Гэбэшник этого развлечения был лишен. Поэтому не выдержал первым. Минуты через три он вышел из-за двери, сжимая в руке пистолет. Лицо имел красное от ярости и смущения. – Вы что сюда, в прятки пришли играть? – возмущенно прошипел он. – С чего бы это? – удивился я. – Просто не имею привычки врываться в чужие номера без разрешения хозяев. Пусть даже временных. – Я же пригласил войти, – возразил он. – Ничего подобного. Вы только крикнули, что не заперто, и я толкнул дверь. Действительно, не заперто. – Ладно, давайте сюда, – гэбэшник был хмур, моя находчивость пришлась ему не по нраву. – Незачем в коридоре стоять – не дай бог, мимо кто-нибудь проходить будет, да в номер заглянет… Перепугается до смерти. – Я вошел и он, указав на мою правую руку, осведомился: – Зачем вам это? – И правда, – я с интересом посмотрел на пистолет, который забыл спрятать. Засунул его за пояс и пояснил: – Это по привычке. Борьба за жизнь. Постоянная борьба за жизнь – вы даже не представляете, как это выматывает. Шизеешь буквально на глазах. И чем обильней шиза, тем сильнее удивляешься – куда этот мир катится? Кислая мина, которую я скорчил во время этой тирады, пришлась гэбэшнику не по вкусу. Он смутился и, чтобы скрыть смущение, повернулся ко мне спиной и направился к креслу, бросив на ходу: «Да, вы правы». Там его дожидалась книга. Обложкой вверх – «История Ближнего Востока с какого-то по какой-то век». Выходит, парень всю дорогу – кроме, может быть, самого раннего отрезка времени – был здесь один. А бубнеж, доносившийся из комнаты, свидетельствовал не о затянувшемся споре двух коллег, а об усиленном самообразовании только одного. Что ж, приветствую. Даже готов понять, почему он читал вслух – где-то слышал, что отдельные индивиды именно так наиболее полно усваивают прочитанную информацию. Возможно, передо мной один из них. Что ж, всяк по своему с ума сходит. – Мой юный друг, – сказал я, хотя он был моложе меня всего лет на пять, – я к вам вот по какому вопросу явился. В этом номере проживал до сегодняшнего вечера некий Олег Ружин. Этого самого Олега Ружина несколько часов назад замочили прямо в номере. Возможно, вас даже поставили в известность о столь прискорбном факте. – Ну, – кивнул он. Все такой же недовольный, и абсолютно непонятно, чем именно – то ли тем, что я обозвал его «юным другом», то ли излишней пышностью моей речи. – У Ружина в шкафу остались вещи, которые ему, как трупу во всех отношениях, уже не нужны. А у меня в номере имеется человек, которому они бы сейчас очень пригодились. Вот я и решил разжиться у вас комплектом одежонки. – А ваш человек к вам пришел голым? – саркастически осведомился гэбэшник. – В самую точку, – кивнул я. – Именно голым. Пресекая ненужные расспросы, поясню: это Гаврила Сотников, о котором вы, может быть, слышали. Я взял его меньше получаса назад, и он с перепугу наделал в штаны и несколько раз вокруг себя. Поэтому ему пришлось раздеться. Теперь он принимает душ в моем номере. Не переживайте, надежно запертый. – Гаврила Сотников? Это сектант-ликвидатор? – Именно. Так как на счет одежды? – Ну, не знаю, – неуверенно промямлил мент. – Во-первых, у убитого могут быть наследники, а во-вторых как-то неудобно – человека только что убили, а мы его вещи… – От того, что человек сгниет в земле, вещи, висящие в шкафу, не станут ему не нужны более чем сейчас, – несколько туманно возразил я, в отличие от гэбэшника, никакого предубеждения к покойникам и их вещам не испытывая. Все там будем, что – из-за этого шмоткам пропадать? Не мне ж их носить, в самом деле. – А наследников у убитого точно нет. Мне об этом Ацидис сказал. Кстати, если вас мучают черти по этому поводу, то спешу вас успокоить: полковник на свой страх и риск выдал мне карт-бланш до двенадцати часов пополудни. Если что, можете соврать в отчете, что я ворвался в ваш номер, напинал вам почку и, угрожая нецензурной бранью, спер из шкафа носки, трусы и рубашку, принадлежащие трупу покойного Олега Ружина. Он посмотрел на меня долгим взглядом прищуренных глаз и спросил: – А вас не коробит – так говорить о мертвом человеке, который к тому же был вашим товарищем по оружию? – Жалко его, слов нет, – кивнул я. – Но уверяю вас, что, если бы этот чокнутый фанатик пристрелил меня, Ружин отзывался бы обо мне не лучше. Такие уж мы с ним странные товарищи были. А насчет вещей – поверьте моему опыту, вряд ли они ему еще когда пригодятся. – Ну что ж, раз так, – гэбэшник скривился, – берите. А Сотникова вы бы лучше мне сдали. Я вызову машину, его доставят в управление и проведут беседу. – Нет уж, – возразил я. – Сперва с ним проведут беседу, причем сделаю это я сам, а потом, может быть, отвезут в управление. Если я не заговорю его до смерти. – Вы этого не сделаете, – недоверчиво нахмурился гэбэшник. – Может быть, – согласился я. – Но у меня карт-бланш. Выбрав в шкафу то, что считал нужным, – причем, клянусь, вещи, висевшие там, уже отдавали ощутимо затхлым запахом, словно каким-то образом узнали, что хозяин мертв, – я направился к двери, провожаемый настороженным взглядом гэбэшника. Прежде, чем выйти, я обернулся: – У вас здесь случайным образом бутылочка чего-нибудь спиртного не завалялась? – Что?! – он ошалело вытаращился на меня, потом яростно затряс головой, словно его бил эпилептический припадок: – Нет, не завалялась. А сам я на работе не пью. И вам не советую. – Я тоже на работе не пью, – огорченно вздохнул я. – И, смею вас заверить, совершенно зря. На сей раз я все-таки вышел в коридор. Забросил в свой номер одежду, но сам заходить не стал – нацелился заглянуть в ресторан, потому что пойло было мне сейчас необходимо. Нервное напряжение требовало радикальных мер для его устранения. И я откровенно радовался, что такое положение вещей закончится через несколько часов. Продлись оно с месячишко – и здравствуй, белая горячка. Или, на худой конец, цирроз печени. Потому что я употреблял бы спиртное вместо чая, кофе и воды. Жутковатая перспектива. Ресторан был до отказа забит посетителями, которых притянул в «Сибирь» запах свежих разборок. Бьюсь об заклад – эти же типы вчера ужинали в «Москве». На тот момент там дух крови бил в ноздри так же остро, как нынче – в «Сибири». Я прошел между столиками, и меня буквально обдало противной липкостью их чувств – грязного любопытства люмпена, бесплатно получающего к корочке хлеба еще и зрелище гладиаторской смерти. Именно такие пару тысяч лет назад опускали большой палец книзу, требуя смерти побежденного – аристократам это было ни к чему, их такие зрелища возбуждали мало. Теперь они слегка изменились, но суть осталась прежней, люмпенской. Это были мажоры нового времени. Изменились только папы, дети остались прежними. Мне показалось странным – неужели они не слыхали моего одиночного выстрела? Но потом сообразил, что вход в ресторан располагается с обратной стороны, что даже для того, чтобы войти в него из гостиничного холла, нужно было преодолеть длинный коридор, который начинался под лестницей. А звук – известное дело – товарищ привередливый, не любит долгих путей и частых поворотов. Глохнет, вянет и, в конце концов, умирает. Но, – самое интересное, – даже услышь они стрельбу, их бы это не встревожило. В таком месте в такой день стрельба показалась бы лишь пикантной приправой к ужину. – Бутылку водки и пару гамбургеров с собой, – бросил я бармену. – Вы – постоялец? – поинтересовался он, выполняя заказ. – Заметно? – усмехнулся я. – Вы на эту публику не очень похожи, – пояснил он. Смелый такой парень. Но разговоры до добра могут не довести, и я намекнул ему на этот общеизвестный факт. – Да ладно, – отмахнулся он. – Надоело на их блядские рожи смотреть. Прямо не ресторан, а публичный дом. Спать охота. – Нырни под стойку, – посоветовал я. – Не-е! – он широко усмехнулся. – Эти козлы, как увидят, что меня нет, сразу сами себе наливать полезут. На дармовщинку падкие. Богатенькие, ага. – Тогда терпи, – я махнул ему рукой, прощаясь, он махнул в ответ и я, сграбастав пакет, отправился в обратный путь, оставив на стойке деньги. 29 Вернувшись в номер, я расположился в кресле, выставив перед собой бутылку водки, и принялся наблюдать, как облачается в ружинские одежды освобожденный мной и уже куда менее вонючий Гаврила Сотников. Время от времени я прямо из горлышка делал солидный глоток и закусывал это мероприятие гамбургером. Гаврила с той же периодичностью бросал на меня удивленные взгляды. Оно и понятно – по тому, как завязывалось наше знакомство, вряд ли можно было предположить, что уже очень скоро я снизойду до почти отеческой заботы о нем. А вот поди ж ты – снизошел, разрешил помыться, раздобыл одежду. Загадка природы, в общем. Дело у Гаврилы совсем не спорилось. Мешала сломанная рука. Кстати, перелом, как я заметил, – не смотря на все старания пленника сохранить это дело в тайне, – действительно был открытым. Впрочем, порыв тканей к особо обширным не относился, но ведь открытый перелом остается открытым переломом, весьма болючим и очень опасным. Пожалуй, Сотников бы сейчас с удовольствием поскрипел зубами, не будь здесь меня. Присутствие постороннего каким-то непонятным образом повышало его болевые пороги. А может, просто моя брутальная физиономия заставляла сдерживать эмоции. Я смотрел на неловкие однорукие движения, попивал водку и раздумывал над превратностями судьбы. Эта одежда принадлежала охотнику, который, что самое интересное, своей цели достиг. А сейчас ее надевает один из объектов охоты, позже сам открывший охоту – и ставший добычей своей дичи. И теперь одевается с ее милостивого соизволения. Решив, что размышления на такую мутную тему ни к чему хорошему не приведут – только извилины лишний раз запутаю, – я одернул себя и отхлебнул из бутылки. Водка начала действовать довольно быстро – видимо, ей активно помогали остатки рома в крови, так что, выпив примерно треть бутылки, я почувствовал, что уже изрядно поддат. Мне это не понравилось. За безопасность в данный момент можно было не беспокоиться – на коленях предусмотрительно и сурово лежал ТТ, а за пояс был заткнут еще один ствол. Да и вряд ли Гаврила, который находился не в самой лучшей форме, решится напасть на меня. Кровать я давно привел в божеский вид – еще до того, как выпустить Сотникова. Так что до оружия ему не добраться. А со сломанной рукой, да против вооруженного меня… Дохлый номер. Но мне не пришлось по вкусу, что умудрился набраться, даже не имея представления, чем придется заниматься днем, до наступления которого оставались считанные часы. Я отставил бутылку и стал пристально разглядывать Сотникова. Гаврила засмущался – он успел надеть трусы и брюки и чувствовал себя гораздо комфортнее, чем в полном неглиже, но мой навязчивый взгляд все равно заставил его залиться краской. Определялось это, правда, лишь по кончику носа, выступающему из густых зарослей. Но все равно ведь определялось. Может, его смущал тот факт, что никак не удается облачиться в довольно просторную ружинскую рубашку – при сломанной руке это действительно было непростым действием. Может, стыдился своего тела: торс до крайности бледен и безволос – при безумно мохнатой-то морде лица! Он все же справился с рубахой и повернулся ко мне, встав почти по стойке «смирно». Только руки находились в неподобающем положении – левая по-прежнему баюкала правую. Глаза Гаврилы все так же сверкали из буйных зарослей бороды, но уже не так испуганно, как прежде. – Ну и как? – спросил я. – Полегчало? – Немного, – откликнулся он без всякой охоты. – Слушай, Гаврила. У меня нет желания загонять тебе иглы под ногти, сдирать с живого кожу и делать другие неприятные вещи. Я просто хочу услышать ответы на некоторые вопросы, а потом избавиться от тебя, как от хлама – сдам гэбэшникам, пусть они разбираются. Так и будет, если ты не начнешь сворачивать мне кровь. В ФСБ попадешь живым и здоровым, не считая, конечно, руки. Но если начнешь артачиться, то я тебе обещаю – о здоровье у тебя останутся только смутные воспоминания, как о Великом Потопе. – Ты меня пугаешь? – угрюмо спросил Сотников. – Ага, – подтвердил я. – Ну, так как? – Хорошо, – кивнул он. – Я буду отвечать на твои вопросы. Если прежде ты ответишь на один мой. – Валяй, – охотно откликнулся я. – Если этот вопрос будет содержать хоть каплю смысла, я на него отвечу. – Зачем ты посоветовал подумать, что Бог есть Бог, а я есть я? Я напрягся и вспомнил. Действительно, посоветовал. Когда он шел в ванную. – А хотел, чтобы ты понял – даже отдаваясь на волю бога, нужно оставаться самим собой. Человеку тоже нужно время от времени направлять руку божию – или как этот отросток у него называется? Потому что бог, хоть, и жутко громадная, конечно, фигура – субстанция довольно инертная. – Ага, – его кивок тоже был довольно инертным. – Ну, а сам-то ты до чего-нибудь додумался? – справился я. – Додумался, – буркнул он. – Только мои мысли пусть останутся при мне. – А подавись ими. Водки хочешь? – Да, – Сотников с вызовом вскинул голову. Довольно глупая бравада – я ему не самоубийство предложил совершить. Взяв бутылку, пленник сделал три могучих глотка, вернул тару на место и, вытерев губы тыльной стороной ладони, угрюмо уставился на меня. Я решил, что он ожидает первого вопроса и совсем уже открыл было рот, когда он опередил меня, заявив: – Ты – безбожник. В тебе нет ничего святого. И мысли твои – безбожные. Но учти, что тебе придется отвечать за них перед создателем. Я уставился на него с обалдевшим видом, потом, переварив перл, взорвался: – Слушай, заткнись хоть ты со своим религиозным бредом, а?! Мне уже надоело выслушивать его, думать о нем, видеть во сне, понял, да? Я никогда не лезу поперед батьки в пекло и не собираюсь думать о небе, пока сам на земле. Вот попаду туда – другой вопрос. А безбожник я или нет – это тебя волновать не должно. Миллионы людей живут безбожниками – и ничего, не жужукают. И ни к кому не пристают со своим безбожием, в отличие от вас, повернутых. Давай лучше о бабах потрещим. – О чем? – Не о чем, а о ком, – поправил я. – О бабах. Знаешь, такие – с сиськами. Но это я о них так вспомнил, чтобы тебя встряхнуть. Мы сейчас совместными усилиями начнем ответы на вопросы выискивать. Моя доля – вопросы, твоя – ответы. Готов? – Готов.