– Зачем? – Заколебали вы меня со своей учебой. Ладно зимой заниматься или весной, когда слякоть. Но летом! Даже у школьников каникулы. А вы все со своими книжками… – он поднял на Стасю глаза, в них – и обида, и сожаление. – И бабка еще: зу-зу-зу. Учись, дурак, пока учат. Тем более задарма. А мне как в мае дядя Коля велик подарил, я понял, что хочу спортом заниматься. Зачем мне эти науки? А читать я уже умею. – И ты наплел бабке с три короба? – Ага. Чтоб меня к вам не пускала. – Вот ты гаденыш! – в сердцах воскликнула Станислава. – Это еще не все, – сумрачно проговорил Вася. – Бабка остальным рассказала. Они начали вам кости мыть. Но все им мало было… Как это сказать… Того, что я сообщил им, – про кур, проклятое место, куда вы часто ходите… И они стали специально меня засылать к вам на разведку. – И ты… – Придумал новую историю. – Тааак. И какую? – Что у вас с дядей Колей шуры-муры. – Чего-чего? – Просто бабушкина лучшая подруга – Феня. С ней они вас чаще всего обсуждают. И когда утром сегодня они меня опять начали к вам засылать, я сказал, что вы у дяди Коли… Ночевали… И остались. Баба Феня расстроилась почему-то. Вот и третий подозреваемый! Афиногения-ревнивица. Решила избавиться от соперницы. – Вы меня простите? – услышала Стася голос Васи. – Только с условием, что ты никогда больше не будешь врать. – Не буду. – Ни про меня, ни про кого бы то ни было. Он замотал головой. – Поклянись на колбасе. – Как это? – Положи руку на кусок и дай слово. Если нарушишь его, век тебе колбасы не видать. – Когда я вырасту, то куплю себе всякой, – хмыкнул он. – Но не сможешь ее съесть. Желудок не примет. Это же клятва. Васятка тяжело вздохнул и выдал: – Ладно. Клянусь. А теперь можно мне бутерброд? Глава 6 Она не была до конца уверена… Точнее, не уверена совсем. Но Маше казалось, что Николай заинтересовался ею как женщиной. Она косилась на него, особенно в те моменты, когда он мурлыкал под нос «У самовара я и моя Маша», и думала, не чудится ли ей это. Панкратов годился ей в отцы, но ее смущало не это. А то, что он постоянно рассказывал о своей покойной жене. Но при этом смотрел с обожанием на ее здравствующую тезку. Странный… Они пили чай на веранде. Душистый, терпкий. С вареньем и белым хлебом, намазанным сливочным маслом. Казалось, ничего нет вкуснее. А самовар! Он барином стоял в центре стола. И придавал чаепитию шик, пусть и деревенский. – У самовара я и моя Маша, – в который уже раз пропел Николай и обволок сотрапезницу ласковым взором. – Это ваша любимая песня? – спросила та. – Нет, но обстановка… Сами понимаете… – Не понимаю. Я хоть и Маша, но не ваша. – Простите, – тут же сник он. – Я отвык от женского общества. Супруга, покойница, все мои придури терпела. Но она умерла… – Восемь лет назад, я помню. Может, хватит о вашей покойной жене говорить? – Тогда о вашем муже? Я готов послушать. – Он жив. – Знаю. Вы говорили. Просто, может быть, вы хотите что-то рассказать о нем? – Нет. Как бы ни был вкусен чай, Маша решила, что пора топать домой. Общество Николая ее начало тяготить. Она решила доесть бутерброд с вареньем, запить его и топать к себе, как у калитки показалась интересная женщина в летах, которую Маша уже видела днем. Статная, русоволосая, с естественным румянцем. Красивая. – Вот ты кобель все же, Гаврилыч, – нараспев произнесла она. – Утром – одна, вечером – другая! – Извините? – Брови Николая взметнулись вверх и воспарили над очками. – Я к тебе и так, и эдак… А ты вон что! – Что? – Сначала с Грымзой, а теперь с этой… Молью! Маше было немного обидно слышать в своей адрес такое. Какая же она моль? Они – белесые. А у нее темные волосы и глаза, смуглая кожа с веснушками. Да, выглядит не феерично, потому что одеваться не умеет, как и краситься, вся из себя естественная, но все же… Не моль! Но потом поняла, что в статной красавице говорит обида. – Между нами ничего нет, женщина! – решила успокоить ее Маша. – Это пока. Он тебя соблазнит рано или поздно. Тут все бабы его. – Даааа? – Нет! – возопил Николай. – Я не понимаю, о чем вы, Фина! – Аленку тоже оприходовал. И к дочке ее подкатывал. Вот я и не пойму, чем я плоха? – Фина, вы – прекрасны. Но я вас уверяю, ни к кому я… – Вся деревня гудит. – Простите, мне пора, – вскочила Маша. – Спасибо за чай. – Постойте! – Николай тоже поднялся и выпростал свою руку, чтобы ее удержать. Но где там! Маша включила первую передачу. И понеслась к калитке. «Продавать! – мысленно возопила она. – Продавать бабушкин дом надо. Я тут не смогу. И место проклятое рядом, и люди сумасшедшие…» Глава 7 Наевшись от пуза колбасы, Вася признался в том, что после того, как на Стасю напали, он, терзаемый угрызениями совести, сообщил бабке о том, что он все перепутал. И не она ночевала у Николая Гавриловича, а дачница Алена, мать блаженной Сонечки. Посчитал, что так лучше будет. Пусть другой тете кости моют, а Грымзе и так досталось. – Но я больше не буду обманывать, я поклялся, – заверил ее Васятка. – Это было последнее мое вранье. – Ладно, верю. Иди домой, я спать лягу. – Может, посидеть с вами?