ГЛАВА 3 Едва прибыв в Назрань и вывалившись на землю, компания журналистов тут же рассыпалась. Некоторых уже ждали автомобили, большинство же оказались предоставлены сами себе и принялись разыскивать — кто штаб армии, кто столовую, кто отхожее место. Группа «Д» в полном составе стояла на летном поле и глазела по сторонам, когда к ним подошел незнакомый человек — невысокий, совершенно седой, с пышными усами и трехдневной щетиной. — Кажись, все правильно, — добродушно сказал он. — Блондиночка и с ней два парня. Это вы, что ли? — Может, и мы, — осторожно начал Ен. — Значит, я за вами, — продолжал незнакомец. — А вы откуда? — вмешалась Ира. — Я? Да вон из машины. Садитесь, поехали. — А все-таки? — продолжала допытываться Ира. — Ребята, расслабьтесь. Тот, кто меня за вами прислал, во-первых, знал, кто вы такие, а во-вторых, имел право вас забрать. Так что лезьте в машину без вопросов. Группа «Д» обменялась взглядами. «В конце концов, — читалось в них, — если этот тип не от Гриценко, то мы его скрутим одной левой. А если от него, то даже правильно, что он не представляется. Может быть, по дороге удастся вытянуть из него что-нибудь насчет предстоящего задания». — Ира! — раздался выкрик откуда-то поблизости. Ира обернулась. Павел стоял на летном поле, такой нелепый со своими торчащими ушами, в десантной форме, и смотрел на нее влюбленными глазами. Она улыбнулась и махнула ему на прощание рукой. Больше в аэропорту делать было нечего. В стороне от летного поля стоял облупленный, видавший виды «уазик». Ен устроился рядом с незнакомцем, Сон и Ира разместились сзади. «Козел» затарахтел по дороге. Здесь еще была Ингушетия, еще был мир, но в воздухе уже пахло гарью и смазочным маслом. Села обезлюдели, попадались только военные. Магазины стояли то закрытые и заколоченные, то, наоборот, распахнутые и пустые. Дороги, и так щербатые, были окончательно разбиты танковыми гусеницами, и трясло так, что приходилось держать рот плотно закрытым, чтобы не откусить себе язык. Все-таки минут через десять Ен приноровился к дороге и открыл рот, чтобы заговорить: — Ну, как тут вообще? — Как, как… Херово, вот как! — Голос у шофера был как у осипшего петуха. — До чего эти пидоры армию довели! Вишь, танков понагнали. Ну на хер тут танки? В горах? Это ж дрова. Гробы. С ними в Афгане еще намучились. Сколько их там в пропасти посвора-чивали! А в городе с ними что делать? Там, в развалинах, танк чуть не из рогатки подбить можно. И три солдатика сгорят — «мама» не успеют сказать. Блин, Грачев же в Афгане был — что он думает, мать его? Совсем мозгов в голове нету? И не трус вроде. Все, бля, приличные генералы лезть сюда поотказывались. Тот же Воробьев — крутой мужик, но хороший и генерал толковый. А этот — ему эту старую жопу дали лизнуть, он и рад стараться, стратег хренов! И артиллерия. Она где нужна? В чистом поле, когда противник в куче и техника у него вся построена. Вот тогда его стопятидесятидвухмиллиметровыми и надо накрывать. А тут это — как из пушек по воробьям. Да еще и палить никто не умеет. Потому что эти артиллеристы в своих училищах снаряды в руках не держали. Они в лучшем случае умеют койки заправлять или сортиры зубной щеткой чистить. Потому что на стрельбы денег нету. Или по домам лупят — по ним-то удобно, они ж никуда не убегут. Но в домах-то кто живет? Чечены уже по горам разбежались — они ж все поголовно родственники и все друг друга прячут. А здесь остались одни русские. Старики, которые после войны сюда на нефть приехали, города все отстроили, жизнь свою угробили — а сейчас их свои же гваздают шариковыми бомбами, которые вообще против мирного населения применять нельзя, а они выехать не могут! В Шали когда такую над рынком рванули — думаешь, много там черных погибло? Правильно думаешь. В основном все наши. Старики со старухами. Бля, ну не можете содержать такую армию — ну распустите ее! Пусть останутся там ну тысяч триста человек — граница там, все такое, но на хер этих детишек каждый год призывать и сюда гнать на пушечное мясо? Они ж ничего не могут, только в танках гореть, пить да вешаться. У вас-то в Москве сейчас ремни с пряжками? — Черт его знает, — ответил Ен. — Где как. — Ну вот. А у нас тут все старые. Их знаешь зачем, пряжки, придумали? Чтобы народ не вешался. Но досюда они еще не дошли. Так что сходит такой салажонок в бой, если ему ноги сразу не оторвет, вернется в землянку или еще где там они стоят, казарма-то здесь роскошь, — все лягут спать, а утром проснутся — и на тебе, висит бычок, качается! И так, считай, каждый раз и в каждой роте. А в ротах и так некомплект… Так этих висельников сейчас, считай, вообще не учитывают. Вроде как пропавшие без вести. А остальные пьют как извозчики. И обмундирование, и патроны — все на водку меняют. Потому что тут, если не пить, — с ума сойдешь или сделаешь с собой что-нибудь. Такая вот херня… Что там? Проезжали блокпост. Он был уже не первый — здесь они располагались в пределах прямой видимости друг от друга — но на этом их впервые тормознули. Шофер протянул в окно какую-то красную корочку, тщедушный солдатик с болтающимся ремнем глянул в нее и взял под козырек. Машина тронулась вновь, но теперь она ехала по проселочной дороге. — А это почему? — спросил Ен. — Да тут дорога получше. Не такая разбитая. А у меня машина казенная. Еще хорошо, хоть такую дали. Тут даже со «скорыми» тяжко, солдат раненых до госпиталя довезти не на чем. А врачи в госпиталях, между прочим, почти все чеченцы… Нет, нечего тут нормальному человеку делать! Тут даже не поймешь, с кем воюешь. Все вооружены — и все против нас. Дети малые, лет по пятнадцать, подходят в городе к танкам, еды просят — им же тоже жрать нечего. Ну, наши, если есть, делятся, а у мальца под рубашкой гранат связка, р-раз — и ни его, ни танка… А офицеров сколько гибнет — чуть не больше, чем рядовых… Генерала этого несчастного подстрелили, как лося, — он уже чуть не год в реанимации… — Ну да, — хмыкнул Ен. — Комбат-батяня, батяня-комбат… — Ой, да про этого тоже молчи! Нам его тут ставят уже в воспитательных целях… Он себе еще в своем ансамбле песни и пьянки ряху отъел, а туда же — жопа щекастая в гимнастерке… Тошно прям от него. Хотя и без него тошно… Не, у нас народ свои песенки поет. Тут один в соседнем взводе из Одинцова придумал… Или врет, что придумал, а сам оттуда привез… Щас вспомню… С неба валятся Листья желтые, Тихо падают Кверху жопою. Три горшка в цвету За решеткою, А я плац мету Грязной щеткою. Если я ее Поуродую, То иметь меня Будут ротою. Щас в столовой был Таракан в борще. А могли не дать Ни хера ваще. Посидел в говне — Повели назад. Где бы щас бы мне Сигаретку взять? Спиздить три рубля — И не тужиться… В общем, здравствуй, бля, Школа мужества! Здравствуй, Машенька, Красота моя! Кто тебя теперь Это самое? Я ж когда письмо Твое получил — Я ж петлю себе Из ремня скрутил! Увидал наряд Как-то издали — Откачали, бля, Да отпиздили. Небо скалится Черной тучею. Эх ты, жизнь моя Злоебучая! Вот это, я понимаю, народное творчество. Не ихняя туфта. — Стой, отец. А куда это ты нас завез? — встревоженно проговорил Ен, когда все отсмеялись. Действительно, они оказались на небольшой полянке, с которой не было заметно ни одного блокпоста.