– Нет, не говорила, – согласилась Грейс. Она вдруг подумала, что в любую минуту вернется Генри. Ей не хотелось, чтобы он видел эту сцену в вестибюле. – Но вы наверняка с ней поздоровались, когда она вошла. Кто это сказал? Она оглядела их, словно могла прочесть ответ на их шейных мышцах. Но у одного, О’Рурка, шею закрывала щетина, а у другого, Мендозы, складки жира. Жирная шея всегда вызывала у нее отвращение. Она никогда всерьез не задумывалась о пластической операции, но если когда-нибудь ее нижняя челюсть скроется под шейным жиром, она уж точно не сможет жить в своем теле. «Мое жизненное мерило, – вдруг подумалось ей, – это линия подбородка». – Да? – нахмурилась Грейс. – Вы сказали, что были внизу, в вестибюле. На вечеринке. – На благотворительном аукционе, – поправил другой, Мендоза, тот, что без линии подбородка. – Да. Вы наверняка с ней говорили. По вашим словам, вы раздавали людям бирки. – И каталоги, – добавил Мендоза. – Так ведь? – Ой. Конечно. Может быть. Не помню. Сразу столько людей приехало. Она почувствовала сильнейшее раздражение. Какое вообще имеет значение, дала ли она Малаге Альвес дурацкий каталог и бирку? Бирки с ее именем вообще не было! Малага даже не ответила на приглашение! – Значит, вы хотите вернуться к прежнему заявлению? – спросил Мендоза, пусть и дружелюбно. У нее в голове вертелось слово. Последние… как долго? Пять минут – самое большее. Но пять минут – время немалое. Это слово – «адвокат». Слов вообще-то было больше. В дополнение к адвокату она думала: «Не так». Точнее: «Тут что-то не так». А еще по какой-то необъяснимой, смешной и, между прочим, выводившей ее из себя причине: «Вот идиоты». – Миссис Сакс? – произнес О’Рурк. – Послушайте, – ответила она, – я, конечно же, хочу вам помочь. Но не пойму, что смогу добавить такого, что может оказаться важным. Об этой женщине я ничего не знаю. Я всего лишь раз с ней говорила, да и то о каких-то пустяках. Случившееся с ней – ужасно, что бы то ни было. Я даже не знаю, что именно произошло! – повысила голос Грейс. – Но в любом случае я уверена, что к школе это никакого отношения не имеет. И знаю, что это не имеет никакого отношения ко мне. Они смотрели на нее какими-то странно довольными взглядами, словно ждали, когда же она выкажет некое негодование или возмущение, и вот она соизволила это сделать и укрепила их мнение о себе. Она уже пожалела о своей несдержанности. Но ей хотелось, чтобы они ушли. Сейчас же – до того, как Генри вернется и увидит их. А они всё сидели. – Миссис Сакс, – наконец проговорил О’Рурк, – мы приносим извинения, что побеспокоили вас. Не смею вас больше задерживать. Однако мне бы очень хотелось переговорить с вашим мужем. Он наверху? Она пристально посмотрела на них. Затем, без всякого перехода, ее мысли молнией перенеслись в некую вселенную 1950-х годов, в которой эти люди – эти мужчины – должны были обрести стойкое изменение Y-хромосом, прежде чем оставить ее в покое, что сводило с ума. Но она смогла лишь спросить: – Зачем? – А разве это проблематично? – Ну, дело в том, что он отсутствует. Он на медицинской конференции. Но даже будь он дома, он бы понятия не имел, о ком вы ведете речь. Он даже не был знаком с этой женщиной. – Правда? – спросил первый, ирландец. – Не по школьным делам, как вы? – Нет. Только я отвожу сына в школу и забираю его оттуда. Они оба, нахмурившись, глядели на нее. – Каждый день? Ваш муж никогда его не отводит? – спросил Мендоза. Она едва не рассмеялась. Ей почему-то вспомнилась пара, из ее пациентов: у мужа и жены был бизнес, который они создали и вместе им управляли, успешно и в согласии. И все же, когда дело доходило до дома и воспитания двоих детей, женщина оказывалась в полном одиночестве, следя за тем, чтобы за обучение было заплачено, а в туалете не кончалась бумага. Она следила за календарем прививок, уплатой налогов и обновлением паспортов, приходя домой, готовила ужины, следила за успеваемостью детей и вытирала со столов, пока муж расслаблялся после тяжелого трудового дня. Раздражение жены достигло неослабной точки кипения. Во время сеансов она беспрестанно кружила вокруг этой сводившей их с ума ситуации, намеками ссылаясь на семейные установки мужа, породившие его представления о том, какой должна быть супружеская жизнь, и потрясшую ее саму раннюю потерю отца. Появились тактично предлагаемые таблицы и списки для коррекции баланса степеней взаимной ответственности. И вот однажды, когда жена объясняла мужу, почему не следовало бы назначать «мальчишник» в день праздника «Снова в школу», он внезапно испытал одно из внутренних озарений, за которые столь справедливо восхваляют психотерапию. В порыве неподдельной ярости мужчина сел на кушетке, повернулся к жене, бизнес-партнеру, матери своих детей, единственной женщине, которую он – по его же словам – когда-либо любил, и заорал: «Ты не будешь счастлива, пока я не возьму на себя хотя бы половину!» Так что, наверное, она чуточку лицемерила. А может, именно так ей и хотелось жить: провожать сына в Рирден, ждать его, водить на уроки музыки, ни секундой драгоценного времени с Генри не делиться с Джонатаном, который, если уж начистоту, никогда и не просил ее делиться. Да как бы там ни было, им-то какое до этого дело? И почему, черт подери, это имело значение? – Ну, – ответила она с легким смешком, который даже ей показался наигранным, – наверное, это веяние времени и все такое, однако сомневаюсь, что у ваших детей в школе все по-другому. Что, в родительских комитетах и клубах полно отцов? Они быстро переглянулись. Потом тот, кто заявлял, что у него двое детей, пожал плечами. – Не знаю. Жена этим всем занимается. «Вот именно», – подумала Грейс. – Но все же они могли бы встретиться, верно? Ваш муж и эта дама, миссис Альвес? И тут появился Генри. Он неуклюже ввалился в вестибюль, неся в рюкзачке скрипку, тяжелый кожаный портфель с книгами при каждом шаге бил им по бедру. Потом непривычный вид сидевших на стульях людей заставил его поднять глаза. Сердце у Грейс упало, хотя она сама бы не сказала, почему именно. Генри был красивым мальчиком, из которого вырастет красивый мужчина, однако он задержался на пороге переходного возраста, над левой губой у него едва пробивались темные волоски. У него были курчавые черные волосы, как у Джонатана, и тонкая фигура и длинная шея, как у Грейс. Как они оба, он думал куда больше, нежели говорил. – Мам? – произнес Генри. – Привет, дорогой, – машинально ответила она. Генри стоял, вертя в пальцах ключ, который достал из портфеля. «Отмычка», – подумала она, хотя он вовсе не был безнадзорным ребенком. Возможно, он считал, что она уже дома и ждет его, а оказавшись в квартире один, решил бы, что она уже на подходе, как оно и было бы – вообще-то и было, – прежде чем ей преградили дорогу эти два доставучих типа. Генри по-прежнему ждал. – Поднимайся, – сказала она. – Я через минуту догоню. Чуть задержавшись, давая ей понять, что потребуются объяснения, он повернулся и ушел, чуть покачивая рюкзачком со скрипкой. Детективы молчали, пока за ним не закрылись двери лифта. – Сколько вашему сыну? – спросил один из них. – Генри двенадцать. – Возраст веселья. Это когда они заходят к себе в комнату и не выходят лет десять. Это замечание стало для них своего рода сигналом. Оба театрально усмехнулись, а О’Рурк покачал головой, поглядев в пол, словно вспомнив свое отвратительное поведение в двенадцать лет. Грейс разрывалась между желанием защитить сына, который и вправду несколько месяцев назад стал закрываться у себя в комнате (обычно почитать или порепетировать на скрипке), и стремлением просто встать и уйти прочь. Разумеется, ни того, ни другого она не сделала. – А ваш сын знает сына этой Альвес? – как бы между прочим спросил Мендоза. Грейс поглядела на него. – Как там его звать? – обратился Мендоза к О’Рурку. – Мигель. – Мигеля, – доложил он Грейс, будто та не сидела в метре от него. – Нет, конечно, нет. – А почему «конечно»? – спросил он, нахмурившись. – Школа-то маленькая, верно? В смысле, я это на их веб-сайте прочитал. Вот почему обучение стоит больших денег. Весь этот индивидуальный подход. Сколько там платят за обучение? – спросил он у напарника. «Я уже могу идти?» – гадала Грейс. Это вообще разрешается? Или это вроде разговора с монаршей особой, когда беседа заканчивается лишь по желанию их величества? – Он сказал, тридцать восемь тысяч. «Он?» – подумала Грейс. – Вот это да! – крякнул Мендоза. – Ну, – добавил О’Рурк, – ты же сам видел. С виду чистый особняк. Этот особняк, раздраженно подумала она, построен в 1880-х годах для обучения детей рабочих и иммигрантов. Он также стал первой частной школой в Нью-Йорке, куда принимали детей из темнокожих и латиноамериканских семей. – Как, по вашему мнению, она могла себе это позволить? – спросил ее Мендоза, снова посерьезнев. – Соображения есть? – Я… – нахмурилась Грейс. – В смысле – миссис Альвес? Мы едва были знакомы, я же говорила. Она вряд ли стала бы со мной откровенничать о финансовых вопросах. – Однако хочу сказать, что она не была богатой дамой. Ее муж… Чем он занимается? – Это вопрос О’Рурку. – Полиграфией, – ответил О’Рурк. – У него большая типография в центре. Типа рядом с Уолл-стрит. Вопреки самой себе Грейс удивилась, а потом устыдилась своего удивления. А что она себе воображала? Что муж Малаги Альвес раздает на Пятой авеню листовки с рекламой распродажи разорившегося «известного бренда» в его шоу-рум? То, что их сын учился на стипендию, обязательно означает, что его отец – бедняк? Разве семья Альвес не соответствует американской мечте? – Полагаю, весьма возможно, – тактично начала Грейс, – что Мигель учился на стипендию. В нашей школе имеется давняя и традиционная стипендиальная программа. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что в Рирдене самый большой процент стипендиатов среди всех независимых школ на Манхэттене. «Господи, – пронеслось в голове, – надеюсь, так оно и есть». Где она это вычитала? Наверное, в «Нью-Йорк таймс», но когда? Может, Далтон и Тринити за это время успели их обойти. – В любом случае, говоря о том, что мой сын не знает сына миссис Альвес, я хотела сказать, что семиклассники практически не пересекаются с четвертым классом. Не в моей школе. Он мог столкнуться с этим малышом в коридоре или где-то еще, но он не стал бы с ним знакомиться. И вот что еще, – добавила она, поднявшись со стула и надеясь, что это не правонарушение. – Давайте я его расспрошу. Если я ошибаюсь, то позвоню вам и скажу. У вас есть карточка или что-то вроде того? – протянула она руку. О’Рурк уставился на нее, но Мендоза поднялся, вытащил бумажник и достал грязноватую визитку. Потом вынул ручку и что-то вычеркнул. – Карточки старые, – сказал он, протягивая ей визитку. – Город Нью-Йорк отказал мне в заказе новых. Это мой мобильный, – добавил он, показывая авторучкой. – Ну, спасибо, – машинально произнесла она и так же машинально протянула ему руку. Ей не терпелось сбежать от них, но Мендоза ее задержал. – Слушайте, – сказал он, – я знаю, что вы хотите его защитить. Он поднял голову, задрав вверх подбородок, и возвел глаза к потолку. Грейс машинально посмотрела вверх и все поняла. Он говорил о Генри. Разумеется, она хочет его защитить! – Знаю, что хотите, – продолжил он с чересчур дружелюбным выражением лица, – но не надо. Только хуже сделаете. Грейс пристально смотрела на него. Он по-прежнему удерживал ее ладонь в своей лапище, и просто так она уйти не могла. Она подумала: «Может, вырвать руку?» И тут же следом: «Черт, о чем это ты говоришь?»