепутал. Но я был трезв, а потому, постояв немного на крыльце с запрокинутой головой и поудивляв своим видом прохожих, решил, что пора проявить некоторые признаки активности. Тем более что все шло просто отлично. Но, как всегда – только до определенного момента. Стоило сойти с крыльца, как это время с визгом закончилось. Визжали протекторы. Машина, стоявшая у дома напротив, сорвалась с места, пересекла дорогу и, выскочив на тротуар, понеслась прямо на меня.