Вечером, когда уже начало темнеть, на баррикадах выступил Ельцин. Я изо всех сил старался пробиться в первые ряды, ловя каждое слово Президента России. Тем не менее слов я почти не услышал, хотя сам вид Ельцина, на всю толпу излучающего энергичность и решительность, говорил о том, что пришел наконец-то его звездный час, время неслыханного взлета, равного которому он не испытывал никогда и не испытает впредь. Тогда, в дни путча, вокруг него сплотились все. Люди прибывали ежечасно, ежеминутно — и штатские, и военные. Студенты, казаки, десантники генерала Лебедя и перешедшие на сторону защитников Белого дома танкисты, бывшие советские граждане и те, кого будут расстреливать в этом же доме два года спустя, — все были объединены одной целью. Ночью шел дождь. Было холодно и промозгло. Наскоро проглотив еду из ближайшего буфета и совершенно не почувствовав ее вкуса, я залпом вылакал стакан водки. Откуда он оказался у меня в этой суматохе, совершенно не помню. Вероятно, его сунул мне в руку кто-то из ближайших соседей по баррикаде. После выпивки все заметно подобрели и расслабились, хотя многие были уверены в том, что ночью непременно произойдет штурм. К нам, помнится, подсел танкист из перешедших на нашу сторону. Закурив, он смачно сплевывал тягучую слюну, небрежно матеря свое командование: — Хер знает, что теперь делать, ребята! Шуточное ли дело — приказа ослушались! Генералы гребаные говорят одно, наш подполковник — другое… Кто их всех разберет. — Генералы, подполковники — передразнил его кто-то. — А если они тебе стрелять по нам прикажут, что делать будешь? — Да что вы, ребята, — смутился танкист. — Тоже, блин, скажете. Если прикажут стрелять, на хер пошлем. Пусть сами своими пукалками размахивают. Да вы не волнуйтесь, у нас даже снаряды с грузовиков не разгрузили… Что мы, звери, — по своим стрелять? Да и не отмоешься потом… Одним словом, ночь прошла почти благополучно. Разожгли костры, потом удалось у ближайших кооператоров раздобыть целый ящик водки, и стало совсем хорошо, кто-то даже песню затянул. Правда, спьяну кое-кто принялся выискивать в толпе коммунистических шпионов, а проще говоря, тех, кому можно было бы безнаказанно набить морду, но до настоящей потасовки дело так и не дошло. По крайней мере до тех пор, пока меня от выпитого не начало неудержимо клонить ко сну. Так я и прикорнул — под потрескивание костра, выкрики и песни, неудобно уткнувшись плечом в перевернутый мусорный бак. Проснулся я оттого, что кто-то яростно пихал меня в бок. Тело с непривычки страшно ныло, и вдобавок в голове с похмелья, казалось, разместился целый кузнечный цех. — Эй, ты! Поднимайся! — крикнули мне в ухо. — Развалился тут, морда сивушная, как свинья в луже. Шевели жопой, да поживее! Наконец-то я сообразил, чего от меня хотят. Вокруг все уже суетились, расчищая в баррикаде проход, вероятно, для очередного подразделения войск, перешедших на нашу сторону либо для прохода еще одной делегации, направляющейся к Президенту России. Я встал и, пошатываясь, с. трудом помог отвалить в сторону несколько кусков баррикады, в которых уже почти невозможно было опознать, чем они являлись раньше. Покончив с этим делом, я оглянулся вокруг себя в поисках опохмелки, но, увы, не обнаружил ничего ценнее пустых бутылок, оставшихся после вчерашнего. Тяжко вздохнув над нелегкой долей защитника Белого дома, я привалился к обрубку дерева, поставленному стоймя около расчищенного прохода, и принялся ожидать таинственных посетителей, ставших невольными виновниками моей ранней побудки. Долго ждать не пришлось. Мимо нас протопала рота десантников, за ними шагали несколько человек, показавшихся мне знакомыми. Потом я сообразил, что некоторых из них я знал по фотографиям в газетах и по телерепортажам. Впереди шли Коржаков с генералом Лебедем. Генерал на ходу что-то втолковывал охраннику президента, на что тот отвечал нетерпеливыми односложными фразами. Коржаков поминутно стирал со лба выступающую испарину. Было видно, что он сильно простужен и прилагает заметные усилия, чтобы сохранять бодрый вид. Лебедь казался озабоченным какой-то проблемой. Я слышал, как он резко говорил охраннику президента: — Я получил приказ и как офицер, давший присягу, обязан ему подчиниться. Должен вас предупредить, что я вынужден увести солдат. — Ясно, — отвечал Коржаков. — Кто может отменить этот приказ? — Тот, кому я давал присягу. — То есть Горбачев? — Да, — кивнул генерал. — Но сейчас Горбачева нет, и даже неясно, где он. Кроме него, приказ может отменить главнокомандующий России… Они продолжали разговаривать, однако человек, идущий в нескольких метрах позади них, заинтересовал меня куда больше. Разумеется, непосвященный наблюдатель вряд ли обратил бы внимание на эту невысокую фигуру, молча шагающую к Белому дому в компании значительно более известных и популярных людей. Однако для меня сам факт появления этого человека сразу прояснил всю ситуацию последних двух дней, сделав понятным и странный разговор воскресным вечером, и необычную реакцию отца на мое появление в коридоре. «Шурик… Господи, как же его по отчеству?» Я растолкал своих соседей и бросился вдогонку за позавчерашним отцовским собеседником, который к тому времени вместе со своими спутниками уже приближался ко входу в Белый дом. Завидев, что их нагоняет какой-то всклокоченный человек в рваной рубашке, от группы плавно отделились двое мускулистых людей с одинаковыми чемоданчиками и преградили мне дорогу. — Александр Владимирович! — изо всех сил закричал я вдогонку полковнику. — Александр Владимирович! К моему великому облегчению, я увидел, как спина полковника дрогнула и он повернулся. Несколько секунд он удивленно вглядывался в меня, затем в его глазах мелькнуло понимание. Полковник сделал знак охранникам, и они беззвучно расступились, пропуская меня вперед. — Рад тебя здесь видеть, Влад, — произнес полковник, изобразив на своем лице приветливость и при этом внимательно ощупывая меня взглядом, словно надеясь прочесть таким образом мои мысли. — Видок у тебя, прямо скажем, неважнецкий. Где это тебя так разукрасили? Только тогда я сообразил, что от отцовского ремня на моем лице осталась весьма внушительная болезненная отметина. Весь прошлый день был слишком насыщен событиями, чтобы я вспоминал о таком пустяке. — Ерунда, вчера споткнулся, — неубедительно пробурчал я. Нет, определенно надо с собой что-то делать. Это же просто позор — дожить до семнадцати лет и не научиться как следует врать! Но полковник, казалось, не обратил на мое смущение ни малейшего внимания. — А мы с твоим отцом, признаться, слегка повздорили в последний раз, — наконец сказал он. — Кстати, знает ли он, где сейчас находится его сын? — Догадывается, — усмехнулся я в ответ. — Интересно, очень интересно… Кто бы мог подумать — сын самого Трофимыча… — сказал полковник скорее не мне, а самому себе. Было видно, что он над чем-то напряженно размышляет. Тем временем мы уже подошли к подъезду Белого дома. — Со мной, — коротко кивнул на меня полковник, словно наконец-то приняв какое-то решение. Стоит ли говорить, что я при этих словах мысленно подпрыгнул до потолка от радости и готов был сто раз героически погибнуть за полковника, оказавшего мне такое высокое доверие. Стоявшая у поста охраны женщина, по-видимому, из местной администрации, коротко кивнула. Мы с полковником беспрепятственно прошли мимо нее и вступили на территорию того, что представлялось мне олицетворением российской демократии. В коридоре Лебедь с Коржаковым растворились в каком-то боковом проходе, Александр Владимирович отправился к лифтам, и я последовал за ним. Меня начало преследовать отвратительное чувство того, что я здесь лишний. Оно еще больше усугубилось, когда нам повстречался Бурбулис, деловито спешащий куда-то со своими двумя охранниками. Полковник долго разговаривал с ним приглушенным голосом, словно боялся, что я стану подслушивать. Наконец госсекретарь отправился своей дорогой. Александр Владимирович многозначительно кивнул ему вслед: — Уникальный человек! Образование на троечку, интеллект на двойку с плюсом и в то же время — неукротимая воля. С такими людьми мы способны горы своротить! — Произнеся эту сентенцию, он участливо посмотрел на меня. По-видимому, я являл собой весьма жалкое зрелище, так что полковник покачал головой и только спросил: — Есть хочешь? — Пить хочу, — ответил я, облизнув пересохшие губы. — Хорошо. Сейчас я тебя отведу… — Он на секунду задумался и посмотрел на часы. — А впрочем, пойдем со мной. Лифт отвез нас в подвальную часть здания. Полковник безошибочно нырнул в лабиринт переходов, и вскоре мы вошли в герметично закрывающуюся дверь внутреннего сооружения, которое полковник называл коротко: «объект 100». «Объект 100» состоял из двух основных помещений. Первое было уставлено стеллажами, с которых таращили на посетителей мутные стекла пыльные противогазы. Там же находился и аварийный запас воды Белого дома. Оттуда я последовал за Александром Владимировичем через огромные автоматические ворота во второй отсек, который, судя по всему, предназначался для важных персон, по прихоти судьбы вынужденных пережидать здесь творящиеся наверху катаклизмы. Тут уже присутствовали определенные элементы комфорта — туалет, несколько просторных помещений и отдельно — кабинет, судя по всему, предназначавшийся для президента. (Как я узнал впоследствии, Ельцин действительно провел там часть следующей ночи, после того как принял решение отказаться от предложенного ему политического убежища в посольстве США.) В одной из комнат находились запасы неплохой еды и питья. Утолив жажду, я начал с любопытством оглядываться по сторонам и вскоре заметил странный проход. Отодвинув решетку, я заглянул внутрь. В лицо мне пахнуло сыростью подземелья. В полумраке тускло поблескивала уходящая глубоко вниз узкая винтовая лестница. — Не вздумай спускаться туда, — предупредил меня полковник. — Заминировано на случай атаки. — А куда ведет этот путь? — полюбопытствовал я. — В тоннель метро между «Киевской» и «Краснопресненской». Здесь есть еще три выхода — к парадному входу, во внутренние помещения и к Шмидтовскому парку. — И все заминированы? — Ишь какой шустрый! — усмехнулся полковник. — Все тебе расскажи да покажи… А вдруг ты шпион, подосланный сюда КГБ?.. Тоже мне, надулся как маленький, — рассмеялся он, наблюдая мою реакцию. — Шучу я так, шучу. Какие уж тут шпионы! Гебисты схему этого здания знают в десять раз лучше, чем мы сами. После того как полковник отдал несколько коротких распоряжений, мы поднялись обратно наверх, и он отвел меня в одну из комнат. — Жди меня здесь и никуда не выходи, — сказал он тоном, не терпящим возражений. Он ушел, а я прислонился лбом к прохладному оконному стеклу, стараясь унять пульсирующую головную боль. С высоты четвертого этажа баррикады казались маленькими, смешными и нелепыми. В воздухе плыл пар от полевых кухонь, а снующие внизу люди забавно суетились, напоминая крошечных марионеток, не замечающих возвышающегося за ними огромного кукловода. С момента исчезновения полковника прошло несколько часов. В моей больной голове уже начали крутиться невеселые мысли о том, что про меня забыли, когда дверь распахнулась и на пороге возникла та самая женщина, которую я видел у входа в здание. Коротко кивнув мне, она отомкнула ключом один из находящихся в комнате шкафов и с трудом извлекла из него два картонных ящика, доверху набитых толстыми канцелярскими папками вроде тех, которые я видел у отца на работе. — Свободен? — спросила она меня. Я кивнул. Наконец-то мне представилась возможность быть хоть чем-то полезным защитникам демократии! Подхватив тяжелые ящики, мы отнесли их в просторное помещение этажом ниже, в котором толпилось много народа. Положив свою ношу на пол, я направился к выходу в коридор и у самой двери столкнулся нос к носу с полковником, чуть не сбив его с ног. Полковник был хмур. Казалось, он только что услышал не слишком приятные новости. Подняв на меня глаза, он мгновение соображал, откуда я здесь взялся, а затем рявкнул: — Почему ты покинул отведенную тебе комнату? Я же ясно приказал оставаться на месте и никуда не ходить! В сущности, он был, конечно, прав. Однако командный тон — это не лучший способ разговора со мной. — С какой это стати вы вдруг стали мне приказывать? — ехидно спросил я. Полковник вспыхнул: — Мальчишка! Да как ты смеешь… — Нет, это как вы смеете отдавать мне приказы? — перебил я его. — Если вы хотите, чтобы все вам безропотно подчинялись, то вы выбрали не ту сторону. Демократы мы в конце концов или нет? — Тоже мне демократ нашелся, — скривился полковник. — А в свой МГИМО ты небось по демократии поступил, на общих основаниях? На этот раз уже разозлился я: — Да, на общих! И мой отец, на которого вы намекаете, здесь совершенно ни при чем! — Это ты у него лучше спроси. Может, он тебе и расскажет, как было на самом деле, — усмехнулся полковник. — А хочешь поиграть в демократию, в светлые идеи — иди обратно на свои баррикады. Говорят, что на них скоро «Альфа» полезет. Ступай к своему быдлу! — И пойду, можете не сомневаться. По крайней мере там люди куда порядочнее и честнее, чем вы. Полковник, не ожидавший такого напора с моей стороны, даже отступил на шаг назад. — Вали отсюда к своим высокоидейным придуркам! Вы и сами такие оба — что ты, что твой отец! Тот тоже уперся как баран, хоть бы сына пожалел… Теперь настал уже мой черед растеряться. — Как вы смели докладывать обо мне моему отцу? — закричал я, не обращая внимания на окружающих. — Играйте в свои грязные игры, но нас извольте не вмешивать! — Можешь не кипятиться, Влад, — сказал в ответ полковник, которому удалось наконец взять себя в руки. Вероятно, он уже жалел, что так неосторожно проговорился. — Забудь об этом. Твой отец уже вне игры. Он оказался слишком толстокожим и зацикленным на своих устаревших принципах, чтобы почувствовать изменение ситуации. И я рад, что его сын… Лучше бы полковник этого не говорил. Я вспомнил, как он всякий раз, когда приходил в наш дом, сахарно улыбался отцу, старомодно прикладывался к руке матери и лебезил, лебезил, лебезил… Тогда отец почему-то не казался ему устаревшим и толстокожим. А сейчас он, узнав, что я в ссоре с отцом, решил, что сможет подобрать ко мне ключик таким подлым способом! Ну что ж, посмотрим, кто кого. — Как, Шурик, вам не нравится мой папа? — сказал я таким громким голосом, что большинство окружающих тут же удивленно уставились на нас. — Странно, Шурик. Выходит, он ошибался, когда считал вас одним из главных жополизов, готовых на карачках ползать до тех пор, пока он из жалости не кидал вам очередной кусок? Или здесь вам перепадают подачки повкуснее, чем в Совмине и в вашем КГБ? Стыдитесь, Шурик! Полковник хотел было что-то ответить, но слова от возмущения застряли в его горле. По залу пополз недоуменный шепоток. Воспользовавшись всеобщим замешательством, я прошел мимо остолбеневшего Шурика в коридор, спустился к главному входу и вышел на улицу. Никто меня так и не остановил. Избегая встречаться глазами с защитниками того, во что я еще несколько минут назад свято верил, я перемахнул через баррикаду и зашагал прочь от Белого дома. Конец записи 131959-С ГЛАВА 27 — Я ознакомился с результатами вашей деятельности в Нововоронежском. — Генерал Гриценко, восседая в своем кресле, многозначительно обвел взглядом Сона и Иру. Перед ним на столе лежали их отчеты, фотографии и несколько толстых папок, о содержимом которых не полагалось знать даже группе «Д». — Должен констатировать, что со своим заданием вы справились. Московское руководство объявило всем нам благодарность. Тройка сосредоточенно слушала генерала. Они слишком хорошо знали Леонида Юрьевича и понимали, что сейчас, после торжественного вступления, он не упустит возможности несколько охладить их пыл и подбавить ложку дегтя в бочку меда, чтобы агенты не очень зазнавались. — Тем не менее вынужден сделать вам ряд замечаний, — продолжал генерал. — Победителей, как известно, не судят, но своей вчерашней победой вы обязаны вовсе не своей работе, которой явно недоставало четкости и слаженности, а простому везению.