— Меня и Стамбулом не запугать. Хаким-эфенди встал на ноги под своим балдахином и махнул рукой. — Уберите его отсюда, чтоб я его больше не видел! Окинув взглядом всю его свиту, капитан Мамарчев язвительно заметил: — Счастливо оставаться! До встречи в Стамбуле! Заптии торопились скорее вытолкать дерзкого капитана на улицу. — Смелый человек! — воскликнул кто-то. — Ничего не боится. В это время из соседней камеры вывели учителя Андона Никопита. Бледный, изможденный, он еле ноги тащил. Увидев на его изумленном лице страх, капитан Мамарчев сказал ему по-гречески, чтобы не поняли турки: — Не робей, учитель, нас погонят в Стамбул. — Значит, нас там будут вешать, капитан? — Не беспокойся, они не посмеют. Там их видит весь мир, это им не Тырново. — Как знать… — сокрушенно сказал учитель. — Для этих людей совесть и справедливость — пустой звук! Конные заптии привели две запасные лошади. На одпу сел капитан Мамарчев, на другую — учитель Андон. Окружив со всех сторон арестованных, вооруженные заптии погнали их на Стамбул. В последний раз окидывая взглядом город и людей, приникших к узеньким окошкам и оградам, капитан Мамарчев говорил: — Прощай, Тырново! Прощайте, милые тырновцы! Прости нас, народ, что мы не сумели довести до конца начатое дело! На булыжной мостовой звонко цокали конские копыта. Чем-то очень близким и родным веяло от этих домишек, чьи балконы и галереи нависали над улицами. На балконах и в раскрытых окнах цвела герань. Запах ее стоял во дворах. — Прощай, Тырново! В кузнице напевно звенела наковальня; из лавчонок выглядывали изможденные люди. — Прощай, Тырново! Вдали, овеянные величием и славой, поднимались в зеленом наряде древние болгарские крепости Царевец и Трапезица. — Прощай, Тырново! Над Янтрой, над башней Балдуина, над Святой горой парил орел. Капитан Мамарчев мечтал и народ свой увидеть таким, как этот орел, — свободным и вольным, широко распростершим крылья. Настанет ли когда-нибудь такое время? За городскими воротами начинался поросший терновником пустырь. Вблизи дороги человек сто измученных, почерневших людей под присмотром вооруженных заптиев копали глубокий ров. Капитан Мамарчев вздрогнул. Бросив лопаты и мотыги, рабочие разогнули спины и стали зорко следить за движущимся конвоем. — Что это вы копаете, братья? — спросил у них капитан Мамарчев. — Копаем себе могилу, — в шутку ответил кто-то из рабочих. — А ты кто будешь? И куда тебя гонят? — Я — капитан Мамарчев. — А-а, из заговорщиков, значит? — Из заговорщиков. Землекопы все, как один, с удивлением разглядывали странного всадника. — Дай тебе бог здоровья, капитан! Нас заставили копать ров вдоль городской стены, чтобы спокойнее спалось Хакиму-эфенди. — Отныне, братья, ему едва ли придется спокойно спать! Заптии подняли крик: — Прекратить разговоры, капитан! А вы, собаки, продолжайте работать! Послышалась брань, защелкали арапники. — Скверно, браток, скверно! — горестно говорили вслед капитану измученные люди, снова принимаясь за работу. Оглянувшись, капитан Мамарчев помахал им рукой: — Не отчаивайтесь, тырновцы! Выше головы! Его голос заглушили бранные слова заптиев. Вскоре спускающийся вниз шумный, окутанный пылью конвой скрылся из виду. У СУЛТАНА Безупречно владея турецким языком, Георгий с неслыханной дерзостью ответил султану, что до тех пор, пока турки будут столь жестоко и бесчеловечно относиться к болгарам, от бунтовщиков им не избавиться. Г. С. Раковский Турецкий султан Махмуд Второй, великолепнейший из великолепных, мудрейший из мудрых, как его величали верноподданные и слуги, жил в роскошных палатах. Его дворцы, построенные из белого мрамора и чистого золота, сияли на Босфоре словно солнце, ослепляя простым смертным глаза. — На всей земле нет человека богаче Махмуда Второго, — говорили слуги, проходя мимо дворца и отвешивая поклоны. — Один аллах на небе и пророк его Магомет — один Махмуд Второй на земле! В Стамбуле было великое множество мечетей. Над ними, словно стрелы, устремившиеся в небо, торчали минареты. Могущество аллаха и султана прославляли бесчисленные муллы и дервиши.[56] Но как в отношении богатства, так и славы человеческое око ненасытно. Как ни восхваляли, как ни славили Махмуда Второго, ему все было мало. Поэтому он часто рассылал по улицам и площадям своих специальных глашатаев, чтобы они громогласно восхваляли султана и чтобы никем не было забыто его имя. Эти «глаза и уши» Махмуда Второго рыскали среди народа, словно ищейки, и все, что видели и слышали, немедленно сообщали во дворец. Паши и каймакамы вешали гяуров, поджигали села, сбывали на йесирбазаре рабов и рабынь, а «глаза и уши» выходили на улицы и площади, появлялись на базарах, в торговых рядах, в лавках и трактирах и без устали повторяли: — Смотрите, как добр и справедлив Махмуд Второй… Он бросил в тюрьму десять пашей и одного визиря за то, что те истязали райю. Днем и ночью Махмуд Второй печется о народе. Пылинке не позволит упасть на его голову… Ах, как добр и справедлив Махмуд Второй! Пусть аллах дарует ему крепкое здоровье и вечную жизнь, чтобы под его сенью беззаботно и счастливо жилось райе! Так «глаза и уши» славили своего повелителя. Когда по Стамбулу поползли слухи о тырновском заговоре, Махмуд Второй не стал обращать внимания на это «гяурское дело». Но как только «глаза и уши» донесли ему, что в заговоре замешан какой-то русский офицер и что русское и другие иностранные посольства «ворчат» по поводу беспорядков в Турецкой империи, Махмуд Второй вышел из себя. Кто смеет говорить, что в его империи имеют место беспорядки? Разве на солнце бывают пятна? И Махмуд Второй созвал все «глаза и уши», состоявшие на службе при его дворе, и дал им наказ: — Сейчас же бегите во все концы и, выведав, что говорят обо мне и о моем государстве, немедленно доложите! Высочайшее повеление было тотчас же исполнено. Действительно, в европейских посольствах открыто осуждали турок за их варварские порядки. О том, что в Тырнове вешают болгар, уже стало известно и в России и во всей Европе. На стамбульский дворец легла черная тень. Международный престиж Турции падал. В это время в Стамбул был доставлен капитан Мамарчев. Махмуд Второй поспешил распорядиться, чтобы арестованного передали русскому посольству, полагая, что тем самым на истории с заговором он ставит точку. Но события развивались не так, как хотелось султану. Когда в русское посольство привели арестованного капитана, там были неприятно удивлены. Отношения между Россией и Турцией и без того были не так уж хороши, и случай с Мамарчевым только подливал масла в огонь. Царский посланник принял арестованного с явным нежеланием. — Вы, капитан Мамарчев, самовольно оставили свой пост, — сказал он. — Вы попрали все военные и гражданские законы, поэтому никакой помощи мы вам оказать не можем. — И все же я русский офицер, ваша честь, и для вас не может быть безразлично, кто будет меня судить: русские или турки. — В тот самый момент, когда вы, Мамарчев, покинули силистренский гарнизон, вы перестали быть русским офицером и русским подданным. У вас нет морального права надеяться на защиту законов, которые вами попраны. — В таком случае я буду вынужден обратиться к его императорскому величеству, чтоб постоять за себя. — Извольте. Но пока мы не можем взять вас под свою защиту, тем более освободить вас. — Если вы не желаете меня освободить, — продолжал Мамарчев, — то хотя бы скажите турецким властям, чтоб они не спешили с вынесением приговора, пока не будет получен ответ императора. Подумав немного, посланник ответил: — Это в наших силах, но освободить вас из-под ареста нам не удастся. Пока не последует ответ от императора, вы будете находиться под надзором турок. Это все, что я мог вам сказать. Ступайте себе с богом.