Тогда они совсем недавно поженились, оба работали допоздна, так что ей понадобилось немного времени осознать, что она понятия не имеет, где ее муж. Ей казалось, что она знает расписание его обходов, и когда он, по идее, должен ввалиться в дверь их неуютной квартирки на Шестьдесят пятой улице и рухнуть на кровать в нише, однако когда он не объявился, она полдня гадала, что к чему, и еще несколько часов оставляла ему сообщения. Может, он кого-то подменял, взвалив на себя еще одно дежурство в дополнение к законченному? Возможно, он слишком замотался, чтобы добраться до дома, и завалился спать в одной из комнат, обустроенных в больницах после трагедии с Либби Зайон, когда в смерти девушки-подростка – праведно или неправедно – обвинили измученного хроническим недосыпом ординатора. Забавно, но чем меньше способов у них было связаться друг с другом, тем легче ей было внушить себе, что все в порядке. Это походило на скучное и неустанное перетягивание каната, переводящее ее мысли в другие плоскости, чем бы те тогда ни были заняты. (А о чем она думала тогда, до рождения ребенка? О текущих событиях? Что приготовить на ужин?) Весьма неприятно, но на теперешние ощущения не похоже. Теперь с ревом нарастало и прокладывало себе путь нечто такое, что Грейс отказывалась определять. Но что-то очень и очень плохое. Как долго все продолжалось в тот раз? День, ночь, потом снова день и почти весь третий день, пока он внезапно не явился домой, выглядя – вот те на! – довольно бодрым. Как же она обрадовалась, увидев его. «Где ты был? – спросила она. – Взял еще одно дежурство?» «Да». «И заночевал в ординаторской дежурке?» «Да, – ответил он. – Заночевал». «И не получил мои сообщения?» «Сообщения?» Как выяснилось, нет. Больничный коммутатор был печально известен своей забывчивостью и небрежностью. Верно, формально это их работа, но в иерархии критических информационных потоков в крупной онкологической клинике вполне допустимы небольшие потери и сбои. Да, чуть раньше этим днем ему пришло сообщение на пейджер с ее номером, но тогда Джонатан уже знал, что через несколько часов будет дома, так что ему не хотелось ее будить. Но почему же он сам-то раньше не позвонил? Почему не сказал ей, что происходит? Он что, не понимал, что она волнуется? «А тебе-то что волноваться?» – поинтересовался Джонатан. Он же не болен раком в отличие от тех ребятишек в больнице, которых накачивают отравой на глазах рыдающих родителей. Конечно, все это ужасно. Разумеется, ей стало стыдно, что она позволила себе так сильно и необоснованно разволноваться. Он не звонил каждую секунду, и что с того? Он был занят. У него в больнице больные дети. Его жизнь до отказа заполнена важными вещами. Именно поэтому Грейс его и выбрала, так ведь? И кстати, чего именно она так испугалась? Если бы случилось что-то ужасное, если бы, например, с ним произошло нечто скоропостижное (сердечный приступ! инсульт! опухоль мозга!), тогда кто-нибудь, его коллеги, даже кто-то из жутко занятых операторов на коммутаторе попытался бы с ней связаться. Этого не произошло, следовательно, с мужем ничего ужасного не случилось, а значит, она повела себя неадекватно. Грейс жалела, что теперь не могла обратиться к той же логике. Она настолько сосредоточилась на мысли, что такое бывало раньше и ничего страшного не происходит, что от нее ускользнул истинный смысл слов «такое бывало раньше». Если бы пациент продемонстрировал подобную изворотливость в ее присутствии, она бы, разумеется, указала ему на это. Грейс никогда не приходило в голову, что Джонатан может от нее уйти. Никогда. Ни тогда, во время добровольно навязанного самой себе трехсуточного психоза, ни теперь. На самом деле – ни разу с их самого первого слияния, ее вздоха удовлетворения, порыва страсти и облегчения в подвале общежития Гарвардской медицинской школы. Давняя пациентка как-то раз объяснила свои мысли при первой встрече с будущим мужем: «Вот и хорошо. Теперь можно перестать ходить на свидания». То же почувствовала и Грейс. «Финита!» – подумала она в тот раз, хотя ее спонтанное и сопутствовавшее симпатии влечение к нему почти заглушило негромкий голос практической сметки. Ее, разумеется, не миновали все эти размышления, какого мужчину она должна полюбить, потом выйти за него замуж, родить от него детей и состариться вместе с ним. Но что касается ее отношений с Джонатаном с момента их самой первой встречи, вопрос, какого мужчину, больше не стоял, существовал лишь вопрос, дозволено ли будет ей прожить жизнь с этим мужчиной. С Джонатаном Гейбриэлом Саксом, двадцати четырех лет, с ямочкой на подбородке, стройным, с взъерошенными волосами, талантливым, любящим и жизнерадостным. Стоит только глянуть, откуда он поднялся. Вот так и прошла ночь: с некоторым физическим дискомфортом и куда более сильными моральными мучениями, прерываемая недолгими периодами некрепкого сна, после которых Грейс резкими рывками возвращалась к реальности. В семь утра она заставила себя встать и начать собирать Генри в школу, сделав ему гренки, а себе кофе, словно это было самое обычное утро. Грейс испытывала несвойственное ей нетерпение, пока ждала, пока сын соберется, что не имело для нее никакого смысла, поскольку она уже со страхом предвкушала минуту, когда придется смотреть вслед Генри, поднимающемуся по ступенькам Рирдена, а потом снова возвращаться к навязчивым мыслям. Обстановка вокруг школы изменилась, что сразу бросилось в глаза, как только они с Генри повернули за угол с Лексингтон-авеню. У здания стоял съемочный фургон новостного телеканала «Нью-Йорк-1», а по тротуару рядом разгуливали техники и репортеры. Родители, разумеется, тоже сгрудились вокруг – множество мамаш, поскольку кто же разрешит гувернанткам отводить детей в школу после такого скандального события? Одетые как для занятий йогой и для пробежек, они держали на кожаных поводках собак и возбужденно переговаривались, толпясь на тротуаре и во внутреннем дворике. Мамаш было так много, что при виде их Грейс отвлеклась от своих переживаний и вспомнила о том, что происходит в реальном мире. Погибшая мать, пострадавшие дети, нервозная атмосфера в школе. На какое-то мгновение ей немного полегчало. Ситуация с ее мужем, конечно же, разрешится сама собой, но нельзя повернуть вспять случившееся с Малагой Альвес, ее сыном и дочерью. Грейс легонько обняла Генри за плечи и отправила его в здание, после чего позволила себе присоединиться к группе Салли Моррисон-Голден. – О господи боже, – обратилась Салли к приближавшейся Грейс. – Как же это все ужасно. В руке она держала большой пластиковый стакан из кофейни, качая головой и расплескивая кофе на асфальт. – Кто-нибудь видел ее мужа? – спросила незнакомая Грейс женщина. – Как-то раз мне довелось, – ответила коллекционировавшая сумочки «Биркин» Линси, сегодня выглядевшая даже моложе и свежее, чем в тот день, когда отправила Грейс со дня рождения своего сына с полезной информацией, что консьерж сможет вызвать ей такси. – Сначала я не поняла, что это один из родителей. Я, знаете ли, подумала, что он работает в школе. Кажется, я еще сказала ему, что в дамской комнате закончились бумажные полотенца. Поразительно, но это было высказано без малейшей тени смущения или неловкости. Грейс, несмотря на то, что пропавший мистер Альвес явно забил свою жену до смерти, немного за него обиделась. – На родительском празднике? – спросил кто-то. – Да. А потом он зашел в класс, присел, и тут я подумала: «Ой! У Вилли в классе учится сын дворника!» – Происходящее явно ее занимало. – Знаете, я сама с Юга. У нас там это именно вот так. «А что конкретно „это“?» – подумала Грейс, но решила не развивать эту тему. И попыталась получить какую-нибудь реальную информацию. – А где дети? – спросила она, после чего все повернулись в ее сторону. – Какие дети? – не поняла мамаша какого-то дошкольника. – Дети Малаги Альвес. Мигель и малышка. Мамаши непонимающе уставились на нее. – Понятия не имею, – произнес чей-то голос. – Возможно, их определили в приемную семью? – предположил кто-то. – Может, их отправят обратно в Мексику? – сказала незнакомая Грейс женщина, постоянно вертевшаяся в компании Салли. – Сегодня днем пришлют психолога, – сообщила Аманда. – В четвертый класс, чтобы поговорить там о Мигеле. Не знаю, может, надо было сначала нас спросить? – Уже спрашивали, – ответила незнакомая Грейс женщина. – Ты разве электронку не получила? Там сказано, что если у кого-то есть возражения, то надо позвонить в секретариат директора школы. – Ой, – пожала плечами Аманда. – Я больше почти не открываю почтовый ящик. Теперь для всего есть Фейсбук. – А психологов прислали для всех детей? – спросила Линси. – По-моему, Редмонд об этом не говорил. Редмонд, старший сын Линси, превратился в главного среди семиклассников интернет-тролля и вообще в довольно мерзкого подростка. Что едва ли было удивительно. – Нет, – с важностью ответила Аманда. – Только для четвероклассников. Только тем, кто учился вместе с Мигелем. Вроде Дафны, – снова подчеркнула она. – Дафна говорила, что они уселись в кружок, говорили о Мигеле и как бы им помягче с ним себя вести, когда он вернется. – Если вообще вернется, – вставила Салли, констатируя очевидное. – Господи, – протянула Линси, доставая пару темных очков из очередной сумочки «Биркин» (страусовой, цвета фуксии) и глядя на школьные ступеньки. – Видели этих типов? Грейс повернула голову. У парадного входа два ее вчерашних знакомца, ирландско-латиноамериканский дуэт из вестибюля, беседовали с Хелен Кантор, первым заместителем Роберта Коновера. Никто из детективов ничего не записывал, но оба часто кивали. Мендоза, сказала про себя Грейс. Мендоза с толстой шеей. А вслух спросила: – Ты с ними разговаривала? – Вчера утром, – ответила Салли. – Они пришли расспросить про аукцион, про комитет и все такое. Конечно, я бы им позвонила, но они явились ко мне раньше. Незнакомая Грейс подруга Салли спросила: – И что ты им рассказала? – Ну, разумеется, что она пришла на собрание комитета у меня дома, и о том, что произошло на аукционе. «А что же там произошло?» – нахмурившись, подумала Грейс. – В каком смысле – «что произошло»? – пришла на помощь Аманда. – Ну, тебе не кажется важным, что у Спенсеров за ней увивалось с десяток мужчин? По-моему, это кое-что значит. Я не говорю, что она своим поведением их приманивала. Дело тут не в том, что «сама напросилась и виновата», – дерзко заявила Салли. – Но разве это не важно, если поможет им раскопать, чьих это рук дело? – А чьих это рук дело? – ужаснулась Линси. – Ты что такое говоришь? Это все муж! Он же исчез, верно? – Ну, – сказала незнакомая Грейс женщина, – знаешь, может, тут наркотики замешаны. Может, какой-то наркокартель охотился за ее мужем, искали его, а нашли ее. Так что он где-то скрывается. Он же из Мексики! Оттуда и все эти нарковойны. «Не из Мексики, – мрачно подумала Грейс. – Из Колумбии». Но если уж речь зашла о наркокартелях, она не была уверена, что для кого-то в этой компании есть разница. С нее, похоже, уже довольно, и Грейс стала присматриваться, как бы улизнуть. Тут и там во дворике стояли группки мамаш, и все они, как ей казалось, обменивались одними и теми же слухами. Обычного веселья почти не было – это хорошо. Но в то же время в общем настрое преобладало какое-то смятение. Приняли к сведению трагедию, выразили озабоченность состоянием своих детей, и теперь, когда дежурные разговоры подходили к концу, Грейс ощутила нарастание некоего всеобщего любопытства. Телефургон стоял на улице, ему полагалось стоять вне территории школы, но они – мамаши – находились внутри. Как группе, разумеется, им это было не в новинку. Они привыкли, что их провожают к столам и отвечают на их телефонные звонки. Привыкли, что их детей принимают в лучшие школы города, привыкли обходить список очередности, делать заказы через персонального менеджера, привыкли проезжать в ворота строго охраняемого жилого комплекса, всего лишь дружески махнув рукой охраннику. Но Грейс полагала, что очень немногим из них когда-либо доводилось попасть на «внутреннюю кухню» уголовного расследования. И вот теперь они почти трепетали от оказываемого им внимания, но не настолько близко подошли к тому, чтобы представлять интерес для полиции. Для них это стало редкой возможностью, редким… ракурсом, расширявшим их повседневную рутину. И тут кто-то окликнул ее по имени. Грейс обернулась. Рядом стояла Сильвия. В толпе Грейс ее не заметила. – Ты Роберта видела? Он тебя искал. – Да, – равнодушно отозвалась Грейс. – Зачем? Однако она догадывалась, зачем именно. Вполне логично, что Роберт выискивал среди родителей специалистов по психологии и психиатрии, чтобы попросить совета. Она пожалела, что он не сделал этого раньше, прежде чем вызвал психологов и своим загадочным электронным письмом заставил всех родителей хорошенько понервничать. – Не знаю, – ответила Сильвия. – По-моему, за этим. – Похоже на то, – согласилась Грейс. – Ну, если он хочет, я могу поговорить с ребятами. – Он сказал, что завтра может открыть заднюю аллею, – добавила Сильвия. Аллея пролегала между улицей и игровой площадкой за задним двором школы. Иногда ее использовали для проведения учебных пожарных тревог. Грейс и не предполагала, что вместо главного входа теперь откроют ее. «Времена хуже некуда», – мелькнуло в голове. – Ой, я уверена, что хуже этого уже и быть не может, – сказала она Сильвии. – Все уляжется. Школа тут ни при чем. – Надеюсь, ты права, – пожала плечами Сильвия. Грейс покинула галдевших мамаш и вошла в вестибюль, а оттуда – наверх, где располагалась администрация. Стены вдоль лестницы украшали рисунки учеников, фотографии классов в рамках и плакаты мюзиклов и спектаклей из тех времен, когда Грейс сама училась в Рирдене. Проходя мимо, она машинально посмотрела на себя в предподростковом возрасте, когда они в седьмом классе ставили «Гондольеров» (она была в хоре), и, наверное, в сотый раз подметила, как резко выделялась прямая линия ее пробора, ослепительно-белая на фоне иссиня-черных косичек. Она не помнила, когда в последний раз заплетала косы. Или расчесывала волосы на прямой пробор. Тяжелая дубовая дверь директорского кабинета была слегка приоткрыта, но она все-таки постучала. – Роберт? – Ой… – Он едва не выпрыгнул из-за стола. – Прекрасно. Ой, как хорошо, Сильвия тебя разыскала? – Да, внизу. – Ага. – Он все-таки выглядел немного растерянным. – Закрой-ка дверь. Прикрыв дверь, Грейс присела на стул по другую сторону стола. Вполне ожидаемо она почувствовала себя нерадивой школьницей (или матерью таковой), которую вызвали в кабинет директора. Хотя этого с ней никогда не происходило – ни в качестве ученицы, ни теперь, в качестве родительницы. Она всегда была послушной и свято чтила правила, к чему приучила и Генри. После нескольких секунд замешательства, во время которых Роберт вроде бы из-за какой-то странности забыл, зачем хотел ее видеть, Грейс произнесла, исключительно ради собственного успокоения: – Какое ужасное происшествие.