Стегнув старика плетью по спине, Мустафа-бей крикнул: — Врешь, старый хрыч! Тащи! И снова плеть просвистела над головой у старика. Дедушка Стойко напряг последние силы, сдвинулся с места, но тут же упал ничком. Турки раскричались еще громче, однако видя, что старик совсем обессилел, привязали тушу медведя к деревянному седлу и двинулись дальше. От мельницы до села и всего-то было полчаса ходу, но для старика это время показалось вечностью. Он плелся перед лошадьми усталый, весь в пыли, обливаясь потом. Прежде чем достичь села, дедушка Стойко и турки явились свидетелями жуткого зрелища. С гор двигалась пестрая орда башибузуков. Ехавшие верхом на лошадях башибузуки держали в руках пики с надетыми на них человеческими головами. Издали головы напоминали раскачивавшиеся на ветру тряпичные мячи. — Вай, пропали мы! — всполошились турки и съехали на обочину, чтобы пропустить орду. Лошади башибузуков бежали рысью, и пики с надетыми на них головами напоминали колышащийся тростник. Башибузуки были увешаны тесаками, ятаганами, пистолетами, ружьями, палицами. У одних были головы измазаны кровью, у других словно перевязь стягивали грудь женские косы. Время от времени над ордой раздавался визгливый крик, затем начинала горланить вся орда, и страшный нечеловеческий рев оглашал всю окрестность. Орда проследовала мимо, не обратив на Мустафу-бея и Челеби-бея никакого внимания. Окутанная облаком пыли, над которым тряслись пики с насаженными на них головами, она с гиканьем постепенно удалялась. В селе началось смятение: женщины, дети, старики бежали прочь в надежде найти убежище. К счастью, башибузуки не стали задерживаться и проследовали дальше. При виде этого ужасного зрелища дедушка Стойко обомлел от страха. — Вот и твою голову насадим на палку, — пугали его турки, — если не скажешь, куда ты упрятал того, другого. Так и знай! Мельник шел впереди и молчал. Прибыв в село, турки отвели старика прямо к местному правителю Али-бею. — Эфенди, — обратились они к нему, — этот гяур прячет у себя гайдука из четы Кара Танаса. — Вот как? — встрепенулся Али-бей, смерив старика взглядом. — Это правда, чорбаджи Стойко? — Нет, неправда, бей-эфенди. Это медвежатник, мой старый приятель из Еркечского хутора… Испугался человек и сбежал. — В этом деле надо как следует разобраться, — заключил Али-бей и приказал запереть старика в подвале. Три дня и три ночи продержали дедушку Стойко в этой яме. На четвертый день его привели наверх, потребовали чтобы он либо признал свою вину, либо дал выкуп — сто золотых, после чего он мог убираться восвояси. — Откуда мне взять сто золотых, бей-эфенди? — сказал старик. — Если даже дом мой продадите и меня вместе с моими лохмотьями, то и тогда вам не набрать ста золотых. — Найдешь, чорбаджи Стойко, найдешь. Иначе смотри: живым тебе отсюда не выбраться! Мы ведь знаем и еще кое-что и про тебя и про твоего сына… Где находится твой сын Георгий? Ты и этого не знаешь? — Не знаю, бей-эфенди. Я его не вижу уже пятнадцать лет. Жив ли он, нет ли — не могу сказать! — Что ж, раз не можешь, посиди еще в подвале, может, тогда скажешь. И Али-бей снова посадил старого Стойко под арест. Проведя в сыром подземелье еще неделю, старик заболел, и туркам пришлось выпустить его. Спустя месяц дедушка Стойко умер. Ненасытный Али-бей и его подручные так и не получили ста золотых. СНОВА ПОД РУССКИМ ЗНАМЕНЕМ Вскоре после смерти дедушки Стойко Мамарца сошла в могилу и бабка Стойковица. О них напоминали теперь только два тяжелых каменных креста на котленском кладбище. Бесконечной чередой тянулись черные годы тяжкой беспросветной жизни. Где-то пропал и старый медвежатник дедушка Станчо, который прежде наведывался в эти места и веселил людей своей гуслой. Как и прежде, через село проходили орды башибузуков да кирджалиев, неся на шестах человеческие головы и угоняя в полон юношей и девушек; забрав все, что им приглянулось, они устремлялись на лошадях в Анатолию, где продавали и невольников, и награбленную добычу. Греческое восстание закончилось. Часть Греции обрела свободу, другая же часть все еще стонала под игом Османов. Ополчение Ипсиланти больше не существовало. Многие его бойцы остались в горах Пелопоннеса продолжать борьбу с турками, другие вернулись в Румынию в надежде на то, что со временем начнется новая война с извечным врагом. Возвратился в Румынию и Георгий Мамарчев. Ему было уже за сорок — возраст довольно солидный, а у него все еще не было ни дома, ни семьи. Опять пришлось отправиться в путешествие по румынским княжествам в поисках работы. Часто судьба сводила его с другими волонтерами. Начинались взаимные утешения: мол, не за горами новые битвы с поработителями родины. Один из самых отчаянных волонтеров — Станчо Медвежатников почти ежедневно приходил к Мамарчеву в надежде узнать какие-либо новости. Станчо работал огородником, и хотя мирный труд всегда был ему по душе, он никак не мог отвыкнуть от своих солдатских замашек, забыть ратные подвиги. Вечером он шел к своему капитану, садился напротив него, и начинались разговоры, которым, казалось, не будет конца. — Главное смотри не разучись сабелькой орудовать, Станчо! А остальное приложится, — часто наставлял его Мамарчев. А однажды Георгий доверительно сообщил ему: — Собирай-ка, приятель, свою амуницию, скоро трогаемся! — А что случилось, капитан? — Чтобы помочь Греции, Россия грозится перейти Дунай. И тогда туркам несдобровать. Придется его султанскому величеству Махмуду Второму убираться в свою Анатолию. — Неужто правда? — допытывался простодушный ветеран, и глаза его наполнялись слезами. — Правда. Русское командование распорядилось снова собрать наших волонтеров. — При этих словах лицо Мамарчева просияло. 26 апреля 1828 года заиграли боевые трубы. Русские полки выстраивались в походные колонны. Между Россией и Турцией началась война. Эта весть молнией облетела всю порабощенную Болгарию. Угнетенные и бесправные болгары обратили свой взгляд на север, твердо веря в то, что уж теперь обязательно будет положен конец их страданиям. В избушках горцев и пастушьих хижинах, в лесах и на гайдуцких полянах, в монастырях и спрятанных под землей церквушках, в жилищах и в монастырских школах — всюду, где бились сердца истинных болгар и где можно было услышать болгарскую речь, заговорили о войне. Воеводы созвали и привели в боевую готовность свои гайдуцкие четы; крестьяне в специально для этого вырытых в земле тайниках прятали для русских пшеницу; ремесленники ткали полотно и ковали оружие, чтобы было во что одеть и чем вооружить всех, кто пожелает встать в ряды борцов. Никогда еще надежда на освобождение не была у болгар такой осязаемой, как в эту весну 1828 года. К биваку, где формировались добровольческие части, шли волонтеры самых различных народностей: болгары, албанцы, боснийцы, герцеговинцы, черногорцы, сербы, фессалийцы, критские греки… Все эти люди: одни из них были воеводами, другие в чине капитанов, третьи просто рядовыми, — приходили со своим оружием и умоляли зачислить их в армию. Болгарские волонтеры первыми выполнили приказ представителя русского командования полковника Липранди. В течение одного дня они сформировали отряды и доложили полковнику о готовности. Восхищенный их дисциплиной, полковник Липранди вызвал к себе капитана Мамарчева и объявил ему благодарность. — У всех нас одна цель, ваше высокоблагородие, — сказал капитан Мамарчев, — освобождение нашего порабощенного отечества. Свобода нужна каждому из нас. — Я полагаю, что на сей раз вы ее получите, капитан Мамарчев… — И мы живем этой надеждой, ваше высокоблагородие. Но позвольте вам сказать то, чего вы, возможно, не знаете. — Говорите, капитан Мамарчев! — Уже несколько дней ко мне идут мои соотечественники, прибывшие с правого берега Дуная; они коленопреклоненно просят и их зачислить в отряд волонтеров. Полковник Липранди хотел было что-то возразить, но воздержался, решив до конца выслушать капитана. — Все они честные и хорошие люди, — продолжал Мамарчев, — и горят желанием драться против Турции. Некоторые из них капитаны, пришедшие из нашей старой столицы Тырнова, из Габрова, Свиштова, Никополя и других городов. Прошу вас, ваше высокоблагородие, велите принять их! Полковник Липранди задумался. Вытянувшись в струнку, Мамарчев напряженно ждал, что скажет командир. — Капитан Мамарчев, — неторопливо начал полковник, взвешивая каждое слово, — я вас отлично понимаю. Мне известно страстное желание всего болгарского народа возможно скорее избавиться от турецкого ига, но в соответствии с указаниями главного командования в настоящее время я не могу принимать добровольцев, переправляющихся с правого берега Дуная. Высшие государственные соображения не позволяют в данный момент зачислять в армию добровольцев, прибывающих из Болгарии. И я надеюсь, вы меня поймете… Капитан Мамарчев хотел возразить, но полковник поднял руку: — С этим вопросом покончено, капитан! Успокойте ваших соотечественников и скажите им, что Россия никогда не забудет о Болгарии! — Полковник встал и подал ему руку. — Что касается вашего отряда волонтеров, то на него будет возложена особая задача, капитан Мамарчев. Мы ценим ваши качества командира и полностью вам доверяем! — Благодарю за доверие, ваше высокоблагородие! Постараюсь оправдать его! — А теперь в добрый час! И желаю вам боевых успехов! Капитан Мамарчев отдал честь и повернулся к двери. Липранди проводил его доброжелательной улыбкой. Капитан Мамарчев в радостном настроении возвращался к своим товарищам. А когда он шел по плацу, где упражнялись волонтерские подразделения, им владело такое чувство, будто у него выросли крылья. На следующий день под развернутыми русскими знаменами капитан Мамарчев повел триста своих юнаков в бой. ОСАДА СИЛИСТРЫ Русская армия быстро, стремительным маршем двигалась к Дунаю. Снова звонкая речь и боевые песни огласили берега древней реки. Весенние полые воды постепенно схлынули в низовья, к морю, и мутный Дунай под теплыми лучами солнца снова стал сине-голубым, тихим и ласковым.