– Ты тоже неплох, – с ноткой высокомерия сообщила Евдокия. – Какой разряд? – Первый, – Санёк стащил с головы шлем. Не тот, что принёс Берсерк. Обычный. – А я бы сказала, никак не меньше КМС, – заявила девушка. – Ну или ушу на очень хорошем уровне. Хотя школу твою я не поняла. – Школа называется «викинг», – по-скандинавски ответил Санёк. – Ты с ней рискуешь познакомиться. – И по-русски: – А разряд у меня по лёгкой атлетике. Бегаю хорошо. А ты? – Я предпочитаю, чтоб убегали от меня! – с вызовом и тоже по-скандинавски заявила Евдокия, избавляясь от стёганки, под которой оказалась лишь белая промокшая насквозь майка, весьма эротично облепившая неплохой конфигурации грудь. Погонял их Санёк от души. – Хорошая женщина, – на языке викингов похвалил Санёк. – Хороший рост, хорошие бёдра, сильные плечи. Узнаю у твоего хозяина, сколько ты стоишь. – Не меньше, чем твой отрезанный язык! – Евдокия подбоченилась, глянула с вызовом: – Я – Домхильд, дочь Твибури-сёконунга, вдова Гудбранда Убийцы! И нет надо мной власти, кроме власти моего отца, когда тот вернётся из вика в земли франков! – Прости меня, благородная госпожа! – Санёк изобразил символический поклон. – Не увидел на твоей одежде родовых знаков, но перси твои… – А по морде? – на чисто русском вмешался отставной майор. Санёк одобрительно кивнул: – Вижу, Фёдрыч, ты тоже кое-чему научился. А у Евдокии вообще прекрасный выговор. – Можешь звать меня Дахой, – разрешила девушка. – Ага. Скажи мне, Даха, что у тебя за тайна? Оп! Застал врасплох. Есть тайна, есть! Вон как засмущалась. – Не твоё дело! И отвернулась. – Моё, – Санёк жестом остановил Никиту, вознамерившегося вступиться за подругу. – Я точно знаю, это касается Игры. Выкладывай или до свиданья. Евдокия глянула на Фёдрыча. Очень жалобно. Даже ресничками похлопала. – Лучше скажи, – посоветовал майор. – Хочешь, я отойду? «Да уж, – подумал Санёк. – Всерьёз зацепило мужика. Кто бы мог подумать?!» – Да, так лучше, – почти шёпотом проговорила Даха. – Не лучше! – отрезал Санёк. – Мы идём втроём. Что лучше, что хуже, решаю я. Говори! Задумалась. Стопудово измышляет, что соврать. – Даже не надейся! – сказал Санёк. – Только правду. Мне всё равно, что у тебя было в миру. Если убила кого-то и хочешь здесь спрятаться, мне поровну. – Никого я не убила, – пробормотала Евдокия. – Эта ваша Игра… – …Станет твоей, когда ты получишь статус. Не тяни. – Это долгая история. Мы же спешим. – Уже нет! Санёк уселся на скамейку, похлопал рядом: – Падай сюда. – Зачем? – Ты же сказала: долгая история. Никита, сядь, не маячь. Фёдрыч опустился на скамейку. Молча. Мрачно. Была б его воля… Но воля не его. И он это знал. – Мне сказали, твоё прозвище Месть? – спросила девушка. – Есть такое. – Тогда ты должен понять! Решилась. «Вот и хорошо», – мысленно одобрил Санёк, готовясь внимать. Ошибся. Ничего хорошего. – Они в клубе к нам пристали, ко мне и Вике. Брутальные такие, при деньгах, но Вике не понравились. Она их послала, причём грубо. Вика, когда пьяная, резкая была. Сказала, мол, старые вы. Идите с бабушками трахайтесь. Фёдрыч хмыкнул. – Что, действительно старые? – уточнил Санёк исключительно для него. – Ну да. Лет под сорок, наверное. Или тридцать. Вроде того. Да какая разница? – Пока никакой, ты продолжай! – поощрил Санёк, бросив многозначительный взгляд на Фёдрыча, которому недавно тюкнуло сорок три. – Ну вот. Вика их послала, и они отвалили. Повернулись и ушли. Молча. А мы сразу в другой зал перебрались, где караоке. Я так решила. Испугали они меня. Хоть и ушли сразу, но как-то… Неправильно. Ну так просто не уходят с такими рожами… – А что у них с рожами не так было? – уточнил Санёк. – Да страшные они. В смысле, не уроды, а с виду такие… Всегда получают, что хотят. Ты не перебивай, ладно? – Не буду, – пообещал Санёк. – Валяй дальше. – Правильно я испугалась. Мы из клуба такси заказали, а когда вышли – они. На микроавтобусе подскочили, внутрь нас покидали. Их уже трое было, а не двое, ну и всё. Санёк хотел спросить: а что охрана клуба, люди вокруг? Но не стал. Охране плевать, а люди… Это здесь все бойцы и при оружии, а в миру за чужих девчонок только дурак вступится. Своих бы уберечь. – Увезли нас в дом загородный, – ровным, бесцветным каким-то голосом продолжала Евдокия. – Вику связали, рот заткнули, чтоб не орала, а меня трахнули. Я как ватная была. Не отбивалась, не кричала. Не знаю, что со мной случилось. Как будто транков наелась. Двое меня по очереди. Третий тоже хотел, но не успел. Пришёл ещё один. Наорал на них и первым делом сумки наши проверил. Паспорт мой нашёл. Меня без паспорта в клубы не пускали. По лицу тогда не сказать было, что восемнадцать исполнилось. Прочитал фамилию и ещё больше разорался. Мол, они полные придурки. Мало им Мидгарда, так теперь ещё и в миру решили безобразничать. Мол, совсем нюх и страх потеряли. Мир с Игрой попутали. Так и сказал. Слово в слово. Я хоть и была как в тумане, а слышала всё и запомнила. И голос его, и что говорил. А они его всё ярлом звали. Не надо, ярл, не кипишуй, мы приберёмся, всё чисто будет. А он им: ах, приберётесь? Вы, придурки, хоть в паспорт её заглянули? Знаете, чья она дочь? – А чья ты дочь? – не выдержав, перебил Санёк. – Папа у неё депутат ЗАКСа нашего, – ответил за девушку Фёдрыч. – Правильный такой единоросс. Ты б его знал, если бы телик смотрел. «Ярл», видимо, телик смотрел. – Третий, который ну, не успел меня, сказал, мол, если меня прикопать, то неважно, кто мой папа, – продолжила Евдокия. – А я, представь, даже не испугалась. Точно как под таблетками. Всё равно. Мне потом сказали, это шок у меня такой был. Психолог сказал, который… – Даха, не отвлекайся, – попросил Санёк. – Дальше. А дальше Евдокии что-то вкололи и она отключилась. В себя пришла в незнакомом месте, голая, в комнате без окон и мебели, с мягким полом и стенами. Уже в городе, как потом выяснилось. Болела голова, хотелось пить и писать, внизу всё болело… Воду она нашла. В бутылке пластиковой. И ночной горшок с крышкой. Тоже из пластика. А потом пришёл тот, кого называли ярлом. Трогать её не стал. Говорил очень вежливо. Сказал, что извиняется за происшедшее, что сейчас её отпустят и она может идти куда угодно. А ещё он просит никому ничего не говорить. Потому что иначе её посадят за убийство подруги. Есть фото, где они вместе в постели. Есть нож с отпечатками Евдокии. Если она будет болтать, фото выложат в «Инстаграм», а нож подкинут полиции. – Но я всё равно всё папе рассказала, – тем же лишённым эмоций голосом сообщила девушка. – А он через три дня позвал меня и сказал, что тот ярл был прав и лучше мне обо всём забыть. И помочь мне он не сможет. А если и попытается, то перестанет быть депутатом, а меня или убьют, или посадят. Предложил отправить меня учиться в Сорбонну. Раньше не хотел, велел поступать к нам на юридический, а теперь – пожалуйста. Только я не согласилась. Он не может, а я смогу! – проговорила Евдокия ожесточённо. – Я дом их запомнила. И за городом, и тот, что в городе. И их самих тоже. Решила: найду и убью. Только сначала научусь, как это сделать. Год фехтованием занималась, стрельбой… А потом вот в его центр пришла, – она глянула на Фёдрыча. – Ну и… в общем, у нас отношения начались, и Никита про Игру рассказал. Дальше всё было понятно. Девушка услышала знакомые слова и поняла, где искать обидчиков. Что ж, такой поступок достоин уважения. Плохо только, что Фёдрыч для неё просто средство достижения цели. И понял это только сейчас. И переживает, сразу заметно. А вот папаша её – гнида, факт. – Теперь поможешь? – Я обещал, – сказал Санёк. – А что с твоей убитой подругой? На тебя не подумали? – Нет. Её нашли в парке. Без вещей. Никто ничего не видел. Меня спрашивали, не видела ли я её с каким-нибудь подозрительным мужчиной. – Почему с мужчиной? – подал голос Фёдрыч. – Удар, говорят, сильный был. И профессиональный. Точно в сердце. Её родителей допрашивали, не угрожал ли им кто? – А там, у клуба, неужели никто ничего? – А я, Никит, им не сказала, в каком мы клубе были. Соврала. Вика не оживёт, а эти… Пусть думают, что я всё забыла! – с ожесточением бросила Евдокия. – Сам же говорил, что месть – блюдо холодное. – Кому-то ещё мстить собрались? – хмыкнул Санёк. – Нет, это я так, в порядке общего обучения, – вяло проговорил Фёдрыч. М-да. Обидно ему. Думал, что он – цель, а он всего лишь средство.