– Да ты сядь в креслице, а то ведь неудобно все время на мослах-то стоять, – Я дождался, когда он сделает это, и задал первый вопрос: – Ты на том дереве меня подкарауливал? – Большей частью. Хороший ответ. Дипломатичный. Громыко в гробу от зависти перевернулся. – Да? А меньшей? – Козодой сказал стрелять во всех, кто будет выходить из гостиницы. Чтобы дать понять, что мы шутить не собираемся. – Да уж, – согласился я. – Какие тут шутки. Все на полном серьезе. Вы, ребята, слов на ветер не бросаете. Если вас задеть, то вони потом не оберешься. Но я все-таки рискну. Многих ты за это время подстрелил? На дерево-то давно взгромоздился? – Как стемнело. За это время только двое попались. – Эх, не повезло. А ты один в своей засаде сидел? С другой стороны никого нет? – Никого, – он хмыкнул. – С другой стороны стрелять неудобно. Если б там кто-нибудь был, тебя б уже давно через окно шлепнули. – Логично, – согласился я. Зря, дурак, не рискнул через окно выбираться. – Теперь расскажи мне, любезнейший, каковы ваши дальнейшие планы – имеется ввиду ваша гребаная церковь. – Я понял, кого ты имеешь ввиду, – он насупился. – Только я не понял, что именно ты имеешь ввиду. Дебильный диалог, честное слово. Но мы, как ни странно, друг друга понимали. – Ну, – я неопределенно взмахнул рукой. – После гибели Засульского и после того, как ваши планы относительно «Пирл Харбора» сами взлетели на воздух. После всего этого – что вы собираетесь делать? – Это не ко мне вопрос, а к Козодою. – Я опять вынужден был согласиться, что ответ прозвучал логично. – Знаю только, что завтра состоится общее собрание руководства. Там Козодой свои соображения выскажет. – Где? Во сколько? – вскинулся я. Это было уже что-то. Пожалуй, первые ценные сведения, полученные от общения с двумя фанатиками – ментиком и Сотниковым. Сие обстоятельство несколько порадовало меня. – В восемь утра у него дома, – Гаврила был хмур, как утро стрелецкой казни. – Ты собираешься навести на них ФСБ? – Я похож на наводчика? – окрысился я. – Ни одна живая душа не сможет сказать это про Чубчика, понял, да? – последнее заявление было, наверное, лишним, и будь я трезвым, ни за что не сказал бы этого. Но я трезвостью не блистал. Ну и ладно. – Сам к нему наведаюсь. Сколько человек там соберется? Катаев с Ивановым, не считая хозяина? – Нет, – он покачал головой. – Там человек двадцать будет. Я же говорю – все руководство. А те, кого ты назвал – Отцы. – А хрен вас знает, – я отмахнулся. – В вашей табели о рангах мне разбираться ни к чему. Значит, говоришь, вся верхушка соберется? Это хорошо. Одним махом можно со всеми покончить. – Ну-ну, попробуй, – согласился Гаврила, заметно повеселев. – Попытка – не пытка. Мне не понравился этот эмоциональный подъем. Доставлять ему удовольствие в мои планы не входило. Поэтому в него полетел бургер. Но он выдал ценную информацию, и я чувствовал себя обязанным поощрить его. Глотнул водки – совсем чуть-чуть – и предложил ему сделать то же самое. Глоток матерого таежника оказался куда значительнее моего, но я не обиделся. Мне было уже достаточно, а ему могло пойти на пользу – вдруг язык развяжется. Вернув бутылку на исходную позицию, я задумался – о чем бы еще спросить. Сотников, похоже, был уверен, что в квартире Козодоя со мной наконец покончат. Что ж, его право. Эта уверенность, в определенном смысле, могла оказаться на руку и мне – может, этак он будет куда охотнее отвечать на вопросы, не опасаясь, что такая разговорчивость пойдет во вред братьям по вере. Загвоздка заключалась в вопросе. Вернее, в его отсутствии. Недавно у меня башка лопалась от их избытка, а теперь они оказались в страшном дефиците. Осознание этого факта удовольствия не доставило. Но, поднапрягшись, я все-таки вспомнил кое-что, действительно меня интересующее. – Как найти Катаева? – Никак его не найти, – Сотников весьма странно посмотрел на меня. – Это почему? – Потому что даже Козодой не знает, где он живет. Или находится, – пояснил Гаврила, в полном удовлетворении откидываясь на спинку кресла. На губах играла легкая насмешливая улыбка. Сломанная рука, судя по всему, его теперь не очень стесняла. Водка – она такая. – Объясни подробнее, – потребовал я. – Пожалуйста, – охотно кивнул он. – Катаев у нас – вроде неуловимого Джо. Кот, который гуляет сам по себе. Все знают, что придет на собрание, и он каждый день приходит. А где проводит время в промежутках – никто не знает. Что-то в его голосе, в глазах, во всем облике заставило меня усомниться в правдивости сказанного. И я, недолго думая, схватил бутылку с остатками водки – благо, мне она больше была не нужна – и запустил в Сотникова, целя ему в больную руку. Он не ожидал такого взрыва эмоций и даже не сделал попытки увернуться. Бутылка угодила в плечо, но он все равно взвизгнул от боли. Представляю, какой бы раздался рев, попади я в место перелома. – Думай, – посоветовал я. – Для чего тебе голова? Чтобы в нее хавку складывать? Он посмотрел на меня помутневшими глазами, в которых к боли примешивалась ненависть, но мне было плевать на его чувства. Я ведь предупреждал, правда? Уши нужно мыть в первую очередь. – А если я все равно скажу, что не знаю? – наконец, после упорной внутренней борьбы, осведомился он. – Тогда я в тебя телефоном запущу, – пообещал я. – Я же очень чувствительный. И ранимый. Жутко огорчаюсь, когда меня обманывают. Но при этом я очень меткий. И попаду в твое сломанное щупальце. В его душе опять закипела борьба. Я наблюдал за ней почти как в кинотеатре – захватывающий боевик. Борьба единства и противоположностей… Стоп. Это другое кино. Но все равно захватывающе – одна борющаяся часть Гаврилы Сотникова призывала его к благоразумию: дескать, ничего хорошего в том не будет, если я начну кидать разные предметы, а под конец, войдя в азарт, даже из пистолета постреляю. Доказывала, что молчание в этих условиях – не подвиг, но чистой воды мазохизм, причем, вплотную граничащий с идиотизмом. Вторая часть возражала, что стучать на друзей подло, отступать перед лицом опасности – трусость, что молчание – в любом случае золото, а язык до Киева доведет. Тогда первая часть заявила, что Господь, вон, тоже говорил, да как говорил! Что Галилей тоже отступал перед натиском инквизиции, но это не помешало ему остаться в памяти потомков, а выдача этой информации все равно не принесет вреда Катаеву, потому что я не успею до него добраться – меня раньше укокошат на квартире Козодоя. После этой тирады упрямая часть Гаврилы сдалась. Я порадовался за нее, а заодно – за себя. Теперь, значит, расколется. И Сотников не подвел. – Хорошо, – быстро, словно от скорости, с которой будет произнесено признание, зависело, останется он среди живых или уйдет в мир теней. – Я действительно знаю, где скрывается Катаев. Я скажу тебе место. Только обещай: не трогай его до собрания. Ну, что тебе стоит? Все равно он вместе со всеми будет на квартире Константина Юрьевича. – Ага, – легко сказал я. – Обещаю. – В самом деле, почему не пообещать? Обещанного три года ждут, а мой карт-бланш заканчивается сегодня в полдень. Получается, я ничем не рисковал. Пусть надеется. – Он в санатории «Лазурный берег» сторожем работает, – сказал Сотников, сделав огромные глаза – примерно как у мышки, когда она мужественно какает. – Только под другим именем. Он там – Толик Липовый. Вот как все просто! Думаю, именно из-за этой простоты товарищи из ФСБ столь жестоко лопухнулись. Нет, ну правда – кто заподозрит какого-то сторожа-пропойцу в том, что он – как там Ружин выразился? – мозг целой религиозно-экстремистской организации? Переоденется в цивильную одежду, сядет в крутую тачку, и вот перед изумленной публикой совершенно другой человек. Просим! Но какого черта Гаврила так не хочет, чтобы я до собрания побывал в сторожке Виктора Катаева, который Толик Липовый (имя-то какое себе чудесное подобрал!)? Что-то там с этой сторожкой нечисто. Что именно? Понятное дело, я бы все равно наведался туда до собрания, но теперь появился лишний повод сделать это. Сотников темнил не зря, я это нутром чувствовал. – Он, наверное, ценный кадр? – поинтересовался я. – Чем он в вашей лихой организации занимается? Не зря же вы его так законспирировали. – Никто его не конспирировал, он сам себя законспирировал, – огрызнулся Гаврила. – А занимается тем, что всякие новые идеи придумывает и выносит их на собрание. «Пирл Харбор» тоже он придумал. А Козодой, когда услышал, обеими руками за эту мысль вцепился. – Хорошо развиты хватательные рефлексы, – прокомментировал я. Значит, Ружин, а с ним и информаторы из госбезопасности были в значительной степени правы – именно тщательно замаскированный Катаев, а не выставленный напоказ Козодой был генератором идей секты. Что мне это давало? А ничего и ни в каком смысле. Кроме, разве, еще одного предлога, чтобы наведаться к гражданину Катаеву раньше, чем он прибудет на чрезвычайное заседание руководства. И Гаврила Сотников – мне тоже был теперь без надобности. Все, что нужно, я у него уже выпытал, так что он в моем номере сделался просто ненужным балластом, портил кислород и занимал место. Очень наглый, нужно сказать, балласт. Сообразив, что у меня к нему вопросов больше нет, подхватил с кресла бутылку, из которой вылилась не вся водка, и принялся уничтожать ее. Посмотрев на этот беспредел, я хлопнул рукой по подлокотнику и решительно остановил его, заявив: – Все. Хватит. Бери шинель, пошли сдаваться. – Куда? – спросил он, отняв от губ бутылочное горлышко. – Родным властям. Давай живее, а то они без тебя заскучают – власти-то. – А я не хочу никуда идти, – заявил Гаврюшка. Он был уже пьян даже больше, чем я, и потерял представление о всяких нормах приличия. Или просто забыл, где находится. – Вставай, брат Гаврилка, пора, – поторопил я. – А то я тебе сейчас вторую руку, к чертям собачьим, сломаю. До пленника наконец дошло, что упираться бессмысленно и он, словно приговоренный к смерти через поедание, поднялся на ноги, оставив бутылку сиротливо лежать в кресле. Я тоже поднялся и повел стволом в направлении двери. Свесив буйну голову, Сотников двинулся в путь. Я – следом. Гэбэшник очень удивился, увидев нас. На сей раз он не стал играть в прятки, услышав мой голос. Наверное, запомнил его с первого раза и теперь идентифицировал, как опасности не представляющий. Для него, естественно. Я втолкнул Гаврилу в комнату и сказал: – Вот, понимаешь. Принимай гостя. Гаврила Сотников, собственной персоной. Ты хотел, чтобы я уступил его вам – так уступаю. Я добрый. Можете забирать в свои застенки и вести там задушевные беседы. Только не убивайте сразу – мне кажется, он еще не совсем потерян для общества. Хотя, конечно, я могу ошибиться. – А вы уже наговорились? – подозрительно осведомился любитель истории Ближнего Востока. – Ну. Как на исповеди. Он мне все выложил. Правда, Гаврилка? – я ущипнул промысловика за задницу и, когда тот возмущенно дернулся, весело хохотнул: – Да не переживай так. Тут люди культурные, насиловать тебя не собираются. – А что вы от него узнали? – ну, очень любознательный молодой человек, этот гэбэшник. – Мой юный друг, – заметил я, – у меня есть одна навязчивая идея – дожить до полудня. Все свое свободное и даже несвободное время я воплощу тому, чтобы воплотить ее в жизнь. Это все, что я имею вам сказать. Так что можете с чистой совестью приниматься за чтение своей макулатуры – никаких государственных секретов товарищ Сотников мне не выдал. – Гм? – не поверил гэбэшник. – Да высосите мне глаз, если это не так, – заверил я. – За сим – бывайте. Я пошел. Не забудьте вызвать машину – Гавриле трудно ходить, у него перебита передняя лапка. 30 Вернувшись в номер, я усмехнулся, даже приблизительно не зная, как выглядит моя усмешка – бодро или устало, весело или печально. Гулянка продолжалась. Ружин выбыл, и с нашей стороны за столом остался я один. Того, что рядом пристроится ФСБ, я не опасался: относительно моих дальнейших действий они как были, так и останутся в неведении, потому что Сотников не расколется – пока у него остается надежда, что меня шлепнут на квартире Козодоя. Он от этого ничего не выигрывал, зато сохранял видимость чистоты рук. Самое занятное, что от меня уже ничего не зависело – маховик запущен, охота все равно не прекратится. Когда станет известно, что ночная засада бородатого промысловика закончилась в куче дерьма, сектанты активизируются, и тогда я буду попросту смят девятым валом безумцев, каждый из которых почтет за честь отправить вашего покорного слугу либо к богу в рай, либо к черту в ад – тут уж по обстановке. И, сидя на одном месте со сложенными руками, я только облегчу им задачу.