ГЛАВА 11 Когда заложников завели внутрь Дома пионеров, их разделили. Пресс-секретаря, заместителя мэра и Ена проводили куда-то на второй этаж, остальных пассажиров согнали в подвал, а Сон с Ирой очутились в обшарпанной комнатке, которая, судя по всему, когда-то была игровой. Дверь за ними мягко захлопнулась, щелкнул замок, после чего Ира и Сон наконец-то смогли спокойно оглядеться по сторонам. Окно комнаты было забрано снаружи толстыми, но ржавыми железными прутьями и вдобавок заколочено драной фанерой. К стенам неуютно жались невесть откуда здесь взявшиеся медицинские кушетки с содранной обивкой, на полу среди кирпичных обломков валялась оторванная рука какой-то неудачливой куклы, которую боевики, видимо, поленились выбросить вон. Одним словом, комната, как и все здание Дома пионеров, производила впечатление полнейшей ветхости и заброшенности. Ира осторожно присела на край кушетки, продолжая растирать якобы вывихнутую ногу, и обменялась с Соном многозначительным взглядом. Сон остался стоять, тщательно прислушиваясь и стараясь оценить обстановку. Внезапно Ира прекратила массаж ноги и осторожно облокотилась на кушетку, небрежно поправив рукой волосы. Теперь они могли слышать звуки, передаваемые «жучком», который Ира успела укрепить в нагрудном кармане Дениева, пока он ее нес на руках (ради этого, собственно, и была разыграна комедия с повреждением ноги). Сон привычно почувствовал, как из чуть заметных вибраций складываются нечеткие, но все-таки вполне различимые голоса двух человек. Один из голосов, несомненно, принадлежал самому Дениеву, тогда как другой был сильно искажен и почти не слышен, а некоторые фразы не долетали вовсе, из чего Сон сделал вывод, что Дениев разговаривает по рации либо по телефону спутниковой связи. — Поздравляю с успехом, полковник, — донесся до него голос Дениева. — Думаю, что этот успех ваш в той же степени, что и мой, — сипло прошипел передатчик. — Вы в результате этой операции получаете и деньги, и власть, и престиж, я же — только деньги. — Не просто деньги, а очень хорошие деньги, — уточнил Дениев. — К тому же вы приобретаете то, что важнее и денег, и престижа, — друзей, готовых к дальнейшему сотрудничеству. Я убедился, что с вами можно иметь дело, а мое доверие немало стоит в этой республике. — Весьма польщен, господин Дениев, — отозвался голос. — Моя часть сделки выполнена, теперь с вами будут связываться мои люди. Я их уже снабдил средствами спецсвязи. — А вы не боитесь, полковник, что нас могут прослушивать? Голос коротко рассмеялся: — Ни в малейшей степени. Один весьма толковый, но честный генерал не без нашей помощи создал неплохую лабораторию, и одной из первых завершенных разработок, с которыми я имел возможность ознакомиться, была система связи со средствами кодировки, полностью исключающими прослушивание. Само описание я, правда, не видел, но, судя по всему, здесь применяется индивидуальный и постоянно изменяющийся код, так что даже если радиограмма будет перехвачена, расшифровать ее совершенно невозможно. — Очень занятно. Как вы смотрите на поставку в наше распоряжение, скажем, сотни таких машинок? — Я попробую что-нибудь сделать, но это потребует времени. Видите ли, получить прямой доступ в лабораторию практически невозможно даже для меня, пока что я располагаю только демонстрационными образцами, но в ближайшее время рассчитываю кардинально изменить ситуацию. Вы будете в курсе дела. — Хорошо, — сказал Дениев. — Благодарю за сотрудничество. И… — он немного замялся, — можно задать вам еще один вопрос? — Пожалуйста, — вежливо ответил голос. — Передавая мне ваш материал, вы фактически предоставляете нашей республике ядерное оружие. И вы прекрасно понимаете, каковы могут быть последствия этого. Скажите, полковник, ведь вы живете в Москве. Разве вы не боитесь в один прекрасный день увидеть за своим окном атомный гриб? Голос недолго молчал, затем ответил: — Да, коллега, не ожидал я от вас этого вопроса. Ведь мы с вами трезвомыслящие неглупые люди и оба прекрасно понимаем, зачем в действительности нужно ядерное оружие любой стране — будь то Ичкерия или Россия. Вовсе не для того, чтобы реально уничтожать живую силу противника — ведь вы понимаете, что даже если вы уничтожите Москву, все равно через несколько минут после начала ядерной войны вся ваша республика превратится в один большой радиоактивный кратер. Нет, вы не собираетесь пускать таким образом в ход свою плутониевую безделушку. Вам она нужна как козырь в игре. Точнее, в нескольких играх. — Позвольте узнать, в каких же именно? — Голос Дениева прозвучал глухо и отрывисто. — Разумеется, я вам отвечу. Ведь перед тем как заключить с вами сделку, я постарался навести справки о том, что вы собой представляете, и получил довольно интересную картину. Оставим в стороне демагогию о судьбах отечества и подобную болтовню. Я сам много лет наблюдал, как стряпают подобную кормежку в нашей стране, но то пойло, которым пичкают нищих, не годится употреблять тем, кто управляет своей нацией, будь то русские, чеченцы или кто угодно еще. Нет, вы преследуете вполне конкретную и понятную цель. Вы желаете, чтобы я продолжал? — Да, продолжайте, полковник. Мне интересно, как далеко простираются ваши логические умозаключения. — Хорошо. В таком случае я буду говорить начистоту. Война, которую мы развязали, скоро кончится, и завершится она, как это ясно всем здравомыслящим людям, поражением России. Ваша республика получит свой честно отвоеванный пирог независимости, и сразу же после этого начнется борьба за его наиболее лакомые куски. Уже сейчас можно назвать тех полевых командиров, кто с помощью не столько эффективных, сколько эффектных действий довольно прочно обеспечил себе место в будущем правительстве — взять хотя бы вашего приятеля Радуева. Очень неглупый и дальновидный политик. Но само упоминание ядерного оружия, сам факт его наличия произведут значительно больший шокирующий эффект, чем самые смелые террористические вылазки. Недаром вы уже позаботились о самом широком освещении этого события, даже журналисты были приглашены весьма эффектным образом. Куда же вы метите? Какой пост планируете занять? Вряд ли одну из показушных должностей, которые у всех на виду и за спинами которых делаются и настоящие деньги, и настоящая политика. Это не в ваших правилах. К тому же я располагаю сведениями о том, что вы в последнее время живо наводили справки о пограничных и таможенных системах России и исламских государств. Очень, очень дальновидно. Близко время, когда Ичкерия, получив долгожданную автономию, по инерции начнет все больше отгораживаться от мира всевозможными барьерами, и прежде всего таможенными. И тому, кто сосредоточит в своих руках управление таможенной системой страны, достанется все — и реальная власть, и реальные деньги. Голос выжидающе замолчал. Дениев ответил далеко не сразу. Было понятно, что он тщательно обдумывает каждое слово. — Да, полковник, обрисованная вами ситуация, безусловно, очень интересна и заслуживает пристального внимания. Но мы прежде всего солдаты и не должны слишком задумываться над столь отдаленными вопросами. Тем не менее, если предположить описанную вами гипотетическую ситуацию, как вы оцениваете перспективы вашего сотрудничества с человеком, занимающим столь важный пост? — Это очень интересная тема для нас с вами. Думаю, что в таком случае нам будет что обсудить поподробнее, к обоюдной выгоде. Однако это потребует времени, а у вас сейчас и без того достаточно насущных проблем, от которых я вас отвлекаю своими гипотезами, как вы это называете. Так что я предлагаю отложить этот разговор до окончательного завершения вашего плана. Пока что ситуация слишком неопределенная для того, чтобы мы оба связывали себя какими-либо обещаниями. Желаю удачи. — До встречи, полковник. Негромкий щелчок возвестил об окончании разговора. Несколько секунд Дениев пребывал в напряженном молчании, очевидно, обдумывая услышанное, а затем с удвоенной силой принялся за подготовку своей оригинальной пресс-конференции. Немного подождав, Ира прекратила общую трансляцию. Теперь разговоры Дениева транслировались ей в фоновом режиме и только через сенсор правого уха, чтобы не отвлекать внимание. Тем не менее она не позволяла себе ни минуты рассредоточенности, готовая мгновенно воспринять любое, сколь угодно важное сообщение и вместе с тем своевременно отреагировать на изменения окружающей обстановки. Неторопливо растирая ногу и не забывая периодически постанывать от боли, она искала ответ всего на один основной вопрос: каким образом им, не провалив операции, связаться с генералом Гриценко, чтобы сообщить ему полученные важнейшие сведения и запросить необходимую для продолжения миссии информацию? Ясно было одно: на действия штаба рассчитывать нечего. На то, чтобы отыскать группу на вражеской территории и заново установить контакт, у них уйдет несколько дней, а к тому времени Дениев наверняка получит свое неведомое супероружие и будет уже поздно. С другой стороны, перехватить машину поставщика без помощи базы вряд ли удастся. Оставался только один выход: группе придется разделиться. Они с Соном должны остаться и выжидать в качестве безобидных журналистов, чтобы в случае необходимости парализовать действия Дениева с тыла, а Ену надо будет устраивать побег для себя и, желательно, для представителей администрации, над которыми при исчезновении оружия нависнет реальная угроза. Передача этого решения при помощи псевдокода заняла несколько минут. Сон ничего не ответил, только молча кивнул. Через некоторое время издалека донесся ответ Ена — тихий сдвоенный щелчок, означавший, что распоряжение принято и он приступил к планированию пути его осуществления. Теперь Ире с Соном оставалось только терпеливо ждать момента, когда им наконец-то придет время вмешаться в события, чтобы единым резким рывком перетянуть чашу весов на свою сторону. Из автобиографического отчета Ирины генералу Гриценко, архив группы «Д», код 268046-И Вернулся Дед через неделю. Но это не значит, что он тут же обо всем мне рассказал. Теперь я понимаю, что он проделал колоссальную работу, пытаясь установить истину, но тогда я разозлилась на него страшно. Мне казалось, что он меня избегает, потому что то, что он сначала мне сообщил о смерти родителей, оказалось правдой. Поэтому он не хочет видеть дочь человека, так себя запятнавшего. Это было ужасно. Я не могла ему дозвониться, он все время пропадал где-то, а его жена просто перестала после двадцатого моего звонка брать трубку. Самое страшное началось, когда обо всем узнали в школе. Вы не поверите, но ни одна сволочь не выразила мне своего искреннего сочувствия, а если я и слышала слова соболезнования, то все было напускное. И этот вечный шепот за спиной: «А вы знаете? Да-да!..» Теперь я понимаю, что это было просто из зависти. Мне все завидовали с первого класса — завидовали моим способностям, моим обеспеченным родителям, импортным шмоткам. Теперь они поняли, чего мне стоила такая обеспеченность. Но зависть не исчезла, наоборот, к ней добавилось злорадство: а, ты такая счастливая, теперь пострадай с наше! Мне стоило большого труда пытаться сохранять спокойствие. Кажется, мне это удавалось. Но это вызвало еще большую злобу — все стали считать, что я бессердечная, потому что не рыдаю напоказ, не прошу помощи. И возненавидели еще больше. Директор школы сказала, что у меня каменное сердце. Я ответила, что лучше казаться человеком с каменным сердцем, чем иметь такое, после чего была с позором изгнана из кабинета. Но мне уже было на все наплевать. Я не намерена была больше видеть этих людей. Я вышла из школы и пошла туда, куда меня несли ноги. Я бродила по городу часа два, слезы стояли у меня в глазах, поэтому я не помню, где гуляла. Неожиданно для себя я обнаружила, что нахожусь на вокзале. Не помню даже, на каком. Я нащупала в кармане кошелек и купила билет до станции, до которой хватило денег. Хоть убейте, не помню, как она называется. В электричке я заснула и проснулась только тогда, когда поезд отогнали на дальний путь где-то далеко от Москвы. Только тут, оглядевшись вокруг, я пришла в себя. Поезд остановился, и свет в вагоне погас. За окном был уже вечер, и мне, с детства не боящейся ничего на свете, вдруг стало страшно. Я села обратно на скамейку и задумалась. Мне не совсем ясно было, что делать дальше. С одной стороны, единственное, чего мне действительно хотелось, — это уехать куда подальше. Никого не видеть и не слышать. Попробовать начать новую жизнь. С другой стороны, я прекрасно понимала, что это закончится приемником-распределителем. Уже сейчас, наверное, моя бабушка звонит в милицию и морги и делает заявление о пропаже любимой внучки. Хорошо, что по крайней мере я захватила с собой полученный три дня назад паспорт. Потом, как ехать куда-либо в таком виде? В школьной форме (которая, правда, не выглядит как школьная форма, но все равно), без денег, без еды? Это нереально. Как видите, способность здраво рассуждать я не утратила. Надо было возвращаться в Москву, а там уже думать, что делать дальше. Можно было попробовать уехать к родственникам матери в Минск (там, кажется, жила ее тетка) или перевестись в другую школу. Мне надо что-то менять в жизни. Отлично, планы на будущее есть, теперь остается вопрос: что делать сейчас? Вариант первый — ждать до утра, когда электричка пойдет обратно в Москву. Вариант второй — попытаться выбраться и найти хотя бы телефон. Позвонить в Москву, успокоить бабушку, найти еды… Я есть хочу, в конце концов! Конечно, это порядочная глухомань, но рядом — депо. Должен же быть здесь хотя бы один обходчик. Я встала и ощупью пошла по вагонам в надежде, что машинист еще не ушел и выпустит меня из поезда. Конечно, все было напрасно. В поезде не было ни души, и все двери оказались наглухо закрытыми. Я громко чертыхнулась и поняла, что придется лезть через окно. Конечно, это было опасно и я рисковала сломать ногу или шею, но другого выхода мне не оставалось. Я представила, что высота поезда, наверное, метра три и заранее поморщилась от боли. Открыть ставню не составило большого труда. Я встала на сиденье и высунула голову в окно. Несмотря на то что мои глаза уже привыкли к темноте и я могла различать смутные очертания предметов, за окном я не увидела ничего. Темнота. Ни одного огонька, как будто я нахожусь на другой планете, а не в четырех часах езды от столицы, города с девятимиллионным населением. Вдобавок я почувствовала, как мокрые капли падают на лицо и за шиворот. Только дождя мне не хватало! Но отступать от задуманного было не в моих правилах, и я выкинула за окно сумку с книжками. Надо сказать, меня совсем не обрадовало, что она приземлилась где-то далеко и вдобавок в лужу. Раздался звонкий «плюх», и я поняла, что сухой мне из этого дела точно не выбраться. Теперь надо было вылезать самой. Вы никогда не пробовали выбираться через окошко электрички наружу? Зря! Вы не испытали одно из самых захватывающих приключений в своей жизни. Теперь мне ясно, почему у нас так много людей гибнет в железнодорожных авариях. Кстати, будь я на месте Деда, я бы ввела в программу полосы препятствий в нашей Школе электричку. Прекрасный тренажер, тренирует все мышцы, а особенно развивает словарный запас. (Ен бы скорее всего через это окошко пролез, а вот что касается Сона хотела бы я на это посмотреть!) Осторожно, боком, я наполовину вылезла наружу, пытаясь поставить ногу на внешнюю раму окна. Несколько раз моя нога срывалась со скользкой поверхности, и я только чудом удерживалась. Наконец мне на секунду удалось встать носком ботинка на раму, я разжала занемевшие, ободранные пальцы и прыгнула, сгруппировавшись, наземь. Лучше бы я этого не делала. Уже кубарем летя вниз и отчаянно пытаясь за что-то зацепиться, я поняла, что поезд стоял на откосе. Наконец меня ударило обо что-то твердое, и, взвыв от боли, я на секунду отключилась. Когда я пришла в себя, то поняла, что дело плохо. Плечо болело так, как я не пожелала бы и врагу. Я вообще не могла пошевелить рукой, чтобы все тело при этом не пронзала острая боль. Моих медицинских познаний хватило, чтобы установить перелом или вывих. Все остальное, кажется, было цело, но болело так, будто меня часа два вертели в стиральной машине вместо белья. Все тело превратилось 8 один сплошной синяк. Дерево, о которое меня так хорошо ударило, кажется, не пострадало. Кроме того, я поняла, что сижу в каком-то болоте. Вода хлюпала у меня под ногами, вся моя одежда промокла насквозь. Сверху падал отвратительный мелкий дождь, и вдобавок (был ноябрь месяц) я вся была настолько грязной, что, даже не видя себя, ужаснулась. Во рту я явственно ощущала вкус земли. О том, чтобы искать сумку, не могло быть и речи — это было просто нереально. Я даже не знала, как сумею подняться наверх, настолько мне было больно двигаться. Но надо что-то делать, и, стиснув зубы и отчаянно матерясь, я полезла вверх по мокрому склону. Когда я вылезла обратно к месту своего падения, мне ничего не оставалось, кроме как разреветься в голос. К счастью, это продолжалось недолго. Я была настолько зла на весь мир: на преподавателей в Школе, на своих одноклассниц, на Деда, на родителей, а больше всего на себя саму и на свое слабое тело, что это придало мне сил. Шатаясь и спотыкаясь каждую минуту о шпалы, я шла вдоль состава, а он все не кончался и не кончался. Несколько раз я чуть было не падала с откоса снова. Колени у меня были разбиты, и вдобавок я отчаянно замерзла в мокрой одежде. Вдруг я с ужасом поняла, что не ориентируюсь, в какую сторону мне надо идти. Мало того, что при падении в моей голове все смешалось окончательно, так я еще и не помнила, с какой стороны пришел поезд. Я проснулась только тогда, когда он остановился. Я обхватила голову руками и опустилась на землю. Помнится, тогда я поклялась, что это последняя авантюра в моей жизни. Как же! Тут я поняла, что, наверное, у меня окончательно поехала крыша, поскольку в голову мне полезли английские неправильные глаголы. Я расхохоталась и вслух стала повторять эти три формы, как вдруг в лицо мне ударил ослепляющий луч фонаря и раздался трехэтажный мат. — Какого хера ты здесь делаешь? — произнес прокуренный мужской голос. Я мгновенно пришла в себя. Начало не предвещало ничего хорошего, поэтому не имело смысла представляться интеллигентной московской дурой. Я сплюнула на землю и ответила в том же тоне, мобилизовав все свои познания в нецензурной лексике: — Ты, козел е…ный, чего выкобениваешься? Где хочу, там и гуляю! — после чего развернулась и направилась в другую сторону. За спиной я услышала громкое ржание, перемежавшееся матерной лексикой. — Эй, девка, стой! — Один из мужчин вдруг схватил меня за руку. Я зло развернулась и сумела освободиться. Наконец я рассмотрела его лицо — это был парень лет тридцати, в телогрейке, с неприятным выражением лица и кривой ухмылкой. Если опускать мат, то смысл его речи сводился к тому, что они с друганом меня не обидят, он женщин вообще не обижает. Тем более видит, что я такая же, как и они. А товарищам надо помогать. «Другана» его мне рассмотреть не удалось. Я поняла, что теперь влипла по-крупному. Судя по его выговору, я имела дело с настоящим уголовником, а запах давно не мытого тела не оставлял сомнений в том, что он находится либо в бегах, либо предпочитает вести кочевой образ жизни. Я поняла, что он и меня принимает за начинающую бомжиху, тем более что мой костюм после всех приключений вполне подходил для этой социальной роли. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. Позже, когда в Школе проводились занятия по актерскому мастерству, Дед не упустил случая поведать об этом приключении моим напарникам. У тех это, конечно, ничего, кроме смеха, не вызвало, но я-то понимала, что тогда мое врожденное умение перевоплощаться спасло мне жизнь. Дед сказал абсолютно правильно: для работы разведчика одним из главных секретов успеха является твое умение слиться с окружающей средой, перевоплотиться в персонажа, который в ней обитает. Если это великосветский прием — будь добр вести себя как английский лорд, если это ситуация вроде той, в которую попала я, — изображай из себя бомжа-уголовника. Короче, вспоминай незабвенного Шарапова — и вперед. Кстати, не знаю, кого представлять сложнее — лорда или бича. Помнится, Дед мне всегда говорил, что его поражало во мне это умение принимать нужную социальную роль, подстроиться под любую обстановку. Может быть, конечно, Ен и лучше меня машет ногами и прочими конечностями, а Сон быстрее решает задачки, но уж в одном им со мной не сравниться. — Да я вижу, что вы ребята ничего, не какие-нибудь придурки, — ответила я. — Я-то испугалась сперва, думала, из обхода кто или опера е…ные шляются. — Да ты чё, девка, какие опера? — удивился парень. — Тут отродясь ментовки не было. — А чё за место-то ваше? — спросила я. — А то сплю себе, трах — поезд стоит, твою мать. Охренели, думаю, куда они меня привезли? — Отстойник, Калуга, — раздался второй голос, низкий и тоже прокуренный. Человек закашлялся и сильно выругался. — Чё, Серый, опять? — спросил его первый. — Ну, — коротко отозвался тот и снова матюгнулся. — Чё с ним? — кивнула я в его сторону. — Дыхалку на сплаве застудил. Пох…чишь на морозе — еще не таким станешь. Ладно, девка, звать-то тебя как? — Зови Иркой. — Бомжуешь давно? — Годик будет. Маманька моя как умерла, так папаша, старый хер, привел эту суку, она меня и выкинула, стерва.