Бывшая Россия, Ульяновская область Девятьсот девяносто восьмой день Катастрофы – Подождите, – сказал Валентин. – Послушайте. «Вы спросите меня: чем велик человек? – процитировал он. – Что создал вторую природу? Что привел в движение силы, почти космические? Что в ничтожные сроки завладел планетой и прорубил окно во Вселенную? Нет! Тем, что, несмотря на все это, уцелел и намерен уцелеть и далее. А. и Б. Стругацкие. «Пикник на обочине» Выход за пределы Территории всегда бьет по нервам. Вот жизнь, пусть опутанная колючкой, решетками, ощетинившаяся стволами, но жизнь. А вот нежизнь. Именно так – не смерть, смерть это нечто другое, раз, и нет тебя. Нежизнь – это что-то прямо противоположное жизни. Здесь на всем печать заброшенности. Здесь грязь и какая-то пожухлость. Здесь постоянно какая-то опасность. Если они просекут, что мы пошли именно этим путем, то опасность станет не какой-то, а вполне конкретной. Именно потому я договаривался со всеми пойти по северной дороге и железкой, а пошел по южной и колонной. Я не знаю ни одной банды, которая не согласилась бы участвовать в налете и дерибане такого груза. Конвой идет. Я еду в четвертой машине, смурной… точнее, более смурной, чем обычно. Мне не нравятся сны. Я терпеть не могу сны. Особенно сны, которые мне напоминают то, что я твердо намерен забыть. Это большая роскошь – не иметь памяти. Я не раз видел, как битые, прошедшие локальные конфликты мужики вдруг начинали рыдать, как дети, найдя в пустом, брошенном доме детскую игрушку. Или чудом уцелевшую открытку. Лучше не вспоминать, что когда-то было время, в котором мы жили как-то иначе. Лучше ничего этого не помнить… Печали свет из лабиринтов памяти, Печали цвет – размыто-голубой… А наша жизнь стоит на паперти И просит о любви с протянутой рукой. На гитаре меж струн пусть свивает паук паутину, Листья памятных лет пусть порывистый ветер сорвет, Живописец Любовь нарисует другую картину, Цвет размыв голубой, непременно ее обведет. Печали свет из лабиринтов памяти, Печали цвет – размыто-голубой… А наша жизнь стоит на паперти И просит о любви с протянутой рукой. Да, лучше не помнить… – Соболь, всем машинам стоп. Плановая остановка. Я посмотрел на часы. Да, все правильно – каждые полчаса. Осмотреться, кому надо – по-большому или по-маленькому. А вы думаете, по дикой территории надо на скорости ломиться? Вот так и вломитесь в большую ж… Тише едешь – шире морда, как говорится. Решил выйти и я – просто ноги размять. Выбрался из машины, потянулся, прошел в одну сторону… и замер. Что-то не так. Все было вроде как обычно. Чуть приподнятая над местностью дорога, поле, заросшее почти по грудь, а где и выше – но движения там явно нет. Перелески – в этих местах как бы переход между лесом и степью, потому тут так. И вроде все так – нет признаков засады типа ведра блестящего на обочине, нет движения в траве, а отсюда все видно. Но мне что-то не нравилось. Я сам не мог понять, но что-то мне не нравилось. Диссонировало. Я подвинул переговорник. – Птаха – Соболю. – Плюс. – Воздух. Воздух – было одним из кодовых слов, обозначающих опасность. – Соболь – воздух принял. Развернулась башенка на бронированном «КамАЗе», две машины начали сдавать назад. Если что – четырнадцать и пять порвет. Я забрался обратно в машину. – Миш, глаза… Наконец-то решил передать беспилотник – не все мне с колоннами ходить, надо и честь знать. А оператор квадрика – по значению второй после командира. За ним разведка, если он что-то пропустит – полечь могут все. С жужжанием взлетел квадрик, народ не понимал, что так не понравилось командиру, что поссать нельзя отойти. – Движения нет. – Смотри по сторонам… Сам я, рискуя, выбрался на площадку, за пулеметом – там специально приварена площадка, чтобы стоять в полный рост. Риск в том, что тебя отлично видит снайпер, но иногда это стоит того. Не думаю, что снайпер, если он и есть – рискнет связаться с целой колонной. И тут до меня дошло. Запах. Слабый, но отчетливый запах, напомнивший мне первое лето Катастрофы – тогда мы могли сутками не есть, перебиваться сладкой водой, чтобы не блевать постоянно от того запаха, что преследовал нас. Ветер нес с собой тот самый запах. Запах гниения. Запах смерти. Я достал кестраль[8] – он еще работал, ценнейшая вещь по нынешним временам. Северо-восточный. – Северо-восток! – заорал я, чтобы внизу услышали. – Винтовку давайте! Мне наверх передали «Ремингтон», я вывел прицел на максимум, четырнадцать крат, приложился. И заметил что-то в траве, какой-то прогал – там что-то лежит. Что-то большое. – Пятьсот примерно! Северо-восток! Почти север! Это была туша. Туша крупного медведя. Она лежала в траве, тут же суетилась какая-то мелочь. Медведь был хорош… кило четыреста, не меньше… Квадрик висел прямо над ним. – Отбой? – Заткнулись! Мне не нравилось это… не нравилось то, что медведь лежал прямо посреди поля, и непонятно, что он тут делал. Питался? Ни черта, ему нечем тут питаться. Бежал? От кого бежал медведь? И кто его объел прямо до костяков? Кости-то свежие.